20

Сайед-Эсмаил – базар, где продается старье. Чего здесь только нет: сломанные замки и обрывки распавшихся дверных цепочек, старые дверные колотушки, зажимы и кольца для занавесок, велосипедные звонки, навсегда потерявшие голос от ржавчины, мелкая выцветшая бирюза, большие кинжалы «гамэ», фляги, тусклые опалы, ножницы, жаровни, кальяны, чайники для заварки и оконные стекла, гребни и питьевые рога, бутыли – круглые, длинные, квадратные, плоские, как книжка, и пузатые, всех возможных цветов: желтые, зеленые, синие, прозрачные и темно-коричневые, – пипетки, воронки, клизменные кружки и кропильницы для розовой воды, ламповые стекла, подсвечники с колпачками, вертела для жаркого й большие медные чайники, булавки, горшочки для басмы, палочки сурьмы, подносы, пинцеты, пуговицы, часы, ступки, блестки, бисер, бахрома, позумент, кисти, шпоры, удила, стремена, седельные подушки, ремни, четки, плетки, плитки священной земли, щеколды, бритвы, изящные цветочные вазы с трещинами, выщербленные тарелки, дервишские топорики, раковины, кяшкули – большие чашки для сбора милостыни, рыболовные крючки, головки от вафура [9], свитки с заупокойной молитвой, банные карнаи, флейты, на которых играют во время таазие [10], продолговатые барабаны, талисманы, самовары, трости, кожаные фартуки, шляпы-цилиндры, а еще множество крытых рядов, заваленных поношенной одеждой. И, конечно, халва: слежавшиеся горы всевозможной халвы, халвы на муке и на масле, разных оттенков желтого – от кремового до почти коричневого (в зависимости от количества и качества положенного в нее шафрана и желтого имбиря и от того, как давно была она изготовлена), халвы, которую нищие по кускам подбирали на окрестных могилах пятничными вечерами.

Сайед-Эсмаил – базар, где торгуют наследством мертвецов, – живет (то есть перебивается кое-как) за счет тех, кто лежит под могильной плитой.

Крестьянин пришел туда, чтобы купить новое платье и принарядиться.

21

Отдергивая портьеру, девушка прижалась к вошедшему и сказала:

– Проходите!

Крестьянину стало так жарко в его «новом» подержанном платье, что костюм показался ему тесным, хотя на самом деле был широковат. Он ступил через порог.

Девушка прошла вперед, показывая дорогу, усадила гостя на скамью, бросив:

– Сейчас придут… – и сама села рядом. Жирный крем и румяна расплывались на ее щеках, искусственные ресницы отяжелели от сурьмы… Но глаза и зубы были настоящие, свои, маленькие и острые, они придавали лицу черты личности. Впившись в мужчину взглядом, она нашарила рукой на столе гороховое печенье, поднесла его ко рту гостя. При виде лакомства глаза мужчины блеснули, девушка пододвинула руку с печеньем ближе. Но только мужчина разжал губы, она отвела руку в сторону. Не отрывая глаз от лица девушки, крестьянин пытался ртом поймать печенье, водя головой туда-сюда. Голова и рука двигались то влево, то вправо, но взгляд мужчины оставался неподвижным, устремленным в одну точку, пока разинутый рот в ожидании лакомого кусочка, словно маятник, раскачивался из стороны в сторону.

Из уголка губ мужчины выбежала струйка слюны, тут наконец женщина, усмехаясь, бросила ему печенье.

Едва он захлопнул рот, как женщина кончиками пальцев коснулась его бедра. Между ее мелких зубов блеснул язычок, и рот мужчины опять наполнился слюной, глаза широко раскрылись. Рука скользнула дальше. Дыхание их сливалось, пальцы искали друг друга, вот они встретились… Женщина потянула руку мужчины к себе, прижала к ляжке, потом отпустила… Брови ее дрогнули, пальцы пробежали по телу мужчины, лаская и будоража. В ее полуоткрытых губах медленно извивался язык. Мужчина проглотил слюну, он весь дрожал.

