Очень интересовало меня последнее время движение среди духоборов на Кавказе. Поша ездил туда и написал об этом записку, которую я с своей статьей об этом послал в английские газеты. Надо бы послать это Стадлингу. Много у меня близких по духу становится людей за границей, и, хотя не следует этому радоваться, я радуюсь. Мамá приезжает, если она сделает по предположенному, вернется сюда завтра 20, пробудет здесь дня три и опять в Москву, а я поживу еще здесь с девочками. Прощай пока, целую тебя. Когда же увидимся?

Л. Т.

274. Т. Л. Толстой

1895 г. Октября 25. Ясная Поляна.

Не понимаю, как это могло случиться, что я в письме ни слова не упомянул о тебе, когда я беспрестанно тебя вспоминаю, всякую минуту жду, что ты войдешь, и во сне вижу тебя. Навалившийся камень поведения мальчиков стал полегче. Андрей говорил со мной, обещал все хорошее и говорил по-человечески и добро. Миша тоже лучше, чем я ожидал. Может быть, это влюбление и имеет свои хорошие стороны, несмотря на свою странность. С мамá мы особенно хорошо дружны, и это моя большая радость. Писать не пишется, и я стараюсь не жалеть об этом. «Воскресение» опротивело. Если увидишь Гуревич, скажи ей (я получил ее письмо), что, во-первых, у меня ничего нет, и это далеко не кончено, а во-вторых, я обещал, если кончу, в «Посредник». То, что Икскуль сокращает или хочет сократить «Царство божие», то это мне очень приятно. Это, я думаю, нужно. Сегодня чудный осенний день и я утром поехал верхом на Миронихе в Тулу. Было очень хорошо. Поедем в Пирогово, коли живы будем. Целую тебя. Привет Эрдели.

Л. Т.

275. С. А. Толстой

1895 г. Ноября 4. Ясная Поляна.

Не покидает меня мысль о твоем нездоровье, милый друг. Ради нас всех, не скажу лечись, а берегись.

Последнее письмо твое к Маше утешительно тем, что ты хочешь беречься и сидеть. Пожалуйста, голубушка. Вчера кончил свое чтение своих дневников и вынес в том отношении, в котором мы говорили, самое хорошее впечатление — именно то, которое вынесет всякий, кто когда-либо будет читать их, что связывала нас и связывает самая неразрывная любовь, что различие верований, т. е. переворот, происшедший во мне, заставил нас страдать, но что победила любовь. Видно, как это понемногу делалось, делалось и совершилось. Вымарать пришлось не более двух страниц. И те можно бы не марать. Я очень рад, что ошибка телеграфа избавила меня от чтения. Эти же господа делали дело полезное для них, и люди очень приятные. Целую тебя и детей. Таня была нездорова, теперь ей лучше, и мы все здоровы и дружны.

276. Л. Я. Гуревич

1895 г. Ноября 8–9. Ясная Поляна.

Дорогая Любовь Яковлевна,

Простите, что так долго не отвечал вам. Я писал Тане в Петербург, прося ее передать вам на словах мой ответ. Ничего у меня теперь нет — повесть, о которой говорят, что она кончена, была не кончена, и я ее вовсе бросил, а другого пока нет. Очень желаю быть вам полезным, потому что журнал ваш мне все больше и больше нравится.

Последний № прекрасно составлен, за исключением невозможной неряшливой бессмыслицы Соллогуба и Вагнера столь же неряшливой статьи. Семенова рассказ — прекрасен.

Держитесь, всей душой сочувствую вам и рад буду, если удастся не на словах только выразить свое сочувствие. А вы все-таки душу свою не кладите всю в журнал и помните, что душа дороже тысяч журналов.

Лев Толстой.

277. И. Б. Файнерману

1895 г. Ноября 18. Ясная Поляна.

Иван Михайлович переслал мне вашу рукопись. Я нынче еду в Москву и, чтобы не завозить ее туда, отправляю ее вам. Напишу подробно после. Продолжать стоит, если есть влечение. Для того, чтобы имело силу, надо переделывать, в особенности сокращать, просевать и избегать желания сказать все. Слишком много несогласованного между собой содержания нарушает впечатление.

Любящий вас

Л. Т.

278. Ф. А. Желтову

1895 г. Декабря 18. Москва. 18 декабря 95. Москва.

Дорогой Федор Алексеевич,

Как только получил ваше письмо, так тотчас хотел вам отвечать, так как имею очень определенные мысли о том вопросе, который занимает вас; но отчасти нездоровье, отчасти суета жизни и занятия до сих пор задержали меня. О воспитании я думал очень много. И бывают вопросы, в которых приходишь к выводам сомнительным, и бывают вопросы, в которых выводы, к которым пришел, окончательные, и чувствуешь себя не в состоянии ни изменить их, ни прибавить к ним что-либо: таковы выводы, к которым я пришел, о воспитании. Они следующие: воспитание представляется сложным и трудным делом только до тех пор, пока мы хотим, не воспитывая себя, воспитывать своих детей или кого бы то ни было. Если же поймем, что воспитывать других мы можем только через себя, воспитывая себя, то упраздняется вопрос о воспитании и остается один вопрос жизни: как надо самому жить? Я не знаю ни одного действия воспитания детей, которое не включало бы и воспитания себя. Как одевать, как кормить, как класть спать, как учить детей? Точно так же, как себя. Если отец, мать одеваются, едят, спят умеренно и работают, и учатся, то и дети будут то же делать. Два правила я бы дал для воспитания: самому не только жить хорошо, но работать над собой, постоянно совершенствуясь, и ничего не скрывать из своей жизни от детей. Лучше, чтобы дети знали про слабые стороны своих родителей, чем то, чтобы они чувствовали, что есть у их родителей скрытая от них жизнь и есть показная. Все трудности воспитания вытекают оттого, что родители, не только не исправляясь от своих недостатков, но даже не признавая их недостатками, оправдывая их в себе, хотят не видеть эти недостатки в детях. В этом вся трудность и вся борьба с детьми. Дети нравственно гораздо проницательнее взрослых, и они — часто не выказывая и даже не сознавая этого — видят не только недостатки родителей, но и худший из всех недостатков — лицемерие родителей, и теряют к ним уважение и интерес ко всем их поучениям. Лицемерие родителей при воспитании детей есть самое обычное явление, и дети чутки и замечают его сейчас же и отвращаются и развращаются. Правда есть первое, главное условие действенности духовного влияния, и потому она есть первое условие воспитания. А чтоб не страшно было показать детям всю правду своей жизни, надо сделать свою жизнь хорошей или хоть менее дурной. И потому воспитание других включается в воспитание себя, и другого ничего не нужно.

Любящий вас Л. Толстой.