Леонтий улыбнулся, пожал плечами, пошире распахнул шубу, чтобы была видна крахмальная рубашка и золотая цепочка поперек жилета.

— Мясоторговец я, Леонтий Артамонов Шорохов. Торговля в городе одна из самых больших. Мясник. По своим делам в Ростов собираюсь, прикуплю, может, чего там…

— Дуси моей жених, — твердо сказал Фотий Фомич, и слова его прозвучали как угроза: «Отопрись-ка потом!»

— Это хорошо, хорошо, — сказал офицерик, и было не ясно, к чему относятся его слова: к тому, что торговля Леонтия одна из самых больших, или к тому, что Дуся Варенцова — его невеста.

Вдруг он строго посмотрел на Леонтия:

— Ну ты, мясник! Сколько ты можешь пожертвовать на дивизию генерала Шкуро?

Он спросил это таким деловым и трезвым голосом, что Леонтий вздрогнул. Но ответить ему офицерик не дал.

— От всех сословий сто тысяч надо, — продолжал он. — От себя десять тысяч дашь, делегатом от торговцев пойдешь, генеральскую руку пожмешь!

— Дам, — твердо произнес Леонтий: дивизия генерала Шкуро входила в состав добровольческой армии — Фотий Фомич сказал правду.

— Одиннадцатого в шесть вечера на Московскую явишься. Прямо ко мне. Генерал здесь ночью будет, — он подхватил Фотия Фомича под руку и пошел с ним в ресторан. — И чтобы деньги принес! — крикнул он уже от двери.

Леонтий еще с минуту или даже две постоял: не вернется ли Фотий Фомич за ним, — потом беззаботно вышел через зал ожидания на перрон. Поезда еще не было. Он вернулся в зал ожидания. Чтобы сдержать дрожь, прислонился плечом к стене. Итак, переброска начинается. С распрями в белом лагере покончено. Добровольцы идут спасать Дон. Одиннадцатого в городе будет Шкуро. Какие все это важные сведения! Только бы донести их связному! Только бы он пришел к синематографу «Белое знамя»!

То, что Афанасий Гаврилов тоже едет в ростовском поезде, он обнаружил на разъезде, когда отъехали уже верст тридцать пять. Поезд остановился, стали отцеплять паровоз. Леонтий заспешил в голову состава. И вот там он обнаружил среди рабочих-ремонтников Афанасия. Получалось, что провокатор едет за ним в Ростов. Хочет накрыть на связи?

Но он не стал прятаться. И сразу же был за это вознагражден: увидев его, Афанасий вроде бы даже обрадовался и, отозвав в сторону, сказал:

— У Персиановки путь испорчен. Я с ремонтниками послан туда.

— Персиановка! Она ж возле Ростова! А меня нельзя с вами? Я заплачу, ты же знаешь! Хорошо заплачу! — говорил он и думал: «Значит, и верно — пойдут добровольцы. Потому-то подпольщиками путь и разобран!»

К паровозу подцепили два товарных вагона, платформы с рельсами и шпалами. Рабочие погрузились в теплушки. Вместе с ними влез и Леонтий. Сел в углу, тщательно запахнув шубу, почти слившись с темными стенками вагона.

Тронулись. Ремонтники сгрудились у печки-буржуйки, молчали.

Поезд все убыстрял ход. Афанасий вдруг подошел к Леонтию, наклонился к нему, прошипел:

— Путь-то не просто испорчен. Разобрали его або взорвали. А рабочие эти за них. Потому меня и послали. Посмотреть, кто тут да что. А никого, кроме нас с тобой, в этом вагоне надежных нет. Специально так сделано, чтобы послушать, что говорить будут.

Леонтий видел по голосу и всему поведению Афанасия (и по поведению ремонтников тоже), что всем уже ясно, кто такой Афанасий, и что тот боится их, растерялся, не знает, что делать.

Он ничего не ответил. Афанасий опять ушел к печурке. Несмотря на тряску, Леонтий попытался задремать в своем углу.

И, наверно, не больше чем через час Афанасий снова подошел к нему, но уже совсем бледный, заслонил его собой и протянул руку:

— Бери. Они меня убить хотят.

Он сунул Леонтию в грудь рукояткой большой артиллерийский наган.

— Бери. У меня тоже есть.

Леонтий колебался не больше секунды: «Шантаж? Но тем более надо так поступить, если это шантаж!» Он быстро встал и, отмахиваясь от Афанасия, закричал:

— Мне-то чего ты наган суешь? Я — купец! Мне твой наган ни к чему!

