В отличие от боеприпасов, само оружие контролируется очень строго. На второй же день нам выдали автоматические винтовки М — 16. Никаких глупостей типа спиленных бойков или залитых стволов тут нет — оружие вполне боевое. Перед этим нам морочили голову о правилах безопасности при ношении оружия, строгих запретах и ужасных карах при их нарушениях. Инструктаж был неформальный, командиры воспринимали все это очень всерьез, в отличие от нас, непуганных идиотов.
С момента выдачи оружия до момента сдачи его в оружейку не разрешается расставаться с ним ни на секунду — в буквальном смысле. Спишь клади под голову, идешь в туалет — вешай на гвоздик, а если заболел и тебя увозят в больницу — то тебе положат ружье на носилки.
Говорят, что в случае утери оружия суд влепит 10 лет тюрьмы без долгих размышлений. Причина — потерянное оружие может попасть к арабским террористам и из него будут убивать наших. Нас так выдрессировали, что если вышел из палатки на 15 метров без ружья, то уже чувствуешь, что чего — то не хватает, и бежишь обратно, пока никто из командиров не увидел — а то живо получишь наряд вне очереди.
Кстати, мне очень понравилась винтовка М — 16 — легкая, удобная для переноски, с точным боем. Есть в армии еще несколько автоматов, один из них Галиль — нечто вроде Калашникова, но несколько измененный, и знаменитый автомат Узи. Последний мне не понравился — короткий, тяжелый, очень небезопасный. Если его уронить на пол, он может выстрелить, несмотря на все предохранители.
Командиром взвода у нас была довольно милая интеллигентная девочка — лейтенант, лет 20. Она понимала, с кем дело имеет, и нас старалась не обижать. А вот командиром отделения дали пигалицу метр с кепкой, лет 18, которая некоторым из нас годилась в дочери. Она, по-видимому, страшно комплексовала по этому поводу, пытаясь компенсировать недостаток авторитета грозными криками и угрозами. После двух — трех ее попыток поднять на нас голос нам это надоело, и мы попросили начальство убрать ее из командирш. После этого нам дали другого — молодого парня — сержанта, полного пофигиста, кстати, родом из Грузии, и с ним мы жили душа в душу до конца сборов.
Из — за нашего предпенсионного статуса особенно нас не гоняли, единственной неприятностью был недосып — все три недели мы спали по 6 часов в сутки. Поэтому стоило нашим командирам нас усадить — в тень прямо на песочек, как тут принято, и начать какое ни будь занятие, как тут же раздавалось легкое сопение, плавно переходящее в храп. Это очень нервировало командование, нас тормошили, но помогало ненадолго. Занятия проводили с утра до отбоя, с 5 утра до 11 вечера, с перерывами на еду. Личного времени было около часа в сутки. Кстати, еда была вполне сносная, достаточно обильная и съедобная. Постоянно было мясо, салаты из овощей, давали и фрукты. По сравнению с советской армией — просто ресторан.
Постепенно наш взвод стали ставить и в наряды по базе. Тут нас ожидал еще один сюрприз. Оказывается в израильской армии очень смутно представляют, что такое часовой и как он должен себя вести на посту. Часовые курят, едят на посту, рассказывают друг другу анекдоты. Однажды вечером я видел, как парень — сержант — начальник караула на воротах базы, во время своего дежурства подогнал поближе к воротам свою машину и пол-дежурства ее любовно мыл и протирал под громкую восточную музыку из приемника. То есть в уставе вроде бы записано, что нельзя это все делать, но всерьез это не воспринимается.
Однажды меня поставили на пост около склада боеприпасов. Когда я попросил инструкций — кого пускать, кого не пускать, мне было сказано: — «К тебе придет оружейник Амир — так ты его пусти. Он возьмет, что ему нужно». На мой вопрос — а есть ли у него удостоверение что он оружейник — мне сказали: — «Удостоверение есть, только он его не носит, но ты его все равно пропусти». Поэтому немудрено, что на многие базы можно заехать, не предъявляя никаких документов — достаточно не выглядеть арабом, быть в военной форме и сказать, что ты приехал на сборы. Удивительно еще что базы при такой системе охраны еще не вынесли полностью. Я надеюсь, что действительно важные объекты охраняются как положено, но на этой учебной базе с охраной был полный бардак.
