Священник. Да тогда это — ну, ваше, что ли, толкование Христова учения, а Христово учение все основано на его божественности и воскресении.

Николай Иванович. Вот этим-то и ужасны церкви. Они разделяют тем, что они утверждают, что они в обладании полной, несомненной, непогрешимой истины. «Изволися нам и святому духу». Это началось еще с первого собора апостолов. С этого времени начали утверждать, что они находятся в обладании полной и исключительной истины. Ведь если я скажу, что есть бог, начало мира, со мной согласятся все; и это признание бога соединит нас; но если я скажу, что есть бог Брама, или еврейский, или троица, то такое божество разъединит. Люди хотят соединиться и для этого придумывают средства соединения, а пренебрегают одним несомненным средством соединения — стремлением к истине. Вроде того как если бы люди в огромном здании, где свет падает сверху в середине, старались соединяться по углам кучками, вместо того чтобы всем идти к свету. Тогда, не думая о соединении, все бы соединились.

Священник. Но как же руководить народом, не имея, ну, определенной, что ли, истины?

Николай Иванович. Вот в этом-то и ужас. Нам, каждому, надо спасать душу, делать самому дело божие, а мы озабочены о том, чтобы спасать, учить людей. И чему же мы учим? Ведь это ужасно подумать. Учим теперь в конце девятнадцатого столетия, тому, что бог сотворил мир в шесть дней, потом сделал потоп, посадил туда всех зверей, и все глупости, гадости Ветхого завета, и потом тому, что Христос велел всех крестить водой, или верить в нелепость и мерзость искупления, без чего нельзя спастись, и потом улетел на небо и сел там, на небе, которого нет, одесную отца. Мы привыкли к этому, но ведь это ужасно. Ребенок, свежий, открытый к добру и истине, спрашивает, что такое мир, какой его закон, и мы, вместо того чтобы открыть ему переданное нам простое учение любви и истины, старательно начинаем ему вбивать в голову всевозможные ужасающие нелепости и мерзости, приписывая их богу. Ведь это ужас. Ведь это такое преступление, хуже которого нет в мире. И мы, и вы с вашей церковью совершаете это. Простите меня.

Священник. Да, если смотреть так, ну, рационалистически, что ли, на учение Христа, то это так.

Николай Иванович. Как ни смотреть, все то же будет.

Молчание. Входит Александра Ивановна.

Те же и Александра Ивановна.

Священник откланивается.

Александра Ивановна. Прощайте, батюшка, собьет он вас с толку, не слушайте его.

Священник. Нет, испытуйте писание. Дело слишком важное, чтобы, ну, пренебрегать, что ли. (Уходит.)

Те же, без священника.

Александра Ивановна. Право, ты, Nicolas, его не жалеешь. Хоть он и священник, а ведь он еще мальчик, не может иметь твердых убеждений, не утвердился…

Николай Иванович. Дать ему время утвердиться, загрубеть в обмане. Нет, зачем же. Да и он хороший, искренний человек.

Александра Ивановна. Но что же бы с ним было, если бы он поверил тебе?

Николай Иванович. Мне верить нечего, а если бы он увидал истину, это было бы хорошо, и для него и для всех хорошо.

Александра Ивановна. Да если бы это было хорошо, то все бы тебе поверили, а теперь, напротив, никто тебе не верит, и жена твоя меньше всех. И не может поверить.

Николай Иванович. Кто же тебе сказал?

Александра Ивановна. Да вот ты растолкуй ей это. Она никогда не поймет, да и я не пойму, и никто в мире не поймет, чтобы надо было заботиться о чужих людях, а своих детей бросить. Вот это ты Маше растолкуй.

Николай Иванович. И Маша непременно поймет. И — прости меня, Алина, но если бы не было чужих влияний, на которые она очень склонна поддаваться, она бы поняла меня и шла бы со мной вместе.

Александра Ивановна. В том, чтобы обездолить своих детей в пользу пьяного Ефима et compagnie? Никогда. А то, что ты на меня сердишься, то, ты меня извини, я не могу не сказать.

