Глава 17

Сезон дождей и штормов наступил рано, а между дождями на остров обрушивались шквальные ветры, поднимавшие над ним тучи песка. За зиму я сшила себе новый наряд, однако больше всего времени у меня ушло на изготовление специального копья – вернее, гарпуна – для гигантского спрута.

Когда-то я видела, как делается такой гарпун, но я ведь видела и как отец корпел над луком со стрелами, а всё равно плохо представляла себе изготовление оружия. Правда, я помнила внешний вид и устройство гарпуна. На основе этих воспоминаний я таки смастерила его – ценой многих неудач и долгих часов работы на полу, рядом со спящим Ронту, под завывания урагана, грозившего сорвать с хижины крышу.

У меня оставалось в запасе четыре зуба морского слона, и, хотя три из них я при обработке сломала, из четвёртого получился нужный мне для гарпуна наконечник с зазубринами. Затем я сделала кольцо, которое укрепила на конце гарпуна, а уже в это кольцо вставила наконечник, от которого шла сплетённая из жил верёвка. Когда бросаешь гарпун и он вонзается в спрута, наконечник отделяется от древка. Древко всплывает, а остриё с зазубринами, прикреплённое верёвкой тебе к поясу, остаётся сидеть в спруте. Гарпун хорош тем, что его можно метать издалека.

В первый же весенний день я со своим гарпуном отправилась в Коралловую бухту. Я точно знала, что наступила весна, потому что на рассвете небо затмили тучи стремительно летящих птиц. Эти небольшие чёрные птицы появлялись у нас только весной. Они прилетали с юга и в течение двух солнц искали себе пропитание в ущельях, чтобы потом одной необъятной стаей покинуть остров и проследовать дальше, на север.

Я вышла без Ронту, потому что накануне выпустила его за ограду и он не вернулся. В ту зиму дикие собаки много раз подходили к нашему дому, и Ронту как будто не обращал на них внимания, но прошлой ночью он после их ухода остался стоять с внутренней стороны изгороди. Потом заскулил и принялся ходить туда-сюда вдоль ограды. Необычное поведение пса обеспокоило меня, и, когда он вдобавок отказался от еды, я выпустила его.

Теперь я столкнула каноэ в воду и течение подогнало лодку к рифу, у которого обитал спрут. Вода была кристально чистая и почти сливалась с окружавшим меня воздухом. Глубоко внизу колебались, словно на ветру, водяные папоротники, а между ними плавали, волоча за собой длинные щупальца, осьминоги.

Приятно было опять выйти в море после зимних бурь и охотиться с новым гарпуном, но, выискивая гигантского спрута, я не переставала думать о Ронту. Вместо того чтобы радоваться сегодняшнему дню, я волновалась за пса. Вернётся ли он ко мне, спрашивала я себя, или останется жить с бродячими собаками? Неужели Ронту снова превратится в моего врага? Я знала, что в таком случае не смогу убить его: ведь он побывал моим другом.

Когда солнце стало припекать, я спрятала каноэ в найденной осенью пещере (того и гляди могли опять нагрянуть алеуты) и без спрута, хотя и с двумя загарпуненными окунями, полезла наверх, к своей хижине. Раньше я собиралась проделать от пещеры к дому тропу, но потом передумала, решив, что она будет слишком бросаться в глаза и с судна, и с берега.

Склон был отвесный. Взобравшись наверх, я остановилась перевести дух. Утреннюю тишину нарушали лишь щебет перелетавших с куста на куст чёрных птиц да крики чаек, которые недолюбливали чужаков. И тут я заслышала собачью драку. Шум её доносился издалека – возможно, из лощины; схватив лук и стрелы, я поспешила в ту сторону.

Я добежала по тропе до родника. Возле него было множество собачьих следов, среди которых я заметила и следы Ронту: они были самые большие. Следы уводили по лощине прочь от источника, к морю. Тут до меня снова донёсся шум свары.

Я медленно двинулась вдоль лощины – идти быстро мне не давали лук со стрелами.

