Но это будет потом.

А январь 91-го все продолжался, все тянулся, все не кончался и становился потихоньку самым длинным январем в жизни Иванова. После обеда у него вдруг, ко всем прочим хлопотам и неприятностям, отчаянно разболелся зуб. Ныл и ныл, с каждым часом все сильнее. Анальгин уже не помогал. А послезавтра ведь день рождения. Еле дождавшись Васильева и наскоро отсмотрев по диагонали материал съемок допроса боевиков, Иванов сел на свой 11-й трамвай, вышел на одну остановку раньше и, не заходя домой, пошел к Палычу.

Николай Павлович работал когда-то инженером в КБ у Ильюшина. Потом судьба занесла его в Ригу. Но «ручки помнили», и после начала антиалкогольной кампании, после введения талонов на водку, а главное, после того, как водка эта магазинная начала становиться все более дрянной, Палыч сам собрал уникальный самогонный аппарат. Сейчас Трегубо-ву было далеко за пятьдесят, но Палыч оставался крепок и кряжист. Он носил пышные седые усы, его обожала вторая уже, молодая жена, побаивались подчиненные и любили друзья.

Валерий Алексеевич познакомился с Трегубовым еще в 89-м, когда только начинал работать в Интерфронте. Палыч был любимым ассистентом Васильева. Конечно, помогал на съемках он бесплатно и в свободное от работы время. Но на самые опасные и ответственные задания сопровождать съемочную группу обычно брали не молодых дружинников из рабочей гвардии, а «старика» Владимира Павловича.

Маленький частный домик Трегубовых всегда был открыт для молодого друга хозяина. Палыч еще не пришел с работы, но супруга, во всем разделявшая убеждения мужа и потому тоже привечавшая Иванова, открыла ему калитку в высоком заборе, привязала огромную южнорусскую овчарку и пригласила в дом — подождать. Зуб не проходил, и когда наконец-то пришел Палыч, то, поняв, в чем дело, он тут же полез в шкаф за собственного приготовления продуктом.

Приняв по стакану душистого, гревшего душу самогона, они сели в комнате у огромного импортного телевизора — все техническое было страстью хозяина. За окном быстро темнело. Валерий Алексеевич вкратце пересказал Палычу последние новости на «фронтах», особо оговорив недавнее задержание ОМОНом боевиков НФЛ.

— Саша сегодня снимал их допрос, документировал на всякий случай. На отряд сильно давят со всех сторон, требуют отпустить засыпавшихся латышских засранцев. Возможны провокации, так что имей в виду, придется снимать, если что, интервью с Чесом для Москвы. Васильев уже обговорил возможный материал с Останкино. Но там тоже все очень непросто, сам знаешь. Анциферов еще готов помочь, а остальные новост-ники все в демократию вдарились. Надо бы упредить события на всякий случай. Если успеем… Но это пусть Саша сам толкает в Москве, у него там завязки. А я, если надо будет, поддержу на Ленинградской студии, чтобы была огласка соответствующая. А то ведь левая рука у Центра, похоже, не знает, что творит правая. Все надо документировать для подстраховки и выдавать по возможности в эфир или хотя бы в прессу.

— Ну, надо, сделаем, ты же меня знаешь! — Палыч медленно, с усилием, поднялся с кресла — у него временами болела спина, и принес из кухни трехлитровую банку с «продуктом» и стаканчики.

— Таня! Порежь нам чего, пожалуйста, под разговор, а то старые кости никак не прогреются! — громко, перебивая телевизор, по которому начиналась информационная программа, сказал он жене, сидевшей в соседней комнате за вязанием. И уже тише, чтобы Татьяна не услышала ненароком, обратился к гостю укоризненным тоном: — Ты, Валерий Алексеевич, меня извини, что я в ваши дела вмешиваюсь, но мне кажется, что ты зря Сашку, как бы это сказать-то… недолюбливаешь слегка, что ли. Ну, понятно, он не девушка, чтоб тебе его любить, но контры какие-то между вами появились, особенно как тебя Алексеев вперед выдвинул.

Иванов молчал, насупившись, крутя в руке стаканчик с самогонкой, так и не унявшей пронзительную зубную боль, одолевавшую весь день.

