2. Наши расходы достигли в день 65 млн рублей, из которых только 8 идет на общегосударственные нужды, все остальное — на войну, считая довольствие, обмундирование, снаряды, оружие, постройки, пайки семьям, примерно по 6 рублей в среднем на каждого призванного. Между тем, по сообщению министра финансов, мы живем без доходов, единственно на печатном станке, так как налоги перестали поступать. Станок же дает 30 млн бумажек в день. Таким образом, 1 января 1918 года образуется дефицит в 8 млрд рублей. Изменить это положение можно только решительным сокращением расходов на войну, но так как Ставка не считает возможным уменьшить армию, то и здесь тупик.

3. Армию разрушает агитация большевиков, внося разложение в самые основы ее организации, в отношения к командному составу. Но средства борьбы с большевизмом нет, так как он обещает мир и масса на его стороне, поэтому разрушение армии прогрессирует, и его остановить нечем. Мы же со своей стороны никаких реальных шагов для приближения мира, единственного, что может изменить психологию масс и тем самым дать нам опору в силе оружия, не предпринимаем, считая, что управимся с движением иначе. Так как все это совершенно неверно, так как, ссылаясь на нашу неспособность, нас выбросят вон, и те, кто нас заменит, не постесняются заключить какой угодно мир, это снова тупик, ужасный, с одним только выходом: вынудить союзниковсогласиться на переговоры о мире, иначе это им же принесет не. исчислимый вред.

4. Армию можно строить, лишь опираясь на командный состав. В теперешних условиях это невозможно. Офицеры требуют исполнения своего долга перед Родиной — идти на смерть, видя в этом спасение страны, солдаты, сбитые с толку пропагандой, не понимают, за что они должны умирать. На этом создается разрыв между офицером и солдатом, делающий командование армией не возможным. Мер к разъяснению этого народу мы не принимаем. Поэтому взгляд солдата на офицера как на своего врага, заставляющего его «бессмысленно» умирать, не меняется, и исправить дела нельзя, если не пойти на крупные решения, на которых я настаивал.

Члены Предпарламента меня спросили: «Что же делать?» Я изложил свою программу, не скрыв, что подал в отставку, так как не имею возможности се осуществить, Я чувствовал, что мог бы сделать многое, но для этого нужно иметь специальные полномочия, специальные права. Впечатление на собрание было произведено потрясающее, но я видел ясно, что это впечатление враждебно сказанному мной. Люди не верят той правде, которая развернута перед ними во всей своей неприглядности. Действительно, жутко делается, сердце сжимается мукой от всего, что приходится переживать. Политики убеждены, что, пережив уже не один кризис власти, и на этот раз можно будет как-нибудь обойтись без крупных решений. Молчать в такую минуту преступно. Зная, что не получу поддержки, я все же считал, что такой доклад в предпарламенте был необходим как апелляция к обществу, ко всем людям, которые думают в минуту, когда еще не поздно что-то сделать. Сейчас ведь от руководящих политических кругов требуется одно — санкция и поддержка предложенного им решения в области международной политики. Решение трудное, так как союзники сразу не согласятся на те шаги, на которых я настаиваю. Увы! Они еще меньше понимали обстановку в стране, чем мы. Не учитывали, что путь, который я указывал, один только может сохранить Россию как военную силу. Иначе разрушение армии и выход России из коалиции неминуемы. Другое большое решение — сокращение армии дальше нормы, указанной Ставкой, и борьба с анархией силой оружия. Надо рискнуть во имя общих интересов страны пренебречь численностью армии — одним из элементов ее силы. При этом мы должны быть готовы к тому, что противник будет в состоянии оттеснить нас на восток, занять многие важные центры. Но эта опасность, конечно, гораздо менее страшна, чем выход из коалиции и сепаратный мир. Что же касается борьбы с анархией силой оружия, то я представляю себе вой негодования черни и крики: «Контрреволюция!», если эта мысль будет осуществлена. Тем не менее я глубоко верил в успех этой борьбы.