Наконец я достигла того места, где ущелье переходило в луговину и с небольшой высоты обрывалось к морю. В незапамятные времена мои предки любили летом переселяться сюда. Собирая на прибрежных скалах морские ушки, мидии и других моллюсков, они съедали их и тут же выбрасывали раковины. За много сезонов раковины образовали целый курган, который теперь зарос травой и растением с толстыми листьями, известным у нас под названием «гнапан».

На этом кургане, посреди травы и гнапана, передом ко мне и задом к обрыву, стоял Ронту. Перед ним был полукруг, образованный бродячими собаками. Сначала я решила, что, загнав Ронту на край обрыва, вся стая готовится кинуться на него. Потом я разглядела, что две собаки держатся особняком, между Ронту и остальными, и морды у них испачканы кровью.

Одной из этих собак был вожак, который занял место Ронту после его переселения ко мне. Другую собаку, пятнистую, я никогда раньше не встречала. Таким образом, у Ронту было два противника. Вся прочая свора ждала исхода поединка, чтобы наброситься на того, кто потерпит поражение.

Восседая полукругом и не спуская глаз с трёх своих сородичей, собаки заливались лаем. За этим шумом они не слышали, как я продиралась сквозь кусты, и не заметили, как я появилась на краю поляны. Но Ронту, конечно, учуял меня, потому что вдруг задрал голову кверху и принюхался.

Два его противника расхаживали взад-вперёд у подножия кургана и следили за Ронту. Вероятно, драка началась ещё у источника, и они гнали Ронту до этого места, которое он избрал полем битвы.

Проще всего им было бы расправиться с Ронту, если б одна собака зашла сзади, а вторая напала спереди. Однако сзади Ронту прикрывал обрыв, поэтому зайти с тыла они не могли и должны были придумать иной способ.

Ронту словно застыл на своей верхотуре. Иногда он наклонял голову, чтобы полизать рану на ноге, но и в это время не упускал из виду бегающих у подножия холма собак.

Я вполне могла бы убить их (мой лук позволял мне это сделать) или же отогнать собачью свору, однако притаилась в кустах, решив не вмешиваться. Ронту и этим псам нужно было выяснить отношения самим. Прекрати я схватку сегодня, она наверняка возобновилась бы завтра… и, возможно, в менее благоприятном для Ронту месте.

Ронту опять принялся зализывать рану, причём на этот раз выпустил из поля зрения своих противников, которые уже не бегали, а неторопливо прогуливались внизу. Я решила, что они подстраивают ловушку, и не ошиблась: обе собаки вдруг устремились к нему. Прижав уши и оскалившись, они с разных сторон налетели на Ронту.

Застигнутый врасплох, он всё же успел нанести первый удар: встретил переднего из нападавших прыжком, развернулся в полёте, нагнул голову и ухватил того за переднюю лапу. Стая умолкла. Наступившую тишину прорезал треск ломаемой кости, и противник на трёх лапах заковылял прочь.

Тем временем на вершину кургана подоспела и пятнистая собака. Ронту рванулся от покалеченного врага, чтобы достойно встретить нового, однако не сумел противостоять стремительному натиску. Пятнистая хотела вцепиться Ронту в глотку, но из-за рывка укус пришёлся на бок. Ронту упал.

Пока он лежал ничком на траве, а пятнистая собака опасливо кружила возле и со всех сторон подбирались остальные, я непроизвольно натянула тетиву. В эту минуту Ронту находился на порядочном расстоянии от противника, и я запросто могла бы положить конец битве, прежде чем ему нанесут новую рану или его растерзает свора. И всё-таки я ещё раз сдержалась и не выпустила стрелу.

Внезапно пятнистая собака остановилась и, резко развернувшись, опять прыгнула на Ронту, теперь уже сзади.

Ронту лежал с подобранными под себя лапами, и я подумала, что он не видит прыжка. Но он вдруг вскочил и вонзился зубами в шею пятнистой.

Собаки кубарем покатились с холма, однако Ронту не ослаблял хватки. Рассыпавшаяся по траве стая тревожно следила за происходящим.

Чуть погодя Ронту поднялся, оставив пятнистую собаку лежать на земле, взошёл обратно на холм и, задрав морду, протяжно завыл. Этот никогда мною не слыханный вой выражал одновременно множество вещей, недоступных моему пониманию.