КАНЦОНА XXIII

(Из «Vita Nuova»)

В простор небес безбрежный ускользая,

В блаженный край, где ангелы святые

Вкушают мир в долине безмятежной,

Ты вознеслась, навеки покидая

Прекрасных жен, но не беды земные,

Не летний зной, не холод бури снежной

Нас разлучил с твоей душою нежной.

В пределы рая Биче увлекая...

Но сам Творец в безмолвном восхищенье

Призвал свое бессмертное творенье,

К бесплотным сонмам Биче приобщая...

Чтоб нашей жизни горе и волненье

Твоей души безгрешной не коснулись,

Твои глаза последним сном сомкнулись!..

ИЗ «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»

Песнь I. Данте и Вергилий

На половине странствия земного

Я, заблудясь, в дремучий лес[2] вступил,

Но описать, увы, бессильно слово

Весь ужас, что мне душу охватил,

И ныне страшно мне о том воспоминанье,

И, словно смерть, тот лес ужасен был,'

О всем, что видел там, начну повествованье,

Чтобы поведать после и том,

Какие блага я стяжал в своем скитанье...

Мой разум был объят могучим сном,

Не помню я. как в лес вступил ужасный

И как один блуждал в лесу потом,

Но вот, едва, бродя тропой опасной,

К подножию холма я подступил

(Концом долины был тот холм прекрасный),

Я страх в душе мгновенно подавил

И взор вперил в простор вершины горной:

Что первый луч светила озарил

(Оно по всем тропам ведет наш путь упорный),

Вмиг в робком сердце буря улеглась,

Что бушевала этой ночью черной,

И как пловец, с напором волн борясь,

На брег морской выходит, озирая

Пучину вод. что вкруг кипит, ярясь,

Так трепетал я, робкий взор вперяя

В предел таинственный, что никогда

Не смела преступить досель душа живая;

Переведя свой дух, изнывший от труда.

Я дальше в путь по берегу пустился.

Стараясь, чтоб была опорою всегда

Лишь нижняя нога[3]; когда мне холм открылся,

Пантера[4] гибкая явилась предо мной,

И пестрый мех ее весь пятнами отлился,

Ее не устрашил взор напряженный мой,

Она стремительно дорогу преградила,

И много раз хотел я путь избрать иной...

Дышало утро вкруг, и солнце восходило

Средь сонма звезд, которым в первый раз

Его любовь святая окружила,

Когда на них впервые пролилась

И их впервые привела в движенье[5]!..

И вот во мне надежда родилась,

В час утра, в светлый миг природы пробужденья

Роскошной шкурою пантеры завладеть...

Вдруг страшный лев предстал, как грозное виденье,

И снова я от страха стал бледнеть,

Он шел навстречу с пастию раскрытой.

Подняв главу, и страшно стал реветь,

И воздух сотрясал тот рев его сердитый,

За львом волчица[6] шла с ужасной худобой,

С гурьбой желаний в глубине сокрытой,

Заставив многих клясть несчастный жребий свой...

От страха трепеща, с надеждой я простился

Ступить на светлый холм слабеющей стопой,

И как скупец, что всех богатств лишился,

Я вновь в отчаянье впадать душою стал,

Опять, дрожа, с пути прямого сбился

И к той долине мертвой отступал,

Где даже голос солнца замолкает[7],

Вдруг некий муж передо мной предстал,

Ему, казалось, голос изменяет

От долгого молчанья, видел я,

Он путь ко мне спокойно направляет;

Восторженно забилась грудь моя,—

— «Кто б ни был ты, о, сжалься надо мною!..

Ты. человек иль тень земного бытия!»

А он в ответ: «Увы, перед тобою

Не человек, хоть им я прежде был,

Теперь, увы, я — только тень... не скрою,

Мой род из Мантуи, а сам я в Риме жил

При добром Августе, но лживы были боги

В те времена,— их ныне мир забыл[8]

Я был поэт благочестивый, строгий,

Анхиза сын был воспеваем мной...

Но для чего нам воскрешать тревоги.

Сгорела Троя, град его родной,

И он бежал!.. Скажи, зачем в кручине

Ты скрылся здесь испуганной душой

И не стремишься к радостной вершине

Роскошного холма, что все блага сулит,

Раскинувшись перед тобою ныне!..»

В волненье я вскричал: «О, мне знаком твой вид,

Вергилий — ты, источник вдохновенный,

Что из себя поток поэзии струит!»

И перед ним склонил чело смущенный.

НАДПИСЬ НА ВРАТАХ АДА

Песнь III

«Через меня идут к страданьям вечным,

Через меня идут к погибшим навсегда,

Через меня идут к мученьям бесконечным,

В страну отчаянья — воздвигнул здесь врата

В обитель адскую сам мудрый Вседержитель,—

Здесь — Мудрость Высшая с Любовию слита,

Нас создал первыми Предвечный наш Зиждитель.

Простись с надеждой, позабудь мечты

Входящий в эту мрачную обитель!»

Слова ужасные узрев средь темноты,

«Учитель,— я сказал,— как странно их значенье?!.»

А он: «3десь всякий страх оставить должен ты,

Здесь места нет порывам сожаленья,

Здесь должно всякое волненье замереть.

Здесь душ отверженных немолчные мученья

Нам суждено с тобой теперь узреть,

Они утратили навек свое сознанье,

Тот высший дар, что нам дано иметь!

Дай руку мне!» — и, полный упованья,

С лицом веселым вождь переступил

Таинственный предел ужасного страданья...

Безумный вопль вкруг своды огласил,

Повсюду раздались и крики, и проклятья,

И так ужасен свод беззвездный был,

Что горьких слез в тот миг не мог сдержать я!..

Повсюду в ужасе немом я замечал

То всплески рук, то дикие объятья,

От воплей воздух вкруг ужасно грохотал,

Волнуясь, как песок, что бури мчит дыханье.

И, полный ужаса, поэту я сказал:

«Откуда этот сонм, проклятья и стенанья,

Доныне я таких страданий не видал,

За что постигло их такое наказанье?..»

«Здесь души тех, кто никогда не знал

Ни славы подвига, ни срама преступленья,

Кто для себя лишь жил,— Вергилий отвечал,—

Средь сонма ангелов, достойных лишь презренья,

Они казнятся здесь,— нарушив долг святой,

Они страшилися борьбы и возмущенья,

Им недоступен рай с небесной красотой,

И бездны адские принять их не посмели,

И души, полные безумною враждой,

С их жалкою толпой смешаться не хотели!..»