А Иванов со вторым незнакомцем так и стоят напротив друг друга с оружием в руках. Тут из второго «мерина» вышел дядя такой представительный, пожилой уже — и всех развел. Его люди пушки попрятали, а Иванов только опустил, но по-прежнему в руке держит. Тут снова крик — у Ивановых из трубы камина дым пошел — Катя, наверное, сжигать что-то стала. А в дом к ним даже захочешь — сразу не войдешь — двери железные, на окнах решетки. Валерий Алексеевич как дым увидел, так сразу пистолет на скамейку положил, медленно полез в карман, показывая, что сигареты достает, и закурил. С дядечкой в костюме стоят, торгуются. Марту он снова на поводок взял. Ну а дальше Миша сам уже ничего не видел. Потому как волкодавы-то его на цепи… Обошли Мишу сзади, ружьишко вырвали, скрутили, аккуратно, правда, без побоев, наручники нацепили на руки, да к дереву, и посадили у яблони — отдохнуть. Но Лариса, жена его, все подглядела. Как Мишу заломали, так через их двор человека три ринулись к дому Ивановых — окна-двери вскрывать. Но быстро у них ничего не получилось. Потому как ломали аккуратно — монтировоч-кой, а не как в кино показывают — кувалдой да гидравликой. Но и тут у них облом вышел. Пока старались, дверь открылась центральная, и оттуда Катерина вышла. «Заходите, — кричит, — гости дорогие!». Валерий Алексеевич Марту привязал, калитку открыл, и все в дом пошли. Спокойно так, почти по-дружески.

Тут и Мишу от яблони отцепили, патроны из ружьишка в кусты бросили, а самому ему какие-то «корочки» в нос сунули и велели в дом идти и молчать потом в тряпочку. Ларису тоже от окна прогнали и велели нос куда не надо не совать. Цыгане, что за глухим забором, так вообще сразу как вымерли — как и не жил у них в доме никто и никогда.

Прошел час, наверное, — услышали Силантьевы, как машины от дома отъезжают. Тут и Марта завыла. С поводка ее снял хозяин, так она по двору с тех пор и бегала, пока Миша ее не подманил. Неделю не ела ничего. У Силантьевых ключи от дома Ивановых есть — они иногда присматривали за хозяйством, если вдруг хозяева ненадолго куда отъезжали.

Пошли они в дом тогда — двери все опечатаны наружные. Но Миша соседям помогал воду проводить, канализацию- ванную и туалет городские в доме обустроить. Сам скважину пробивал, насосную станцию в кухне под полом ставил. Короче, залез он под дом, через продух, лючок снизу выломал и попал в избу.

Внутри порядок, разве что пыль немножко успела нарасти. Вещи на месте, только ноутбуков нет в кабинете, да письменный стол старинный весь нарастопашку и половина ящиков пуста. Шкафы в спальне открыты — но стоят почти полные, может, какие вещи носильные собрали Ивановы с собой, но не все. Взял Миша домашние тапочки Валерия Алексеевича и Кати с собой, электричество вырубил полностью на всякий случай — и обратно через люк вылез.

И вот, когда вылезал, рядом с насосом папку нашел в пластиковом мешке герметичном. На папке написано: «Миша, передай это Круглову! С нами все в порядке, не волнуйтесь. Даст Бог — увидимся! Марту сберегите! Спасибо за все!»

Тапки Миша сунул в вольер, куда Марту запер. Та заскулила, легла, морду на тапки положила и еше дня два так и лежала. Потом есть начала. А папку Миша мне отдал, как и было в записке велено.

Как я всю эту катавасию с исчезновением Ивановых пропустил — не знаю, впрочем, сон у меня после водочки крепкий, да и спальня на втором этаже.

Пришел я от Миши домой сам не свой. Ручонки подрагивают, слезы наворачиваются — Марта так на меня смотрела сквозь сетку вольера, чуть душу не вывернула своими собачьими глазами наизнанку. Полез я в бар-чик, понятное дело. Выпил полстакана, закурил и открыл папку. Там конверт с деньгами, написано: «На Марту». Ну, это я Мише отдал потом. Тысяча евро была, новенькими сотенными.

А еще в папке лежала пачка листов А4, отпечатанных на лазерном принтере.

