— Если вы верите в существование антимиров, тогда продолжайте ловить и расшифровывать эти чудесные сигналы из глубин Вселенной… Ищите… Может быть, вы найдете не совсем то, на что надеетесь, но все равно это будет важно…
— Я обязательно буду это делать, — задумчиво сказал Андров. — И не только я. Но сейчас меня поразила мысль доктора, который препарировал Пурпурную мумию.
— Какая?
— Там, во Вселенной, знают, как по радио передавать объемную развертку, но не знают, как лечить лимфосаркому…
— Ну, и что же?
— Нужно послать им информацию, как лечить лимфосаркому. Обязательно. Для них это очень важно…
— Для кого и где?
— Для тех, кто передал по радио Пурпурную мумию.
— Так ведь сигналы шли миллионы световых лет! — возразил я.
Андров нахмурился и потер лоб…
КОГДА ЗАДАЮТ ВОПРОСЫ
Эти ежегодные встречи мы называли «капустниками» в память о далеких призрачных временах, когда мы были студентами. Уже стоит на Ленинских горах шпилястый университет, и еще пятиэтажный ковчег физфака давно обжит новыми поколениями будущих Ломоносовых и Эйнштейнов, физики и лирики давно спорят в благоустроенном зале со звуконепроницаемыми стенками, а мы не можем забыть сводчатые подвальчики под старым клубом МГУ на улице Герцена. И каждый год мы собираемся здесь, смотрим друг на друга и ведем учет, кто есть, а кого уже нет. Здесь мы разговариваем про жизнь и про науку. Как и тогда, давным-давно…
Так было и на этот раз, но только разговор почему-то не клеился. Никто не высказал ни одной интересной идеи, никто не возразил тому, что было высказано, и мы вдруг почувствовали, что последняя интересная встреча состоялась в прошлом году и что теперь мы можем только повторяться.
— Мы вступили в тот прекрасный возраст, когда идеи и взгляды наконец обрели законченную форму и законченное содержание, — с горькой иронией объявил Федя Егорьев, доктор наук, член-корреспондент академии.
— Веселенькая история, — заметил Вовка Мигай — директор одного «хитрого» института. — А что ты называешь законченным содержанием?
— Это когда к тому, что есть, уже ничего нельзя прибавить, — мрачно пояснил Федя. — Дальше начнется естественная убыль, а вот прибавления никакого. Интеллектуальная жизнь человека имеет ярко выраженный максимум. Где-то в районе сорока пяти…
— Можешь не пояснять, знаем без твоих лекций. А вообще-то, ребята, я просто не могу поверить в то, что уже не способен воспринять ничего нового, ни одной новой теории, ни одной новой науки. Просто ужас!
Леонид Самозванцев, кругленький маленький физик с уникальной манерой говорить быстро, проглатывая окончания и целые слова, вовсе не походил на сорокапятилетнего мужчину. При всяком удобном случае ему об этом напоминали.
— Тебе, Ляля, жутко повезло. Ты был болезненным ребенком с затяжным инфантилизмом. Ты еще можешь не только выдумать новую теорию пространства-времени, но даже выучить старую.
Все засмеялись, вспомнив, что Ляля, то бишь Леня, сдавал «относительность» четыре раза.
Самозванцев быстро отхлебнул из своей рюмки и улыбнулся.
— Не беспокойтесь, никаких новых теорий не будет.
— Это почему же? — спросил Мигай.
— Не то время и не то воспитание.
— Что-то не понятно.
— Я не совсем правильно выразился, — начал пояснять Ляля. — Конечно, новые теории будут, но, так сказать, в плане уточнения старых теорий. Вроде как вычисление еще одного десятичного знака числа «пи» или прибавление к сумме еще одного члена бесконечной прогрессии. А чтобы создать что-то совершенно новое — ни-ни…
Самозванцев сделал значительное ударение на слове «совершенно»…
Услышав, что у нас завязывается разговор, к нам начали подходить ребята с разных углов низенькой, но широкой комнаты.
— Тогда определи, что ты называешь «совершенно новой теорией».
— Ну, например, электромагнитная теория света по отношению к эфирной теории.
