— Барон боится? Барон боится меня? — издевательски крикнул Бульба. — Ха-ха! Артур, я не узнаю тебя!

Бульба хорошо знал: трусливый как заяц и хитрый как лис, потомок тевтонского рода слышит его — и нарочно кричал на весь замок, чтобы задеть баронский гонор.

— Сдайте оружие, — мрачно сказал камердинер. — Я? — закричал еще громче Бульба. — Старик, ты можешь не знать, кто такой Бульба, но капитан Зейфель хорошо знает. Мустафа! Сколько у нас гранат?

— Один-три, два-три, два-два! — загадочно и также громко отрапортовал башкир.

— Ты математический гений, Мустафа! Я думаю, достаточно, чтобы не дать обезоружить нас?

— Так точно, ваше бродь! — загремел Мустафа.

Тогда барон вышел из-за колонны на площадку перед лестницей и приветствовал гостя с высоты второго этажа иронически весело:

— А-а, капитан Бульба?

— Полковник Бульба-Любецкий. Имею честь, ваша баронская светлость.

— Кто вам присвоил высокое звание? — снова иронически ухмыльнулся Зейфель.

— Барон, у вас плохая память. Я двоюродный брат премьера Керенского. Могу сообщить: премьер с радостью встречает немецкую армию. Буду искренним: у меня пока что радости меньше.

У Артура Зейфеля было много гонору, но не очень много ума. В последнее время он больше изучал немецкий двор, немецкий генштаб, его политику, чем силы русской революции. Но он помнил, что Бульба хвастался своей близостью с Керенским и что эсеры — против большевиков. Об использовании этой силы им, офицерам, говорили на совещании в Бресте. Конечно, Бульба нанес немалый вред немецкой армии. Но, если он против большевиков, вряд ли стоит ворошить прошлое.

— Чем могу служить?

— Капитан! Я не разговариваю в передних и на лестницах, даже парадных. Но об одной своей цели я могу сказать здесь. Кроме разговора, который должен быть сугубо конфиденциальным, я хочу получить от вас долг. Карточный. Надеюсь, вы не забыли. У меня в кармане ваша долговая расписка…

Зейфеля обдало жаром. У него была слава лучшего игрока, об этом все знали. Но он вспомнил игру, где крепко продулся. Было это после Февральской революции. Бульба, освобожденный Керенским из каторжной тюрьмы, восстановленный в звании капитана, с полномочиями от военного министра приехал в Могилев, в Ставку, чтобы выяснить, кто его предал. Несколько офицеров контрразведки, похвалявшихся этой своей акцией, в тот же день исчезли. Он, капитан Зейфель, никому не говорил… не мог сказать о своей роли в этом деле. Он пил с Бульбой. А потом, ночью, играли в карты. Как всегда, ему очень везло. Но этот бандит вдруг достал из кобуры револьвер, положил его на стол. После чего он, Зейфель, проигрался подчистую, до того, что вынужден был отдать золотой портсигар, часы, кольцо и написать вдобавок расписку на довольно значительную сумму.

Напоминание о его позоре было неприятно. Бестактная свинья, этот Бульба, не мог смолчать перед лакеем и солдатами. Хорошо, немецкий солдат по-русски не понимает, но Фридрих отлично владеет русским.

— Прошу вас, капитан. — Зейфель как будто учтиво отступил в сторону.

— Полковник, капитан. Прошу не забывать. И еще одно условие. Ваши люди охраняют нас внизу. Мой человек охраняет меня наверху, перед вашим кабинетом. Только так! Разговор равных!

С этими словами Бульба небрежно бросил солдату, который, дрожа от страха, загораживал штыком лестницу, затвор. Тот с радостью схватил затвор, начал вставлять его дрожащими руками в винтовку.

Бульба-Любецкий, а за ним Мустафа, в толстом кожухе, с гранатами за ремнем, проследовали мимо него с видом победителей.

Зейфель прошел в кабинет первым, успел достать из ящика стола маузер, положил его на стол, накрыл газетой. Гостя он встретил, сжимая в кармане рукоятку бельгийского дамского пистолета.

Бульба мгновенно заметил, что Зейфель вооружен. Это несколько нарушало его план. Но он не терялся ни в какой ситуации.