Глава 10

«Уважаемый Тимофей Иванович! Если Вы читаете это письмо, значит, я не ошибся в сообразительности и любознательности нашего общего соседа Миши. Это приятно. Неприятно то, что тот же самый факт обозначает мой неожиданный отъезд на неопределенное время, а куда — мне и самому неведомо. Смутное время предполагает неясные обстоятельства. Однако на все Божья воля, и все, что ни делается, все делается к лучшему.

Для меня не является секретом. Ваше желание превратить мою скромную биографию в художественное, я надеюсь, произведение. Трудно было бы предположить какой-либо иной интерес с Вашей стороны к моей скучной персоне. Все-таки два года почти, проведенных Вами в нашем доме за выслушиванием моих не всегда, признаюсь, искренних откровений, говорят о многом. Пусть так! Вы — литературный работник, а бывших литераторов не бывает.

Я не беспокоюсь за персонажей, которые в моих рассказах всегда назывались вымышленными именами. Более того, не скрою, что я сознательно произвольно передвигал последовательность тех или иных описываемых мною событий, да и упоминал не обо всем, что могло бы заинтересовать пытливого исследователя перестроечных лет. Это легко объяснимо. Мне не хотелось искушать Вас возможностью издать некое документальное произведение мемуарного характера. Нет более простого способа оболгать действительность, нежели написать о ней мемуары. А мне нескромно хотелось бы совсем другого. Мне не кажется целесообразным очередное тиражирование фактов, которых и без того в Интернете хранится больше, чем листьев, спрятанных в лесу Честертоном. Мне важнее образ спрятанного в лесу фактов листа, мне нужнее миф о спрятанном листочке — миф, который позволит безошибочно найти его в куче опавших собратьев. Если же совсем попросту: за деревьями — леса не видать. Болтовне журналистов и политологов, промывших мозги нашим современникам, нужно противопоставить простую человеческую жизнь. Может быть, тогда проще будет читателю понять, что у него болит и от чего он в поисковиках на свой запрос ничего, кроме мусора, найти не может.

Думаю, Вам понятно.

Считаю необходимым подчеркнуть: Вы совершенно свободны в использовании предоставленных мною материалов. Все авторские права — Ваши. Все совпадения — случайны, все предположения — недоказуемы, все в целом — не более чем фантазии рассеяного беллетриста. «Не любо — не слушай, а врать не мешай!» — вот девиз современной «литературы факта».

Дорогой Тимофей Иванович! Несмотря на нашу досадную размолвку, я буду рад, если Вы все же доведете свой труд до конца. Я люблю законченные дела. Тем более если они делаются чужими руками! Мы закончили наши беседы накануне Нового года. Я как раз успел рассказать Вам о январе 1991-го. Хотите, обрабатывайте мой дальнейший рассказ, хотите, публикуйте как есть — Ваше право. А если перегорели или слишком сильно на меня рассердились — просто забудьте обо всем. Желаю удачи! Есть Бог на свете, и я верю, что мы еще встретимся.

Искренне Ваш, Валерий Иванов

P.S. На самом, деле, конечно, и меня, и Катерину зовут, немного по-другому, так что не мучайтесь с псевдонимами. Пишите как есть, какими нас знаете»

…Татьяна меня обескуражила. Я начал и в самом деле сомневаться в ее психическом здоровье. Удивительного тут мало — в наше время серьезные мужики сходят с ума. Я сам не всегда кажусь себе адекватным, особенно после того, как почитаю утренние газеты. А с этого чтения начинается каждый мой рабочий день!

Неделя прошла, как я вернулся в свой кабинет на Смилшу, 12. Но за этот короткий срок все омоновские заморочки отошли для меня на третий план. А уж Татьяна — еще дальше. Наш роман, наверное, навсегда останется пошлым — госпитальным, как и начался когда-то. «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним». Ни я не мучился, ни она не сострадала. Свела жизнь вместе на время — развела. Свела — развела. И хватит об этом!

Алла так радовалась, когда я вернулся с базы! Ксюха не отходила от меня весь вечер. Черный кот Бегемот всю ночь проспал у меня на груди, мурлыча. Дом! Я отнес в химчистку костюм, сделал уборку, выровнял книги, которые волшебным образом всегда после моего отсутствия стоят на полках не по росту, не по жанру, не по ранжиру — не по весу и жиру. Девочки мои неаккуратны, а читать любят!