— Ха-ха! — как бы очнувшись от дремоты, громыхнул Георгий Сычев. Он поднял алюминиевый костыль — грустный сувенир войны — и, ткнув им Лялю в бок, обратился ко всем сразу: — Этот физико-гегель хочет сказать, что Максвелл не есть следующий член бесконечной прогрессии после Юнга. Ха-ха, батенька! Давай новый пример, а то я усну.
— Ладно. Возьмем Фарадея. Он открыл электромагнитную индукцию…
— Ну и что?
— А то, что это открытие было революционным, оно сразу объединило электричество и магнетизм, на нем возникла электротехника.
— Ну и что? — продолжал настаивать Сычев. Как большинство безногих, он был склонен к полноте. Сейчас он был просто толстым, с рыхлым, сильно состарившимся лицом.
— А то, что Фарадей не имел никакого понятия о твоем Юнге и его упругом эфире. И ни о каком Максвелле. Это Максвелл толкал Фарадея в свои уравнения.
Сычев закинул голову и неестественно захохотал.
— Перестань, Жорка, — прикрикнул на него Мигай. — Что-то в Лялиных словах есть. Говори дальше, Ляля, не обращай на него внимания.
— Я уверен, если бы Фарадей был умным, ну, хотя бы таким как мы…
Ребята вокруг весело загалдели.
— Не смейтесь. Если бы он был таким умным, он бы не сделал ни одного открытия…
Все мгновенно утихли и уставились на Самозванцева. Его глаза растерянно перебегали с одного на другого.
— У нас в институте работает целая группа толковых парней и девчат. Они никогда не лезут в журналы, для того чтобы найти там намек на решение задачи. Они просто пробуют. Делают и так и сяк, как попало. Вроде Фарадея.
— Вот видишь! У них что-нибудь получается?
— Представьте себе, да. И, нужно сказать, самые оригинальные решения получаются именно у них…
Наш членкор не выдержал.
— Сейчас вы начнете доказывать, что научной работой лучше всего заниматься, ничего не зная. У физиков всегда есть склонность поиграть в парадоксы. Но сейчас не тот возраст…
— Надоел ты со своим возрастом. Пусть говорит Ляля. Значит, Фарадей, говоришь, работал «методом тыка»?
— Конечно. Он был просто любознательным парнем. А что будет, если по магниту стукнуть молотком? А что будет, если магнит нагреть докрасна? А будут ли светиться у кошки глаза, если ее подержать голодной? И так далее. Самые нелепые «а что будет, если…». И вот, задавая себе кучу вопросов, он отвечал на них при помощи эксперимента. Поэтому он и наоткрывал тьму всяких явлений и эффектов, которые дальше оформили новые теории. А вот нам, умным, кажется, что больше не существует никаких «а что будет, если…». У нас теория на первом плане…
— Н-да, — неопределенно промычал членкор и отошел в сторону. За ним пошло еще несколько человек.
— Есть очень простой способ обнаружить Фарадея, — вмешался в разговор Николай Завойский, наш выдающийся теоретик, тоже доктор и тоже членкор. Мы всегда его недолюбливали за его чересчур аристократические манеры.
— Ну-ка выкладывай твой способ выявить Фарадея.
— Нужно объявить всесоюзный конкурс на наибольшее и наилучшее количество «а что будет, если…». Участники конкурса сами себе задают вопросы и сами отвечают. Конечно, при помощи эксперимента.
— Недурно. В твоем предложении есть изюминка. Но вся беда в том, что на многие «а что будет, если…» можно ответить и не ставя эксперименты.
— Так вот, «фарадеевским» вопросом будет тот, на который современная теория ответа дать не может.
Эта идея всем понравилась. Физики оживились и начали «играть в Фарадея». «А что будет, если…» послышалось с разных концов зала, а после народ собрался вместе, и игра приняла бурный и веселый характер. Сами задавали самые дикие вопросы и сами же на них отвечали.
— А что будет, если кашалоту надеть очки?
— А что будет, если в коровьем молоке сварить метеор?
— А что будет, если сквозь человека пропустить импульс тока в миллион ампер за миллионную долю секунды?