— Тихо, дурак, — истерично взвизгнул Афанасий. — Нас обоих убьют! Балда!

Их уже обступили, вырвали наган из рук Афанасия, а его самого потащили к открытой двери вагона. Поезд шел под уклон, скорость была огромная. Афанасий вопил:

— Я ж такой как вы, братцы! Я не буду больше! Ни за что я не буду!..

Его повалили.

Леонтия тоже схватили и стали валить на пол. Он вырвался, отскочил в глубь вагона. Ремонтники стенкой шли на него. Решали мгновения. Втянув голову в плечи, он подпрыгнул, сбил собой двоих или троих с ног и вывалился в открытую дверь вагона.

Ему показалось, что он летит — так упруг был воздушный вихрь за пределами вагона. Потом прямо перед его лицом оказалась стенка вагона, он оттолкнулся от нее руками и рухнул грудью на колеса, рельсы, шпалы. Вдруг все это пропало, как оборвалось, и он заскользил сперва по снежному склону насыпи, потом по льду, по воде…

Кровь на льду он и увидел у самых своих глаз, когда очнулся. Было тихо-тихо. Он лежал по пояс в воде среди мокрого снега и битого льда. Кровь вытекла из его носа. Но он был жив! «Сегодня девятое марта, — подумал он. — Надо обязательно добираться в Ростов».

Он пошевелился: кости все целы. Портсигар со сводкой в боковом кармане, у сердца. Спасла шуба, снег, вода, откос, то, что прыгнул сам.

Встал, на четвереньках поднялся на насыпь. Изодранная в лохмотья намокшая шуба железом тянула к земле. Бросить бы ее. Нельзя. Найдут, будут расследовать. Придется в ней добираться до ближайшей станции. Нанять бы где лошадей. Рабочие — это не бандиты. Убить решили, а не обыскивали. Деньги при нем. Все не страшно. Только бы добраться до людей.

Он вдруг почувствовал холод.

Идти надо быстро, иначе окоченеешь. Мороз градусов десять. Все на нем мокрое, изорванное. А ему надо завтра обязательно ровно в два часа быть у синематографа «Белое знамя».

Он пошел по рельсам: снег на полях рыхлый, дороги никакой нет. Только б не столкнуться с бандитами. Добьют и не охнут.

Пройдя с версту, он увидел Афанасия. Вернее, то, что осталось от него. Ремонтники не просто выбросили провокатора из вагона. Они спустили его под колеса. Поезд изжевал его. Жестоко? Собаке — собачья смерть. Выбор был только такой: остаются жить либо они, либо он. Логика классовой борьбы.

Очень хорошо, что он выпрыгнул сам. Повезло? Да нет. Другого выхода просто не было.

ГЛАВА 23

В Луганскую Мария попала на вторые сутки пути в товарном вагоне, на паровозе, в обозе, пешком.

В маленьком домике станционного служащего, по адресу, который дал ей Дорожников, ее встретили словно родную. Жили здесь муж, жена и четырехлетний сынишка.

Все трое были такие хорошие, добрые, приветливые, что Мария сразу полюбила их и тем более смутилась от той откровенной тревоги, с которой они отнеслись к ее появлению.

Но когда Мария передала им слова: «В лес не ходите», — они откровенно обрадовались чему-то и просто не знали, как получше угостить Марию, как устроить удобнее.

— Это нам с Димитрием удивительно повезло, — шептала женщина, когда они остались одни (ее звали Татьянкой, и была она по-домашнему уютная, белая, с кудряшками). — Вы не знаете даже как. У нас же вот еще что на руках. Еще один Митя — маленький..

Марию усталость валила с ног, но она еще долго сквозь сон слышала ее тихий голос.

Проснулась она оттого, что кто-то сел на ее кровать. Перед этим ей снилось, будто она уже дома, и мама топит печь сухими смолистыми сучьями. Сучья трещат все громче, сильней, а Мария стоит у порога и недоумевает: «Мы же всегда углем топим, так же дешевле обходится!»

Не открывая глаз, она прислушалась и вдруг поняла: стреляют!

Она приподнялась и увидела, что на кровати, держа на руках спящего сына, сидит Татьяна. Она полуодета, непричесана.

В комнате было темно, но сквозь щели ставен пробивался какой-то колеблющийся свет.