Большим достоинством израильской армии является отсутствие строевой подготовки. То есть она как бы и существует, но никакого значения не имеет. За все время сборов мы раза 3 прошли строем в столовую, да таким строем, что любой советский старшина умер бы от смеха, если бы увидел. Все остальное время мы перемещались нестройной толпой примерно как немцы, отступавшие под Сталинградом.
В каждую палатке жили по 6 человек, обычно большинство составляли «русские», и 1–2 иноязычных. Жили мы с ними мирно, отношения складывались обычно хорошо. По вечерам, когда рассказывали анекдоты, естественно по русски, обычно находился кто то сердобольный, который синхронно переводил им все на иврит, чтобы и они не чувствовали себя оторванными. Ненормативная лексика, как известно, непереводима, поэтому к концу сборов все они свободно матерились по — русски, что в дальнейшей жизни им несомненно пригодится.
Среди наших «нерусских» однополчан встречались любопытные типы. Один из них — американец, Марк. Лет 38, маленький, с огромной головой и нескладными движениями, он больше всего походил на больного синдромом Дауна. При этом — умнейший мужик, преподаватель Тель — Авивского университета, автор нескольких книг по истории. Он приехал в Израиль из сионистских побуждений, и считал себя обязанным служить в армии обороны Израиля. Хотя по возрасту Марк уже не подлежал призыву, он явился на призывной пункт и потребовал его призвать. Военные, посмотрев на него, сделать это категорически отказались. Но Марк не отчаялся — несколько лет он добивался призыва, и, наконец, армия сдалась.
С ним нянчился весь наш взвод. Утром при выходе на поверку все дружно расправляли ему перекрученные ремни, меняли местами неправильно надетые ботинки и поправляли противогаз. Каждый раз он, где ни будь забывал ружье, и все бегали его искать. Он вечно терял головные уборы, магазины и прочие предметы. При этом — было очень интересно слушать его рассуждения об истории, о политике, и человеком он был добрым и милым.
Его антиподом в плане военной подготовки был Шай — эфиоп лет 25 27. В 15 — летнем возрасте его призвали в эфиопскую армию. Призыв выглядел так — в деревню вошли войска и забрали всех подростков, которые не успели спрятаться. Он служил там лет 8, участвовал в войнах в Эритрее. Парень хорошо развитый физически, грамотный, хорошо умеет стрелять. Всегда улыбчивый, очень скромный, на сборах он проявлял рвение, всегда вызывался таскать тяжелые грузы на переходах, для того чтобы заработать хорошую рекомендацию и остаться служить в армии.
Но ближе всех по ментальности нам были аргентинцы. Они тоже не дураки выпить, зажарить шашлычок и рассказать хороший анекдот.
Различие в ментальностях четко проявилось под конец сборов. Один из наших ребят слегка провинился — не то опоздал на построение, не то еще что — то. За это он должен был предстать перед судом. Суд в части — это только название, фактически это аналог командирской разборки, но более демократичный. Он назначается, когда проступок довольно серьезный, но еще не уголовный, и наказание предполагается более тяжелое, чем просто лишение увольнения или наряд вне очереди. Провинившегося наказывает не просто его командир, а собирается 2–3 офицера части, и рассматривают его проступок, после чего выносят решение. По нашему мнению, к парню просто придрались, и «русская» часть взвода возмутилась. Человеку грозило повторное прохождение сборов. В этой ситуации немедленно появились активисты, которые начали «работу в войсках». Было решено написать петицию в суд с требованием отпустить незаслуженно судимого, угрожая в противном случае устроить большой скандал, даже с привлечением прессы (был среди нас один журналист из русской газеты), от чего не поздоровится самим нашим командирам.