Но, подобно этому богатому магнату, большинство крупных концессионеров в этом месте были или русского или русско-литовского происхождения и, смешиваясь с остатками туземного населения, привлеченные ими колонисты, даже если они прибывали из Польши, не принадлежали по большей части к польской национальности. Это были обыкновенно русины, т. е. другие представители той же этнической формации, с которой они снова смешивались после долгих мытарств.
Они принадлежали к древнему украинскому населению, русифицированному нормандским завоеванием и рассеянному потом, благодаря татарскому, а потом турецкому нашествиям с давних времен по всей славянской земле на север и на запад. Теперь благодаря превратностям их исторической судьбы они снова водворились на место первоначального жительства.
По берегам Вислы и Немана эти оторванные от своего корня люди сохранили еще черты своего происхождения. В 1491 году в Кракове еще печатались книги на славяно-русском языке; в Московском Румянцевском музее сохраняется экземпляр рукописи евангелия от четырнадцатого века за подписью одного горожанина чисто польского города Казимирца, по имени Ивана Шапника Леонтиевича, русского по происхождению, пожертвовавшего эту книгу местной православной церкви.
До назначения, впрочем, Мячеславом I в 968 году латинского епископа, христианская Польша была подчинена моравскому архиепископству Мефодия, а следовательно, греческому ритуалу. В семнадцатом веке, кроме Украйны, она соединяла под своею властью другие части древней монархии Владимира, с населением того же происхождения; на левом берегу Днепра ее колонизаторские предприятия привлекли даже определенное число московских подданных, живших по бассейну Ворсклы, Сулы и Удая в согласии с дикими севрюками, о которых упоминалось выше, и не имевших в себе ничего польского. В эту помесь вмешался также и туранский элемент и, хотя и представленный довольно слабо в эту эпоху, он прежде играл довольно большую роль, судя по татарским именам большей части местности: Балаклея, Баладина, Берчады и т. д. Наконец несколько валахов и значительное число евреев и армян дополняли фонд, которым располагали для культурной работы носители польской цивилизации.
Без всякого преувеличения, результаты, полученные ими до середины семнадцатого века, свидетельствуют об усилиях, достойных большего внимания и являются прямо замечательными, особенно в западной части Волыни, где как раз сосредоточивались владения князя Острожского. Далее на восток жизнь прогрессировала значительно медленнее и в 1625 году на 2 812 квадратных лье, в палатинатах Киева и Брацлава, инвентари указывают лишь 1400 деревень с 545 280 жителями. Эта разница объясняется не только большей отдаленностью от очага культуры, но еще и особенно присутствием в этой части земли, предназначенной для культивирования, того непокорного элемента, который из глубины Сечи простирал на всю соседнюю область тень самой беспробудной дикости. Стоя между основателями деревень и городов и организаторами вооруженных банд, сконцентрированных в степи, Польша должна была таким образом с тройной точки зрения – политической, социальной и экономической – встретиться с проблемой, разрешение которой оказалось ей не по силам.
Совершенно так же, как и московское правительство, в его сношениях с донскими казаками, так и польское правительство усмотрело сначала в Запорожье и в других казачьих группах Украины драгоценный материал, который мог быть пущен в ход против турок и татар, как подходящий источник военных сил, но потом нашло в них источник тяжелых забот.
В 1578 году, желая установить хорошие отношения с Портой, ценою похода в Москву, Баторий думал уничтожить эти «вертепы разбойников». Но это было легче сказать, чем сделать, и в конце концов королю пришлось ограничиться паллиативом, в котором хотели обнаружить грандиозный план организации, настоящая цель которого заключалась в том, чтобы смирить украинскую милицию, обратив ее в регулярное войско на службе у республики. Но такая мера была лишь временной. Нуждаясь в поддержке против Грозного и имея кампанию лишь в перспективе, Баторий хотел прибавить к своим наличным силам 500 казаков и дал им в виде обещанной платы свою украинскую вотчину в Трахтемирове, где должны были устроить для них казарму и где хотели найти начало новой казацкой столицы.