— Саша человек опытный, профессиональный, я его лет пять уже знаю. Да и постарше тебя он все-таки будет, конечно, не любит, чтобы командовали, молодежь особенно. — Палыч ухмыльнулся в седые усы. — Но в деле я его видел, ему доверять можно. А нам всем вместе работать, и события еще только начинаются, чую. Вы бы как-то обсудили, что ли, свои разногласия, да и что за разногласия — не пойму я толком?

— Видишь ли, Палыч, — медленно, сдерживаясь, начал Иванов. — Саша работает у нас в штате. И на нашей технике, кстати. И работать он должен на нас. Понимаешь? На нас. А он, с моей точки зрения, все больше задания ЦК выполняет. Что, Николай Павлович, разве не ты с ним ездил по заданиям Рубикса? Так почему на стороне работаете и не докладываете?

Теперь уже Палыч нахмурился и замотал головой.

— Да просто у них всегда в гараже машины под рукой. Вот и ездим, когда съемки оперативные.

— Ага, и материалы им скидываете. И монтажная наша уже в здание ЦК перекочевала почему-то, как будто на Смилшу охраны недостаточно… Не надо меня лечить, Николай Павлович. Я хоть тебе и в сыновья гожусь, но у меня тоже работа. За которую, между прочим, я отвечаю! И прикрывать Васильева от Алексеева я уже устал. Тем более что сам уверен, что Сашу не прикрывать надо, а строго с него спрашивать! Нам ЦК не указ! Там сидят и выполняют указания Горбатого, который все это и затеял, как тебе известно, с Яковлевым вкупе. А Рубикс так вообще только спит и видит, как бы в Интерфронт снова Жданок посадить и взять все под свой контроль, а это значит, на самом деле, под контроль Москвы. А чего там на самом деле в Москве добиваются, ты можешь мне сказать? Не можешь. И никто не может. Поэтому мы должны быть самостоятельны и все свои силы держать в одном кулаке, потому что случись что, и мы все — народ, Палыч, простой народ, просто русские люди, чинами не обремененные и должностями — все мы, с тобой вместе, окажемся в глубокой жопе. Сдадут нас лабусам и не чихнут даже. А Саша к Жданок бегает регулярно и все докладывает, хотя ее с Белайчуком давно уже из Президиума поперли, сам знаешь за что. И из ЦК не вылезает… У нас вся надежда только на себя. То есть на движение и наших сторонников. На ЦК и на Москву надежды нет Потому и ОМОН мы к себе подтягиваем, как можем. Армия вообще не при делах может оказаться, они без приказа и не пукнут даже. А будет ли приказ, ты знаешь? — Валерий Алексеевич, не спрашиваясь хозяина, сам разлил по стаканам и стал полоскать самогоном во рту, пытаясь хоть как-то утихомирить зубную боль и нарастающее раздражение.

— Не знаю, Валерий Алексеевич, у вас там в руководстве свои соображения, а мы люди простые, без чинов, — заерничал Трегубов. — Хотя, конечно, Рубиксу я тоже не сильно доверяю. Но про Сашку ты так зря. Мать твою, ты посмотри, что творится! — Палыч кивнул в сторону телевизора и прибавил звук — короткие автоматные очереди и латышская скороговорка испуганного диктора ворвались резко в тихий домик на окраине Риги.

— Ну, думаю, началось. — процитировал кого-то любимого Иванов, глядя на экран, по которому в темноте позднего январского вечера проносились огненные трассеры на фоне ярко освещенной «Милды».

— Ну, «Милда» тут не при делах, — отозвался Палыч, придвинувший кресло поближе к телевизору. — Это явно в стороне МВД перестрелка.

— Трассеры — не омоновские. через два патрона один трассирующий заряжают обычно. В АКМ. Но у ребят автоматы АКСУ — укороченные, а с ними такая практика не годится — поршень клинит у «окурка» от трассеров. А вот кто там из пулемета по ним херачит? Нет, ты посмотри на картинку, ее как будто на режиссерском пульте с разных точек сводят! Это сколько же камер надо для такого эфира?! И чтобы прямо на месте событий все оказались. Так, это все же запись, конечно, но свежая. такое впечатление, что им на студию как горячие пирожки кассеты подвозят.

— «ОМОН штурмует здание Министерства внутренних дел», — проявился наконец взволнованный голос диктора. Картинка дрогнула на небрежном стыке и тут же пошла явно с другой кассеты, с другого типа камеры, показав на белом фоне стен министерства настороженные силуэты в черных беретах, горбатые в «брониках» спины омоновцев и характерные короткие «окурки» — АКСУ в руках.