– Значит тогда в этой дивной новой Испании найдется место свободе вероисповедания?

– Я этого не сказал.

– Нет, это я сказал. Я прав?

Фарола отвел взгляд.

– Мы не в состоянии создать новую Испанию. Речь идет о том, чтобы нынешняя Испания находилась в девятнадцатом веке, а не в каком-нибудь средневековье. Предполагаемая конституция упоминает о том, что основной религией остается римско-католическая вера, а исповедовать любые другие религии будет запрещено законом.

Роберт поднялся.

– Желаю вам приятно провести сегодняшний день, гранд. У нас больше нет вопросов для обсуждения, – с этими словами Роберт направился к выходу.

Его остановил голос Фаролы.

– Дон Роберт, мы всего лишь люди, – тихо сказал он. – Не в наших силах творить чудеса. Здесь не Франция, Пруссия и даже не Англия. Это – Испания. Вы что, так и не сумели понять наш характер, столько лет проживая среди нас?

Роберт остановился, но он по-прежнему стоял спиной к Фароле. Ему вспомнились слова старого дона Доминго. Тогда, когда он впервые ступил во дворец Мендоза, старый идальго сказал ему почти слово в слово то же самое.

– Возможно, что это так и есть. Но в этом вашем бравом, новом мире я не вижу лично для себя никаких преимуществ. За то золото, что я вам предоставлю, можно было бы кое на что рассчитывать. Вы согласны?

– Да, я тоже так думаю, – мягко согласился с ним Фарола. – И что же это?

Роберт вернулся и сел на скамейку.

– Право основать официальный банк Андалузии или, если это станет возможным, и всей Испании, – глядя прямо ему в глаза, раздельно произнес Роберт.

– Ах, вот оно что, понимаю. Есть люди, которые поговаривали, что именно такую цену вам предложил Наполеон, когда вы заключили с ним этот недобрый союз. Теперь я начинаю верить, что это были не сплетни.

– Вы согласны?

Герцог пожал плечами.

– Как я могу соглашаться или нет. То, что вы предлагаете, даст вам огромную власть. И при том, что вас все знают не как идальго, а как англичанина. Прожевать это я еще сумею, но проглотить – нет.

– Боитесь, что мое происхождение вызовет у вас несварение желудка? – улыбнулся Роберт. – Но мои корни – испанские. Если дело лишь в этом, то я в большей степени андалузец, чем вы сами.

– Не только в этом.

Роберт понимающе кивнул.

– Верно, но мое вероисповедание – это не предмет для дискуссий.

– Откровенно говоря, мне это абсолютно безразлично, но найдутся такие, причем в хунте, которые весьма разборчивы в таких вопросах. Им будет сложно найти общий язык с тем, кого они сочтут за иудея.

– Как я только что сказал, это не предмет для каких-либо компромиссов.

– Да, но история рода Мендоза состоит из ряда компромиссов. Гениальность Мендоза по этой части неоспорима. Почему бы и вам не доказать вашу способность следовать традициям ваших предков?

– В каком смысле?

– Ну, скажем, сделать небольшой, но достаточно демонстративный жест или два таких жеста. Взять, к примеру, вашу приятельницу… – Роберт начал подниматься, но Фарола удержал его за руку. – Нет, нет, вы неправильно меня поняли. Я ни в коей мере не собирался бросать на вашу госпожу даже и тени неуважения. Она – героиня. Но, если вы сочтете уместным для себя взять себе в жены женщину, которую почитает и благотворит вся Испания, и сделать это по католическому обряду, чтобы он стал достоянием всей Испании – тогда, я думаю, ничего не стоило бы развеять страхи всех, даже самых недоверчивых людей.

– А банк?

– Полагаю, что это дело можно уладить. В конце концов, должна же существовать инстанция, которая взяла бы на себя заботу о золоте, предоставленном стране домом Мендоза.