Но вот и все; сама по себе идея не была новой; крестьяне королевских вотчин в Украйне, уже с начала века, принимали участие во многих предприятиях, и этот новый опыт не был из наиболее удачливых. Судя по дневнику одного секретаря Батория, казаки, приведенные королем в Московию, прославились лишь одним: покушением на изнасилование, смутившим сон государя. Эта горсть регулярных солдат совершенно не знала дисциплины, представляя собой простой сброд разбойников и, хотя король старался придать этой организации постоянный характер и самое широкое распространение, все же украинская проблема не была этим серьезно разрешена. Впоследствии, когда в дело вмешался знаменитый польский изгнанник, Самуил Зборовский, татары и турки направили в Варшаву столько жалоб и угроз репрессий, что пришлось самим прибегнуть к репрессии, и в 1584 году, когда Зборовский был обезглавлен в Кракове, кровь более тридцати казаков, казненных в Лемберте в присутствии чауша, должна была послужить средством успокоения Порты.
Но и этого было мало. Чтобы сделать что-нибудь побольше этого, упорядочить степь со всем тем, что было в ней противного порядку и миру, нужно было покрыть ее сетью крепостей, снабженных сильными гарнизонами. Необходимо было также уничтожить в соседнем Крыму этот очаг организованного разбоя, куда часто казаки переносили борьбу, но где еще чаще они изощрялись в самых гнусных своих проделках. Польша не была в состоянии вырваться из этого заколдованного круга, так как была ослаблена внутренними беспорядками. Но следует заметить, что сам Петр Великий не решался взяться за такое дело и завещал его таким образом Екатерине Великой. Республика употребляла лишь одни паллиативы и при этом обнаруживала печальную непоследовательность. «Регистрованным» казакам (так назывались казаки на службе у Республики) она не всегда платила обещанное жалованье и, запрещая им набеги в соседние страны и грабеж, она их только толкала на них, не умея заставить себе повиноваться. Одинаково недовольные и никому не покорные, и те и другие влияли самым гибельным образом на мирную часть населения, которую они посягали с ранних пор подчинить своей власти, игнорируя польские магистраты и оспаривая у концессионеров правительства владение некоторыми землями.
Республика решила тогда отделить доброе семя, посеянное ею в степи, от плевелов, выросших одновременно с ним, и задалась целью ограничить рост последних. Начиная с конца шестнадцатого века, был издан ряд циркуляров, имевших целью воспретить казакам доступ в города и деревни, даже для покупки там съестных припасов; и наоборот, обитатели городов и деревень должны были оставаться в зоне их становищ. Но это оказалось положительно невозможным и внесло в эту среду, уже и так достаточно возбужденную, новую причину недовольства. Даже трудящаяся часть населения этой местности была готова к восстанию.
В принципе и в самом начале участь поселян в этой местности была достаточно удовлетворительной. В глазах барщинных крестьян Польши в эту эпоху Украйна считалась Эльдорадо и не без причины. Обширные вольности и другие льготы, дарованные контрактами колонизации, давали колонистам большую свободу и широкую возможность наживы. Все обязанности, наложенные на них, сводились лишь к некоторой подати, натурою или деньгами, и к некоторым обязанностям военного характера. Барщины там не существовало, или она была крайне ограничена; в одном таком хозяйстве крестьяне обязаны были отработать три дня в году, а в другом восемнадцать деревушек показаны «не платящими ничего и свободными от всяких повинностей».
Общее для шестнадцатого века такое положение вещей, кажется, заметно не изменилось в следующем веке в коронных поместьях, в староствах. Что касается частной собственности, то она держалась только в южной области, более недоступной для земледелия. На северо-западе, напротив, после наплыва колонистов, сделавшего менее необходимыми меры предусмотрительности, начиная с 1620 года, мы видим в волынских имениях князя Острожского, что крестьяне обязаны были тремя или даже пятью днями работы в неделю, сверх разных натуральных повинностей. И, быстро развиваясь, эта система здесь, как и в Польше, довела до чудовищных размеров количество оброков и уплату податей натурою со стороны совершенно подавленных земледельцев; меры хлеба (osyp) и пары каплунов трижды в год; подати на ульи (oczkowe), на рогатый скот (rogate), на рыбную ловлю (stawszczyna), на пастбища (spasne) на сбор желудей (zolendne), на охоту (dziesiecina), на помол зерен (suhomielszczyna), и сверх того он должен был работать на собственника, так что крестьянину оставалось лишь урывками – не отдыхать, – но работать на собственном поле.