Гаснет свет и на экране появляется германский орел на фоне восходящего солнца — заставка журнала "Die Deutsche Wochenschau". Меня всегда удивляет странная особенность германской кинохроники — чрезвычайно бодрый голос диктора. Создается впечатление, что он сейчас захохочет в голос. Удивительным контрастом с этим является голос Левитана, который озвучивает нашу хронику и читает новости по нашему радио. Его голос, звучный, торжественный и несколько выспренный, точно призывает: посмотрите на наших Героев! Почувствуйте себя обязанными нашим Героям! Преклоните колени перед нашими Героями! И помните: наши Герои умирают ЗА ВАС!!!

Не знаю имени германского диктора, но мне кажется, что он как ребенок радуется: глядите, как ловко работает дивный механизм, изобретенный и разработанный Гениальным Механиком! Ах, как точно движутся рычажки, как шустро крутятся колесики, как красиво сжимаются и разжимаются пружинки! Конечно, это только мое мнение, но мне бы не понравилось, если бы меня изобразили бездушным винтиком огромной машины. Хотя, Макс, к примеру, не любит голос Левитана, говорит, что с таким голосом надо в опере петь, а не новости читать…

— Герр оберст, герр оберст! — страстный шепот соседки, — герр оберст, это — Вы?

А? Черт возьми, и правда — это мы! Вот Лавриненко, вот Бороздин, а это — это я? Ну, точно, я, вон и Танкист, высунул башку из-под комбеза… Диктор надрывается: "Наши славные союзники, танкисты русской тяжелой танковой бригады, разгромив французское механизированное соединение, отдыхают среди прекрасных пейзажей Большой Валлонии…" Так, а Большая Валлония — это у нас где? А, точно, это немцы так именуют северную часть Франции, которую теперь присоединят к Великой Германии…

— Господа, — визжит моя соседка, — Господа! Один из этих героев присутствует в зале! Он здесь, господа!

Показ прерван, свет в зале включен, все повскакали с мест. Зал гудит приветствиями. Приходится и мне встать. Танкист протестует против того, что его снимают с уютных колен, и, пытаясь удержаться, чувствительно выпускает когти. Дурень, нас же с тобой приветствуют, а ты еще и недоволен. В зал внесли шампанское, и протягивают мне бокал. Странно что никто не догадался прихватить еще и рюмку валерианки для кота… Добро, надо и нам отвечать.

— Спасибо, друзья. В Вашу честь и в честь Фюрера Германского народа, Адольфа Гитлера — ЗИГ ХАЙЛЬ!

Хорошо построен этот кинотеатр! Был бы построен похуже — крыша бы обвалилась, как пить дать! Последний раз подобный рев я слышал на футбольном матче «ЦСКА» Россия — «Рома» Италия. Все мужчины лезут пожать мне руку, все женщины — поцеловать, и все вместе, включая детей, тянутся погладить, потормошить Танкиста. Бедолага уже шипит, но я держу его крепко: не хватало только, чтоб ты союзников царапать начал…

Наконец, все кончилось, и можно снова смотреть журнал. Его начинают показывать снова, и на кадре со мной и Танкистом все снова орут "Хайль!" А хроника идет дальше. Бодрый голос диктора рассказывает о том, как героические союзники бьются на Дальнем востоке. Вот, под бравурный марш, небо прорезает добрая сотня бомбардировщиков. "Доблестные Люфтваффе демонстрируют свое боевое мастерство и беззаветную отвагу, свойственные арийской расе! Только что возвратившись после налета на японские острова, они снова поднимаются в воздух, неся грозное возмездие низшей расе!" Может быть там Макс? А это что такое?! Все тем же бодрым голосом диктор сообщает: "Скорбно и торжественно прошли похороны генерал-майора Анненкова, героически погибшего за дело торжества национал-социализма, патриотизма и фашизма во время операции по захвату Шанхая. Тело героя было доставлено в Москву, для торжественного захоронения у Кремлевской стены. Возлагает венок генерал-воевода Миллер. Генерал-фельдмаршал Браухич передает соболезнования и возлагает венок от Вермахта…" Как же так, Борис Владимирович, как же это так?!

Я встаю и иду к выходу. Кажется, Барбара что-то говорит мне… Плевать! Плевать на нее, плевать на кино, плевать на все, пойду и нарежусь до положения риз. Проклятые макаки, проклятые «томми», проклятая война…

Танкист, похоже, понимает, что мне не до него и затихает у меня на груди. В гостиницу, марш!

