…Когда Артузов вернулся домой, близкие уже давно спали. Только за стаканом остывшего чая с книгой в руках его поджидал Владимир Яхонтов. Словно ничего особенного не произошло, оторвавшись от книги, он спросил деловито:

— Так будешь Маяковского слушать?

— Буду, обязательно буду, — ответил Артузов, — вот только чайник подогрею.

И он зажег конфорку…

Через два месяца после совещания в Кремле немецкий танк модели «Т-3» стоял на советском танковом полигоне. Артузов имел полное моральное право гордиться тем, как быстро выполнено его задание. Но новые дела скоро завладели его мыслями. Однако через некоторое время ему напомнили о танке.

Однажды на прием к Артузову явился видный военный инженер. Долго осматривался, потом пригладил волосы. Артузов вытащил карманные часы, глянул мельком на циферблат. Военинженер правильно понял этот жест как намек, что пора и начать разговор.

— Собственно говоря, товарищ корпусной комиссар, — сказал он, — я пришел, чтобы поблагодарить вас и ваше ведомство за танк «Т-3» и сообщить о результатах испытаний.

— Слушаю вас, — оживился Артузов, — это в высшей степени интересно.

— Как раз особого интереса танк для нас и не представил, — неожиданно возразил военинженер. — Обычный танк. Броня не ахти какая, да и ходовые качества оставляют желать лучшего. Пушка, правда, сильная… Словом, наши нынешние машины лучше, а проектируемые — и подавно.

— Стреляли по нему?

— Не то слово… Изрешетили.

— Снаряды, значит, берут?

— Берут.

— Понятно. Значит, у немецких танкостроителей нам нечего перенимать? А вы пробовали из него стрелять по нашим танкам?

И тут выяснилось, что этого не только не было сделано, но и не собирались делать. Зачем, мол?

— Я бы на вашем месте все же «попортил» бы несколько своих танков. Для чего? Чтобы испытать силу его огня. Вы сами заметили мимоходом, что у «Т-3» сильная пушка. Значит, в этом его преимущество.

Военинженер начал сердиться.

— Простите, товарищ корпусной комиссар. Что же вы теперь прикажете делать? Усилить бронезащиту нашего танка, а заодно поставить на него 152-миллиметровое орудие?

— Не исключаю.

— Еще раз простите, но вы, очевидно, сильны в своем деле, но не в броне.

— Нет, не прощаю. В броне как раз я разбираюсь и всегда разберусь. У меня диплом инженера-металлурга и некоторый стаж работы в бюро, видимо, известного вам профессора Грум-Гржимайло.

Военинженер замер. Потом откашлялся и уже на пониженных тонах стал рассуждать:

— Не всунешь же в танк 152-миллиметровку. Одно противооткатное устройство займет всю полезную площадь. Тогда танк придется строить несусветных размеров, а это уже мишень на поле боя.

Артузов возразил:

— Оставим это дело конструкторской мысли. Знаю одно: огневая мощь нашего танка должна превышать огневую мощь любого танка в мире. Я не вижу облегчения от сознания, что наш танк легко пробивает немецкий, если тот, будучи как танк хуже, может своим орудием поразить наш. Не знаю, за счет чего можно достигнуть огневого преимущества, тут уж артиллеристы пусть подумают, но знаю одно, вы успокоились и расхаяли немецкий танк. На вашем месте я повел бы себя не как взрослый человек, а как ребенок, которому охота все развинтить, до всего докопаться. Иначе стоило бы нам рисковать, добывая новейший немецкий танк.

Военинженер притих, склонил голову, видно было, что он переживал урок, полученный от разведчика. Потом поднял голову и твердо сказал:

— Спасибо, товарищ корпусной комиссар. Заронили хорошие мысли. Выходит, нам следует еще ох как ворочать камни.

— Совершенно верно.

Военинженер встал, улыбнулся признательно:

— Рад был познакомиться с вами, товарищ инженер-металлург! Нам остается одно — шагать в ногу со временем.