Николай Иванович. Я не сержусь. Напротив, даже я очень рад, что ты сказала все свое и дала мне случай, вызвала меня на то, чтобы самому высказать ей весь мой взгляд. Я дорогой нынче думал об этом и сейчас скажу ей, и увидишь, что она согласится, потому что она умна и добра.

Александра Ивановна. Ну, в этом позволь усумниться.

Николай Иванович. Нет, я не сомневаюсь. Ведь это не какая-нибудь моя выдумка, а это только то, что мы все знали и что Христос открыл нам.

Александра Ивановна. Да, по-твоему, Христос это открыл, а по-моему — другое.

Николай Иванович. Не может быть другого.

Крик между играющими.

Люба. Out (аут).

Ваня. Нет, мы не видали.

Лизанька. Я видела, вот куда упал.

Люба. Аут, аут, аут.

Ваня. Неправда.

Люба. Во-первых, неучтиво говорить «неправда».

Ваня. А по-моему, неучтиво говорить неправду.

Николай Иванович. Да ты постой, ты не спорь а выслушай.

Александра Ивановна. Ну, слушаю.

Николай Иванович. Ведь правда, что мы все каждую минуту можем умереть и уйти или в ничто, или к богу, который требует от нас жизни по его воле?

Александра Ивановна. Ну?

Николай Иванович. Ну, что же я могу делать в этой жизни иного, как только то, чего требует от меня высший судья в моей душе, совесть, бог. И совесть, бог требует, чтоб я считал всех равными, всех любил, всем служил.

Александра Ивановна. И своим детям.

Николай Иванович. Разумеется, и своим, но чтобы я делал все, что велит совесть. Главное — то, чтобы понять, что жизнь моя принадлежит не мне и твоя — не тебе, а богу, который послал нас и который требует от нас, чтобы мы делали его волю. А воля его…

Александра Ивановна. И ты в этом убедишь Машу?

Николай Иванович. Непременно.

Александра Ивановна. И она перестанет воспитывать детей, как надобно, а бросит их… Никогда!

Николай Иванович. Не только она поймет, — ты поймешь, что больше делать нечего.

Александра Ивановна. Никогда!

Входит Марья Ивановна.

Те же и Марья Ивановна.

Николай Иванович. Ну, что, Маша? Я не разбудил тебя нынче утром?

Марья Ивановна. Нет, я не спала. Что же, ты хорошо съездил?

Николай Иванович. Да, очень хорошо.

Марья Ивановна. Что же ты пьешь холодное всё? Кстати, надо приготовить гостям. Ты знаешь, приезжает Черемшанова с сыном и дочерью.

Николай Иванович. Ну что ж, если они тебе приятны, я очень рад.

Марья Ивановна. Я люблю ее и молодых людей. Только немножко не вовремя.

Александра Ивановна (встает). Вот и поговори с ним, а я пойду посмотрю их игру. (Уходит.)

Те же, без Александры Ивановны.

Молчание, после которого Николай Иванович и Марья Ивановна начинают говорить вместе.

Марья Ивановна. Некстати, потому что нам надо поговорить.

Николай Иванович. Я сейчас говорил Алине…

Марья Ивановна. Что?

Николай Иванович. Нет, говори ты.

Марья Ивановна. Да я хотела про Степу говорить. Ведь надо решить что-нибудь. Он, бедный, томится, не знает, что с ним будет. Он приходит ко мне, а не могу же я решить.

Николай Иванович. Да что же решить. Он сам может решать.

Марья Ивановна. Да ведь ты знаешь, что он хочет поступить вольноопределяющимся в гвардию, и для этого ему надо от тебя свидетельство, и нужно ему содержать себя, а ты не даешь ему. (Волнуется.)

Николай Иванович. Маша, ради бога, не волнуйся, а выслушай меня. Я ничего ни даю, ни не даю. Поступать в военную службу охотой я считаю или глупым, безумным поступком, свойственным дикому человеку, если он не понимает всей гнусности этого дела, или подлым, если это делается для расчета…