Как автомат я вхожу в гостиницу, поднимаюсь в свой номер. Горничная смотрит на меня с испугом, видно тоже чувствует, как кот.

— Фрау, прошу, мне в номер бутылку шнапса.

— У Вас что-то случилось, герр оберст? Какое-то горе?

Ах, эти участливые немки.

— Да фрау, горе.

Через пять минут у меня бутылка шнапса. Наливаю себе полный стакан, еще один — на помин души комдива "Князь Пожарский". Понеслась…

… Минут через сорок у меня нет шнапса, но нет и хмеля, а самое главное — нет больше желания пить в одиночку. Я вызываю горничную и прошу присмотреть за котом, пока я где-нибудь поужинаю. Заодно прошу назвать мне ресторан, откуда не выкидывают пьяных. По крайней мере — сразу. Помявшись, он рекомендует мне "Кабачок мамаши Хоффмайер". Она сообщает мне так же, что там имеются "эти девицы", и добавляет, что хотя она, лично, не одобряет подобное поведение, но считает, что для мужчин, особенно, если у них горе, которое нельзя залить водкой, "эти девицы" — весьма сильное лекарство. Спасибо тебе, добрая душа. Пойду в кабачок, авось, если там есть "эти девицы", там найдется и пара-тройка желающих выпить с офицером. Или дать офицеру в морду. Или получить от офицера по морде — как получится…

… Обстановка в кабачке вполне в духе чертовой свадьбы. Что-то громко и немелодично наяривает оркестр на эстраде. Дым сизыми клубами плавает под потолком. Несколько пар то ли танцуют, то ли бьются в падучей. За одним из столов поют, явно не то, что играет оркестр. Официанточка в чрезвычайно обтягивающем платье предлагает мне стол рядом с эстрадой. Нет, сегодня это не для меня. Вон тот, фройляйн, в углу. Благодарю.

Заглядываю в меню.

— Извините, фройляйн, а что значит "мясо по-русски"?

Она удивлена моим вопросом, безошибочно узнав во мне русского, но, как и положено вышколенной немецкой официантке, без запинки рапортует:

— Маринованное мясо, жаренное на вертеле. В качестве гарнира могу порекомендовать картофель пай и пикули.

Дивно. Значит, шашлык — это "мясо по-русски"? Ну-ну.

Я заказываю жаркое в горшочке, салат с ветчиной, сыр, и бутылку коньяку.

— И пока готовят заказ, фройляйн, не могли бы вы принести мне стакан русской водки?

— Конечно. Стакан русской водки и… — она выжидающе смотрит на меня.

— И еще один стакан. — Я усмехаюсь. — Уговорили, фройляйн.

Ей мой заказ кажется странным, но, видимо, она видывала и не такое. Через минуту у меня на столе два стакана водки. Залпом выпиваю один. Прислушиваюсь к ощущениям: не помогает. Будь оно все проклято, не помогает!..

Медленно, по-немецки, выцеживаю сквозь зубы второй стакан. На столе появляется мой заказ. Я принимаюсь за еду и коньяк. Еда хороша и коньяк не плох, но это я отмечаю как-то отрешенно, что ли. Сейчас у меня такое настроение, что если бы я пил самый поганый самогон и заедал его старой автопокрышкой, мне было бы все равно. Я не пьян, но сознание медленно подергивается какой-то белесой дымкой. Все мне чудится, что вот сейчас подойдет Борис Владимирович и скажет…

— Здравия желаю, господин штабс-капитан. Осмелюсь доложить: курсант Хенске находится в увольнении!

Я резко встаю и оборачиваюсь. Стоящий передо мной молодцеватый… э-э как тебя… оберштурмфюрер было отшатывается от моей драконьей внешности, но быстро берет себя в руки. Я знаю его. Вилли Хенске, мой курсант из Камы. Хороший парень и курсант толковый. Помнится, командиром отделения был… Это — вовремя. А то я один тут совсем в алкоголика превращусь…

— Какими судьбами, дружище?! Присаживайся! Рассказывай!

Он несколько смущен:

— Герр оберст, я не один. Со мной товарищи.

Пытаюсь разглядеть тех, о ком он говорит, но глаза что-то отказывают.

— Уместимся?

— Так точно!

— Так тащи их сюда, курсант. — Взмахом руки я подзываю официантку. — Фройляйн, мясо по-русски на всех, пару бутылок коньяка и пару бутылок водки. Холодную закуску из расчета на… — я быстро пересчитываю всех подошедших к столу эсэсманов, — на пятерых пьющих офицеров.