— А лучше — опережать время. В военном деле это очень важно…

Простились они вполне довольные друг другом. А вскоре Артузову стало известно, что в одном из артиллерийских КБ начата работа над созданием новой, более мощной танковой пушки.

Но его тревоги и заботы в это время были уже иные: империалистическая Япония.

Уже тогда Артузов стал намечать меры по решительной борьбе с японской разведкой. В первую очередь надо было парализовать подрывную деятельность японского военного атташата в Москве и по возможности через него же войти в курс стратегических планов японского генерального штаба. Вторая задача, стоявшая перед Артузовым, заключалась в том, чтобы активными действиями воспрепятствовать ведению разведки со стороны Японии на советском Дальнем Востоке, «закрыв на замок» государственную границу СССР. Для этого, в свою очередь, нужно было усилить разведывательную работу в Маньчжурии.

На примете у Артузова были молодые толковые люди, по сути, его ученики, уже прошедшие хорошую школу в КРО. В подборе кадров он руководствовался железным правилом: хороший контрразведчик, как подсказывал опыт, становится и прекрасным разведчиком. Сотрудники Артузова, успешно поработавшие в контрразведывательном отделе, гораздо легче внедрялись во вражеские зарубежные разведцентры, полицию, жандармерию, правительственные учреждения, реже терпели неудачи, нежели те, кто не обладал опытом ведения контрразведки. Артузов виртуозно владел методом внедрения в антисоветские зарубежные центры искусно подобранных сотрудников и патриотически настроенных людей — добровольных помощников чекистов. Конечно, иностранные разведки догадывались об этих методах. Но это не означало, что от них следовало отказаться. Нет, Артузов по-прежнему считал, что они могут способствовать победам и на Дальнем Востоке, если будут действовать более искусно, тоньше, филиграннее.

Изучая материалы о японской разведке, Артузов исподволь подыскивал людей, способных выполнить многие задачи. У него подобрались хорошие помощники: С. Пузицкий, И. Тубала, И. Чибисов, В. Пудин, Б. Гудзь и другие. Все они имели солидный опыт контрразведывательной работы, в том числе и против японской агентуры в СССР.

Вскоре пришел и первый успех.

…С некоторых пор чекисты заинтересовались личностями двух японских офицеров, работавших в Москве: Камацубара и Миямото. Оба они, как было с несомненностью установлено, занимались военным шпионажем. Но наблюдение установило и другое: офицеры усердно предавались также пьянству, разврату и стяжательству. В конечном счете у них вырос такой «хвост» недопустимых, с точки зрения любого начальства, компрометирующих проступков, что они были согласны на все, лишь бы сомнительная слава об их московских «подвигах» не докатилась до Токио. Этим и воспользовались чекисты. Так, однажды Камацубара настолько напился вместе с любовницей, что потерял ключи от сейфа в своей квартире…

В результате кропотливой настойчивой работы чекистов Советское правительство было полностью в курсе захватнических замыслов японских милитаристов на советском Дальнем Востоке. Позднее в советских газетах были опубликованы материалы, неопровержимо изобличающие перед всем миром агрессивный курс тогдашнего милитаристского правительства Японии.

Однажды Артузову позвонил Гудзь и попросил разрешения зайти к нему.

— Конечно, заходите, — ответил Артузов.

Бориса Гудзя он помнил еще юношей. Его отец, агроном Игнатий Гудзь, принимал участие в революционном движении на Херсонщине с 1892 года. Борис Гудзь был когда-то студентом Горной академии, служил в Красной Армии. В ВЧК он пришел по рекомендации известного профессионального революционера, старого большевика А. Д. Цюрупы, заместителя В. И. Ленина по Совнаркому. Гудзь долгое время работал в КРО под началом Пузицкого и Стырне, принимал участие в операции «Трест», проявил себя хорошим, инициативным сотрудником. Несмотря на большую занятость, Гудзь сумел заочно закончить двухгодичный философский курс при Институте красной профессуры. Чекисты-коммунисты избирали его секретарем партийной организации КРО и Особого отдела, в который его позднее перевели.

Как талантливого разведчика знал Артузов и близкого друга Гудзя — такого же молодого Александра Агаянца.