— О, простите, господин майор. Снизу я не видел ваши погоны. Поздравляю. Немецкое командование оценило ваши заслуги выше русского. Не умел царь воздать вам. И мой кузен тоже не раскусил, какой вы патриот.

При всей преданности Германии Зейфель не любил напоминаний о своей тайной роли в русской Ставке, даже когда напоминали свои, немцы, без иронии, с похвалой; все равно неприятно называться шпионом.

А этот бандит говорит с таким наглым сарказмом.

— Капитан, я не люблю иронии. В какой валюте вы желаете получить ваш долг?

— Полковник, господин майор. Полковник! Прошу не забывать. Конечно, в марках.

— По какому курсу?

— По довоенному.

— Ха-ха! Капитан! Вы полагаете, меня можно так просто ограбить?

— Господин майор, вы хотите меня разозлить?

— Хорошо, будьте полковником, господин полковник.

— Между прочим, я тоже не люблю иронии. С недавнего времени. Если по векселям мне не хотят платить… ни большевики, ни немецкие бароны.

— Я не сказал, что не хочу платить.

— Спасибо, барон. За искренность — искренность. Я понимаю, вам теперь нелегко. Большевики разорили вас. Я готов получить часть долга в другой валюте. Дайте мне власть над округой. У меня сотня сабель. Очень острых сабель.

Барон похолодел от страха. Черт возьми, похоже на правду, иначе этот авантюрист не явился бы сюда с одним ординарцем и не вел бы себя так нагло. Идиот Шульц! Рвется в Москву, а в тылу у него гуляют такие отряды. А если их несколько и они оставлены здесь большевиками?

Зейфель отказался от намерения, подгадав удобный момент, выстрелить в Бульбу. Пистолет в кармане обжигал руку, и он скорее вынул ее, показал гостю открытую пустую ладонь: мол, смотри, у меня самые мирные намерения. Представил, что могло бы быть, застрели или арестуй он командира отряда, стоящего, возможно, где-то за конюшней или даже ближе, под стенами замка. В такую пургу можно пробраться куда хочешь. Даже если их не сотня, а полсотни или даже треть сотни — что сделают против таких вот татар, как тот, стоящий за дверью, его двадцать инвалидов, старых бюргеров, часть которых к тому же на станции, в двух верстах? Да эти анархисты разнесут здесь все до основания, одни головешки оставят от поместья. Да и ему самому не удрать, не спрятаться. Пощады такие головорезы не дадут никому. Нет, лучше откупиться любой ценой.

— Что вы, господин полковник, имеете в виду под округой? И что вы имеете в виду под властью?

— На губернию… Минскую или Виленскую я не претендую. С меня хватит одного-двух уездов… Знаю, что за время войны немецкое командование накопило немалый опыт организации власти на оккупированных землях. Высшая гражданская должность меня вполне удовлетворит. С моими собственными вооруженными силами. Я очищу вам округу от большевиков.

Зейфелю захотелось пожать непрошеному гостю руку. Все логично: эсеры и большевики враги. Бульба если и не брат, то, известно было всем, знакомый Керенского. Хотя, пожалуй, движут им не политические цели, а стремление набить себе карманы. А кто не хочет их набить? Один мужик Калачик как был в лаптях, так и остался, хотя три месяца был у власти.

Конечно, определенный риск есть. Но в данной ситуации лучше иметь этого человека союзником, чем врагом. Правда, простит ли ему командование рейды в тылы немецкой армии? Пруссак Гофман упрям и мстителен. Но можно убедить некоторых политиков. Бульба — авторитет среди русского фронтового офицерства, и за выступление против большевиков ему можно многое простить.

Однако высокие соображения промелькнули так, между прочим. Более заинтересованно Зейфель думал о том, как выйти живым-здоровым из очень неопределенной ситуации. За собственную жизнь можно продать душу черту, дать любое обещание, любую клятву.

— Господин полковник, честность за честность. Я не высокий военный начальник. Но я могу твердо обещать убедить свое командование дать вам такую власть. Надеюсь, мы станем друзьями.

— Благодарю, господин майор. Но часть долга… отдайте. Мне нужно кормить людей.

Зейфель всегда расставался с деньгами, пожалуй, так же тяжело, как расстаются с жизнью, поэтому он не выдержал: