— Как прикажете, господин президент. — Номер второй сдвинул парик и почесал залысины.

— Я жду от вас объяснений, — обратился президент к смуглому высокому номеру третьему.

— Виноват, господин президент. Вольский не успел уничтожить бумаги, но я полагаю, что эту оплошность еще не поздно исправить, и я уже предпринял некоторые шаги.

— Шаги? Предпринял? А о последствиях вы подумали, уважаемый? — зашипел президент. — Нет уж, позвольте теперь мне предпринять определенные шаги. Придется вам, любезный мой, подменить Вольского денька на два, а его пригласить ко мне на приватную беседу. А теперь позвольте откланяться, коллеги. Расписание наше остается в силе.

Президент с некоторой даже лихостью отсалютовал кардиналам и мгновенно растворился в воздухе.

Граненый стакан звонко упал на пол. Захлопали ставни. Поднялся сильнейший ветер. Небо заволокло тучами, и хлынул дождь».

— Круто, — уважительно крякнула Тонька после того, как Мария закончила свой рассказ. Машка промолчала. Толкнула тяжелую подъездную дверь и вылетела во двор.

В школе Гриша Вольский был отличником. Но лидером не был никогда. Он просто выделялся. Обожал читать запоем, играл на скрипке и фортепьяно, острил и сам же себе заливисто хохотал. Как и вся его семья, он остро ненавидел коммунистов и весь социалистический строй. В дружеских компаниях обожал выступать с антиправительственными проповедями. Сергеева отводила его в сторонку и гневно шипела:

— Ты что, совсем рехнулся? Хватит митинговать! Оглянись вокруг и подумай!

Гриша подмигивал в ответ и орал: «Хочу влиться в североамериканские штаты, вперед, в Америку! И если уж очень сложно всей страной влиться в Америку, то бабушка моя предлагает вливаться просто административными округами, кто куда желает!» В ответ на это заявление Марья закатывала глаза и вертела пальчиком у виска неутомимого оратора.

Заканчивались восьмидесятые. Сергеева и Вольский часто встречались, то у Гришки дома, то у Марьи. Иногда Гришка жаловался Марье, что никак не может уговорить свою бабушку дать ему почитать какие-то рукописи. Марья немедленно удивлялась и задавала простой (как колумбово яйцо) вопрос:

— А что, без разрешения никак нельзя, потихонечку?

В ответ Гришка бешено хохотал.

Бабушка была профессором Московского университета, работала всю жизнь и обладала железной волей. Она отличалась какой-то фантастической работоспособностью и все время открывала для себя, семьи и студентов новые горизонты. Бабушка переписывалась с немалым количеством достойных, на ее взгляд, ученых. Но особенно уважала некоего эстонского академика. Академик имел трудно произносимую фамилию и такой же трудный характер.

Гришка всегда переживал за бабушку и был ее верным адептом. Он обожал слушать рассказы о ее трудном военном детстве в российской глубинке.

Бабушка пережила оккупацию и всю жизнь помнила о голоде и холоде, сопровождавших ее детство и юность. Характер у Анны Петровны сложился сильный. Волевой и независимый человек, всю жизнь она работала и практически никогда не жаловалась. Расслаблялась Анна Петровна только на семейных, праздничных сборах после рюмки коньяка. И уж тогда веселее человека было не найти. Она вспоминала свое детство и, громко смеясь, рассказывала о своих подвигах.

«Однажды, когда немцы стали отступать из нашего городка, пронесся слух, что все их склады открыты — бери что угодно и сколько угодно!

Естественно, все наше население, способное как-то передвигаться, ринулось к складам. Я бежала с соседским мальчишкой, моим ровесником, лет девяти-десяти. Мы едва успели схватить и вынести какие-то ящики, первые попавшиеся нам под руку, и естественно, даже представления не имели, что в этих ящиках. Главное, успели. Склад опустошили моментально.

Прибежали мы к большому погребу, вырытому рядом с домом. Погреб был покрыт бревенчатым настилом, мы его сдвинули и быстренько спустились вниз, чтобы вскрыть ящики и рассмотреть, что в них лежит, пока поблизости нет свидетелей. В оккупации как в оккупации, зевать нельзя. Мигом отнимут добычу.