Я хотел уйти так, чтобы это не произвело вредного впечатления на армию. Военный министр уходит в отставку вследствие несогласия Временного правительства идти на мир с Германией, а я боялся, что именно так может быть истолкован мой уход. Вопрос о мире в армии стал настолько больным, что мои товарищи по кабинету не решались громко назвать причины моего ухода. Я подал в отставку 19 октября, а они 22-го поместили приказ, что я увольняюсь в отпуск на 2 недели без прошения. Поэтому мне пришлось молчать и слушать весь вздор, все гадкие сплетни, всю грязь, которую тогда обо мне говорили. Люди видели «революционную фразу», «революционный жест» и не замечали сути и целей, ради чего все делалось. А так хотелось, чтобы массы поверили искреннему желанию работать над спасением страны, стремлению отвести Россию от пропасти, в которую ее тянет Германия. Впрочем, часть этой задачи мной осуществлена. Доверие есть. Я знаю сейчас определенно, что в любую минуту могу даже вывести массы на улицу. Но для русского общества я новый человек и не могу убедить в необходимости тех резких шагов, на которых настаиваю и без которых катастрофа кажется неизбежной. В то же время если нет сотрудничества всей интеллигенции и всего народа в такую страшную минуту, как сегодня, то ничего для спасения страны сделать нельзя. И вот… скопленный капитал доверия масс погибает без пользы.

Непонимание моей работы доходит до того, что многие боятся, не захочу ли я использовать создавшееся положение для авантюры. Керенский взял даже с меня слово, что я срочно уеду из Петрограда. Все это бесконечно больно, тяжело. Судьба народа слагается из тысячи причин, и видно, пока не создастся единого языка для интеллигенции и народа, до тех пор мучения России не кончатся и пойдут своим естественным ходом. Лишь зажегшаяся под влиянием горьких несчастий национальная идея даст этот общий язык, и счастливы будут люди, которым придется работать тогда, объединяя все усилия всего народа к одной общей всем цели.

29 октября. Сердоболъ, на пути в Петроград.

Приплыв на пароходе в Сердоболь, я из газет и рассказов финнов узнал о том, что произошло в Петрограде за 9 дней. Временное правительство арестовано. Большевики захватили власть. Никто, кроме юнкеров и женщин-ударниц, не заступился за него, а эшелоны, даже казачьи, переходят один за другим на сторону большевиков. Керенский на последнем заседании в Предпарламенте заявил, что на Парижской конференции будет рассмотрен вопрос об общем мире, выработаны его общие условия и предложены Германии. Почему же они теперь пошли на то, на. что не соглашались раньше, когда обстановка была в наших руках?! Но теперь уже поздно. Временное правительство пало. Большевики заняли его место. Объявили декреты о мире и о земле, два вопроса, наиболее волнующие массы, разрешив их в многообещающем для народа смысле. Появилась как бы действительно «народная власть», обещающая срочно осуществить все мечты и чаяния народа. Вопрос о мире — как лампа Аладдина, кто ее взял, тому служат духи, тому дается власть в руки. Теперь мы, русские, должны будем испить горькую чашу унижения и позора, кару, заслуженную нами, а Россия — заплатить всю страшную цену за свою темноту, за поддержку, оказанную тем, кто поведет ее к позорному миру. Выйдя впервые к большой государственной работе, русское общество, сменившее царское правительство, оказалось не подготовленным к принятию власти, к большим решениям.

Теперь пришли другие люди, которые не будут разговаривать. Они будут действовать. Проделают для темного народа свой «наглядный» опыт обучения, и, лишь пройдя через горькое падение, просветленный народ найдет свою правду. Что же, да будет воля Божия.

3 ноября. Петроград.

Сегодня говорил с несколькими делегатами, прибывшими только что из переизбранного армейского комитета. Все большевики. Говоря о происшедшем, я указал им на главную опасность, по моему мнению, от захвата власти большевиками — это переход управления в руки людей, совершенно незнакомых с делом. От незнания могут быть сделаны ошибки непоправимые. Не зная меня, не зная, с кем говорят, они ответили фразой, отражающей, как мне кажется, настроение широких масс: «Нас восемь месяцев водили за нос знающие, но так ничего и не сделали. Теперь попробуем сами своими рабочими руками свое дело сделать, плохо ли, хорошо, а как-нибудь выйдет».