Покидая дворец Фаролы, Роберт рассмотрел это величественное здание. Во дворце Мендоза все его великолепие было упрятано за высокими, безликими стенами. Этот же дворец выставлял весь свой блеск напоказ. У Мендоза такого не было, да и быть не могло, рассуждал Роберт. Даже тогда, когда его род переставал быть евреями, он никогда не осмеливался демонстрировать свое богатство, открыто выставлять его напоказ. Зависть злопамятна и вручает вашим врагам огромные дубины, с которых они могут в любую минуту сдуть пыль и воспользоваться ими по назначению. Значит, тому и быть. Поколения Мендозы являли свету чудеса долготерпения, а сейчас пришла и его очередь продемонстрировать одно из лучших качеств своего рода.

Роберт высунулся из окна кареты.

– Энрике, подгоняй – мы едем домой.

У него не было ни малейшего понятия о том, каким образом он будет убеждать Софью венчаться в католическом храме, у пастора. Сейчас, когда она очарована своим новым для нее происхождением – это неуместно. А стоило ему приехать во дворец и увидеть ее, как ему показалось это вообще невозможным. Когда Софья встретила его у Патио дель Ресибо, он сразу же заметил, что у нее все тот же приподнятый и торжественный настрой. Она теперь не упустила возможности расспросить его о том, каковы результаты поездки в Севилью.

– Роберт, я сделала самое удивительное открытие. Ты не поверишь, но тебе придется поверить.

– Софья, куда мы идем? Это что, срочно? Нам нужно о многом с тобой поговорить.

– Нет, это не терпит никакого отлагательства. Я была вне себя от нетерпения все эти дни, пока тебя не было. Это самое знаменательное событие в истории твоей семьи.

Она привела его туда, где находился этот загадочный знак на стене – пустое место с дырочками, оставшимися от крепления какого-то предмета.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу, – шептала она, – Я сама ее отполировала и вычистила, и она стала очень красивой.

Софья разыскала среди сокровищ пещеры ту самую дощечку, которая когда-то висела на стене.

– Я сразу же догадалась, что это она. Я нашла ее в глубине пещеры, – объяснила она.

Софья прикрепила дощечку на стену, и она полностью закрыла пустое место. На ней были изображены замысловатые орнаменты и причудливые рисунки птиц, листьев и цветов. Древнееврейский шрифт, вырезанный на ее поверхности потемнел за века, но это лишь лучше оттеняло буквы на золотистом фоне.

– Текст на дощечке полностью совпадает с тем, что написано на медальоне, – объяснила Софья. – Я специально достала его и принесла сюда, чтобы сравнить.

«Если я тебя забуду, Иерусалим, забудь меня десница моя…»– вполголоса процитировал Роберт.

Затем встал, неотрывно посмотрел на доску с древними надписями и повернулся к Софье. Он нежно взял ее за руку и привлек к себе.

– Дорогая, моя любимая, это не может оставаться здесь.

– Не может? Почему?

– Софья, ты что, забыла, где мы живем? Это Испания, а не Франция. Ты взрослая женщина, а не ребенок. Та самая инквизиция, которая плугом прошлась по твоим и моим предкам, все еще существует здесь. Да, ее собираются отменить, но любая другая религия, кроме католической, все равно будет запрещаться. Кто-нибудь еще видел эту дощечку, кроме тебя?

Софья опустила голову.

– Нет, никто. Я заперла калитку и никого сюда не впускала. Я надеялась, что когда ты вернешься и устроишь свои дела с хунтой, то тогда может…

– Я смог устроить все дела с хунтой, как ты выражаешься, – сказал он ей. – И довольно удачно. Но эти дела не чудеса и не иллюзии, любовь моя. Софья, ты сейчас переживаешь открытие себя заново, ты по-иному воспринимаешь мир, себя, свою жизнь. Я понимаю, что тобой руководит, но ты не можешь забыть о нашем Рафи и о том, что его нужно оберегать и защищать.

– Я хочу воспитать его в еврейском духе, – шептала она. – Ох, Роберт, я так этого хочу.

– Я понимаю, но это сейчас невозможно. По крайней мере открыто, если мы хотим сохранить его, удержать.

– Удержать? А как это еще может быть по-другому?

– Может быть разумнее его отправить в Англию? Там он спокойно может быть евреем, уж там это намного легче, – сказал Роберт.

– Ты имеешь в виду, послать его к твоему брату?

– Если Лиам отнесется ко мне с благосклонностью, то это вполне осуществимо.