В одном ящике оказалось мыло в виде овальных вытянутых кругляшей, а в другом — какие-то бутылки изящной формы с золотыми наклейками. Недолго думая, мы решили, что это немецкий лимонад, потому что ничего другого в своей жизни пока не видели, и соответственно вылакали несколько бутылок.

Сколько времени прошло, я не знаю. Помню, что лично мне было очень хорошо, весело, помню, что не слышала даже звуков бомбежки, и еще помню, что совсем ничего не боялась.

Наконец, мы ужасно захотели спать и решили выбираться наружу, подняли головы к потолку, а вместо потолка увидели черно-фиолетовое звездное небо. Так, разинув рты и выпучив глаза, и застыли. При бомбежке тяжелую крышку из бревенчатого настила снесло начисто. А мы ничего не заметили. И даже не пострадали.

Конечно, это был не лимонад, а французское шампанское».

Анна Петровна ерошила густые каштановые кудри и радостно смеялась.

«А еще меня в детстве дразнили: „Анка, бей его коромыслом“. Так меня прозвал мой старший брат. Когда он дрался с превосходящими силами противника и понимал, что нуждается в помощи, он кричал мне:

— Анка, бей его коромыслом!

Жили мы тогда в глубинке, воду таскали из колодца, и, конечно, в каждой семье было коромысло.

Дралась я, как Рембо, до первой крови, никогда не отступала и совершенно никого не боялась; закрывала глаза и лупила по морде противников до полного изнеможения. Вся окрестная детвора, хулиганье и отроческая поросль не то чтобы боялись меня, но опасались, как пить дать.

Если я шла по одной стороне улицы, то встречная стайка подростков немедленно переходила на другую сторону во избежание возможного конфликта».

После воспоминаний бабушка расслаблялась и с удовольствием переходила на французское шампанское, которое она уважала, видимо, с тех давних пор.

Весь клан Вольских наслаждался семейными встречами, а больше всех — Григорий. Он всегда умел создать атмосферу праздника и насладиться ею сполна. Он садился к роялю и наигрывал фокстрот, затем стремительно вскакивал и кружился в степе.

Вся семья с удовольствием втягивалась в состояние восторженной радости. Во время грандиозных застолий беседа за столом плавно переходила в бурные политические и экономические дебаты, разбавляемые анекдотами. Взрослые и дети хохотали до колик и спазмов.

Однажды Марья случайно оказалась на таком семейном сходе и с тех пор с удовольствием ждала следующих приглашений.

Вольский был начитанным человеком и обсуждать с ним любые вопросы было для Марьи одно наслаждение.

Во время Гришкиных лекций Машка испытывала необыкновенное просветление, ей казалось, что вот, наконец, она поняла, ухватила суть постулатов теории относительности или теории электромагнитного поля, ее распирало чувство живительной, светлой радости и хотелось сразу же поделиться им с другими.

Но при расставании с Гришкой эйфория от осознания глубины собственного интеллекта мгновенно испарялась. И уже через пять минут Мария не могла внятно озвучить ни одной мысли из только что приобретенных, таких, казалось, простых и понятных истин.

После окончания школы пути их разошлись. Они выбрали разные институты и виделись только на вечеринках выпускников, и то не каждый год.

Ольга посмотрела в зеркало и вздохнула. Лишние килограммы отчетливо проступали на ее фигуре. Ладно, все равно я лучше всех. Если похудеть, то просто жаль окружающих, ослепнут.

Кстати, о здоровье. Ольга поежилась, вспомнив сумасшедшую ворону, напавшую на нее несколько дней назад.

Поздним вечером она возвращалась домой, шла через небольшой парк, окружающий их жилой комплекс. Вдруг откуда-то сверху с диким карканьем на нее налетела огромная ворона и стала атаковать. Сначала Олечка просто остолбенела от удивления: «Ничего себе русский вариант Хичкока». Галкина стала отчаянно отбиваться сумкой. Но ворона не унималась и продолжала бросаться на Олю с громким карканьем, норовя долбануть внушительным клювом.