22

Печенка на вертеле брызгала на угли жиром и соком, громко шипела и трещала. Они стояли в ожидании перед жаровней уличного шашлычника. Когда куски, нанизанные на вертел, потемнели, шашлычник еще разок посыпал их солью и протянул крестьянину. Тот был все еще в городской одежде. Мужчина слегка надкусил корочку – проверил, не пережарена ли печенка, – подул, чтобы остудить, поднес кусок ко рту девушки и сказал:

– Хорош! На, поешь.

Девушка принялась уплетать печенку.

Они блаженствовали.

23

Девушка смущенно молчала. Жена ювелира распекала ее:

– Ах, чтоб тебя! Никогда ты, видать, ума не наберешься… Ты что же, несчастная, честь свою на два куска печенки променяла?!

24

Подъем наверх просто ошеломил их: ничего подобного они не испытывали, да и представить себе не могли. Онемев от восторга, они только поглядывали друг на друга и на людей, набившихся в тесную металлическую кабину лифта. Так продолжалось, пока кабину не тряхнуло, и они догадались, что лифт остановился. Дверь открылась, и пассажиры, толкаясь, хлынули в коридор; они последовали за ними. Стены в коридоре были все бархатные, разрисованные разными картинками, обитые по краю золотым позументом. Между двумя рядами позумента были густо натыканы пуговицы, так что стена напоминала не то диванную подушку, не то поставленный стоймя тюфяк. Крестьянин ткнул пальцем выпуклость между пуговиц – палец ушел в мягкую глубину. Двустворчатая дверь в конце коридора походила на двуспальный матрас в деревянной раме. Миновав дверь, они уткнулись в выезжавший из стены кузов автомобиля, доверху заваленный букетами цветов. Автомобиль был гипсовый, а цветы – пластмассовые. Дальше перед ними открылся длинный зал с красными бархатными занавесями на окнах, густо заставленный столиками, вокруг которых сидели жующие люди. В проходах стояли лакеи в красных бархатных ливреях, уже немного поблекших. Об их ослепительной яркости в былые времена можно было судить по украшенным золотым галуном и кистями разрезам на рукавах и на спине; ныне золото почти потеряло блеск. Через широкие окна зала открывался вид на обе стороны города. Одна сторона была представлена ржавыми пятнами ветхих щипцовых кровель, редкими низкорослыми деревьями, запыленными и чахлыми, другая – яркими бликами стекла на облицованных камнем колоннах, гладкими стенами современных зданий (только камень, никакого намека на дерево!), которые ровными рядами покрывали склоны холмов, уходя вдаль, вплоть до отрогов застывшего в молчании горного хребта. Раскинув густые снега и обнажив утесы, тот как бы стоял на страже этого скопища построек, укрывал и охранял их, но вместе с тем разбивал в пух и прах все их претензии на высоту и величие.

Однако собравшимся в зале не было дела до этой панорамы, они были всецело погружены в процесс поглощения пищи. Похоже, что накрытые столы представляли собой единственное зрелище, доступное их взорам.

25

Сидя на полу у ног хозяйки, девушка описывала красоты, которые она повидала, рассказывала, чем ее угощали, и в то же время медленно растирала колени женщины.

– Повыше, – приговаривала та.

Массаж способствовал хорошему расположению духа, жена ювелира была довольна: отчет служанки пришелся ей по душе. С наслаждением потягиваясь, она с шутливым упреком проговорила:

– И ты все, все это съела? Не ешь столько, а то слишком разжиреешь, твой-то к тебе и не подступится! – И, хлопнув по круглому заду девушки, добавила: – Этим местом крутить надо!

26

Крестьянин крутил в руках блюдо и рассматривал выгравированные на нем фигуры. Его взору предстал Скорпион. Он узнал его по хвосту. Ему было известно, что в хвосте у скорпиона жало; зачем же рисовать эту нечисть на блюде?… Там были и другие изображения, но большинство из них ничего не говорили ему. Водолей, Близнецы, Дева ничем не походили на знакомые ему примитивные рисунки. Зато Лев, Весы и Козерог особенно удались художнику. Крестьянин опять повертел блюдо.