Нет, я не чувствую этого. Я чувствую себя вполне бодрым, но только гляжу во вчерашний день.

А я говорю, что ты плохо спал эту ночь. Виноваты ребята, которые вернулись из клуба пьяными. Они кричали и не дали тебе спать.

Но я благодарен им. Благодарен любому, кто не даст мне проспать жизнь, даже если будет буянить во хмелю и сквернословить.

Значит, ты предпочитаешь бодрствование под шум и ругань спокойному сну?

Да, я предпочитаю бодрствовать. Брань я прощаю, она признак слабости.

Отлично, продолжай бодрствовать. Но до утра никаких дел нет. На что же ты собираешься употребить ночью свою бодрость?

Ночью? А что такое ночь? Всего лишь состояние времени. Я плаваю во времени. Ночь – логическая категория. Никаких затруднений она не содержит. К затруднениям приводит отсутствие света, рассуждения о том, что надо терпеть и ждать утра. Во время полярной ночи шесть месяцев ожидания составляют целую жизнь. Зажечь свечу – работа, а свет солнца – явление природы. Зажги свечу, еще раз зажги свечу! Не довольствуйся слабым светом лампы под абажуром. Довольно споров и болтовни, что наступает утро. Увы, оно как клише, как резиновый штемпель, затрепанное, поношенное… Все это годится лишь для стихов доморощенных поэтов, равно как и общая истина: солнце взойдет. В своей первой книге мы давно прочли, что в месяце тридцать дней. И значит, каждый месяц тридцать раз восходит солнце. Чего же еще? Какие еще обещания, зачем нужно ожидать?

А собственно, что такое ожидание? Ожидание – это опиум. Каждый миг ожиданий сначала словно легкое приятное опьянение. Но оно захватывает сильнее и сильнее. Ожидать – значит пребывать вне времени. Вот, например, кашанцы [18] каждое утро выводили лошадь за город – помнишь, как об этом пишет Мирхонд [19]? И сабзеварцы [20] тоже каждое утро и каждый вечер отправляли за городские ворота оседланного коня, чтобы тот был готов к пришествию Махди [21]: породистый добрый конь, легкий на ногу.

Но это было столько веков назад. А мое терпение уже лопнуло. Если Спаситель забыл, что ему надо ехать верхом, я имею право сомневаться в его освободительной силе. Он так утомил всех ожиданием, что теперь уж для него не найдется верховой лошади. Хватит тех коней, которых выводили за город мои предки! Нынче лошади существуют лишь для развлечения. Мое терпение лопнуло. У меня осталось мало времени. Пустые пережитки прошлого меня не удовлетворяют. Не хочу подражать им. Не желаю жертвовать своими мыслями ради традиций, пустословия, ради соблюдения этикета. Я должен сохранить себя; пускай, кому хочется, погружается на дно этого разнообразного зловония. Я слишком долго наблюдал, как на поверхности этого болота лопались пузыри, это приводит меня на грань безумия. Но я должен сохранить свой разум, разум, который неотделим от моего тела, достоинства, любви.

О, если бы это бескрайнее море, о котором ты говоришь, хоть раз во время прилива хлынуло в реку всеми своими водами и промыло ее! Подхватило бы все нечистоты, гнилые сучья, щебень, грязь и камни и унесло бы на север до границы Базаргана и выплеснуло бы все это на гору Арарат, туда, где причалил ковчег покойного Ноя.

3

Послышался глухой шум, грубый, низкий. Я прислушался. Да, это тарахтел буксир, который пробивался сквозь туман.

Подошел к окну – ничего не видно, все поглощено туманом. Опять прислушался: волна бьет о берег, укрепленный камнем, разбивается о него, отступает и возвращается. Приближается и отступает. Слабый всплеск затихает.

Снова мертвая тишина. На пальмовых листьях поблескивают капли. Ртутная лампа то вспыхивает, то меркнет. Когда ветки деревьев прикрывают ее, она становится похожа на уставший бодрствовать глаз. На кончиках листьев дрожащие капли, которые время от времени падают вниз. Стволы деревьев прячутся в тени, и ветки в лучах колеблющегося света сами кажутся тенями.

Становится прохладно. Сквозь мглу и тусклый свет вижу на берегу реки фигуру человека. Словно рокот парохода или морская волна выкинули его на берег. Он то исчезает, то появляется вновь.

Я одеваюсь и выхожу из комнаты. Отворив дверь, вижу пустой коридор, испещренный пятнами тумана. В немом молчании ночи кажется, что день никогда не придет… Временами из комнаты доносится храп. Я неслышно прохожу коридор и выхожу из дома.

На улице тишина была другой: сырой и прохладной, словно пришла издалека. Она таяла, исходила шорохом падающих с листьев капель. Миновав миртовые заросли, я увидел в тумане на берегу реки человека. Над его головой простирались колючие ветки тропических деревьев, махавшие лапами под фонарем. Я подошел поближе. Туман чуть отступил.

– Ну и туман! – сказал я.

Человек обернулся, это был полицейский.

– Счастливой вам звезды, начальник, – говорю ему. Вообще я терпеть не могу этого выражения – бессмыслица какая-то. Ну при чем тут звезды? – Ну и мглистая же сегодня ночь!

– Да-а, – протянул он в ответ.

– Что поделываешь, господин начальник?

– Ничего, так, поглядываем.

– Здесь ведь самое сырое место.

– А-а!… – протянул он, желая, видимо, сказать, что это не имеет значения.

Я подошел поближе, встал возле пальмы, посмотрел на реку. В тумане едва можно было различить берег, черный, с тиной, заливавшей камни набережной.

– Ну и туман, – повторил я.

– Бывает…

– Ведь ничего не видно, куда же ты всматриваешься? – допытывался я.

– Да так, посматриваем, – ответил полицейский. Мне показалось, он на что-то намекает.

– А ты давно здесь? – спросил я и понял, что задал пустой вопрос.

– Здесь? – переспросил он сухо. Я молчал.

– Нынче ночью? – опять спросил он. Поскольку я не отвечал, он продолжал:

– Должно, ночью работали, вернулись из конторы?

– Нет. Просто не спится. Бессонница.

– А мы привыкли не спать. К этому привыкаешь.

– Надо полагать, это не очень трудно.

– То есть как?

– Да так – ночью тихо, в такой туман никого нет. А река течет себе.

– Эх, приятель!

Мы помолчали. Но я почувствовал, что нужно что-то сказать, и спросил:

– Недавно прошел здесь буксир?

– Какой?

– Английский, тот самый, ну, наш, буксир. Он не отвечал.

– Я его из-за тумана толком не разглядел.

– И я не видал, определил по звуку, – откликнулся он.

– Вот и я по звуку.

– Да, это был он, парусник.

– Но в такое время, ночью, в этот туман.

– Должно быть, танкер нуждался в буксировке.

– Вот ты говоришь – парусник, тогда он должен был пройти бесшумно.

– Застрял бы. В такой туман он под парусами с места бы не сдвинулся.

– А на веслах? – спросил я.

– На веслах можно. Да на веслах только лодка может продвигаться. И то трудно. Надорвешься. Еще и река сейчас вспять течет…

– Ну а если кто захочет оттуда тихо пробраться сюда? – спросил я полицейского.

– Пробраться сюда, ночью?

– Да, вдруг кто-то захочет сюда пробраться?

– Да кому же охота в такую-то ночь?

– Скажем, контрабандисту, – сказал я. Полицейский посмотрел на меня:

– Совсем ничего не слыхать.

– Да, не слыхать ничего, – сказал я.

Полицейский смотрел на реку. Я опять спросил:

– Что там сейчас на реке за этим туманом?

– Рыба, – ответил полицейский.

– Какая рыба?…

– Обыкновенная рыба. Я пожал плечами:

– По-английски рыба будет «фиш»… Ночью-то наверняка и рыбы спят.

– Бог ведает, – отозвался полицейский, по голосу его было слышно, что он не придает особого значения моим разговорам.

– Ну и много рыбы в реке?

– Ну, есть, а сколько – Господь ведает.

– Да, разумеется, – согласился я, – рыба должна быть обязательно. Море близко, вот рыба и заплывает сюда.