Пафос научной деятельности Е. Ч. в немалой мере определялся страстным желанием показать, что памятники истории часто намного содержательнее, чем принято считать в науке 16. Исследовательница умела прочитать древний текст на редкость внимательно. Е. Ч. говорила о самой себе, что она "чувствительна к неясности", и останавливалась на тех местах в тексте, мимо которых проходили другие исследователи, либо вообще не осознав их своеобразного и важного значения, либо удовлетворившись ранее предложенным толкованием, далеким от точного смысла текста. Терпеливо и неспешно разворачивала она в ясной последовательности мысль древнего автора, и в конце концов ей удавалось убедительным образом показать, что именно хотел сказать этот автор. Весьма существен вклад Е. Ч. в объяснение содержания важных исторических источников, в восстановление их правильного чтения 17. Исходя из внутреннего смысла памятника, прибегая к взаимному освещению источников, она впервые раскрыла реальное содержание ряда понятий, личных имен, географических наименований, прежде казавшихся в источниках темными и загадочными. К сожалению, многие положительные сведения, которыми Елена Чеславовна обогатила историческое знание и которые непременно должны войти в словари и справочники, пока остаются лишь частью ее рукописного наследия.
Детальное изучение содержания каждого исторического источника в неразрывной связи с формой, в которую оно отлилось, превращается в исследование судеб многих народов и их культуры и вообще важных связей и перипетий в истории европейской цивилизации, особенно, когда это касается памятников истории и культуры Северного Причерноморья и Нижнего Подунавья в средние века. Ведь здесь на протяжении более чем тысячелетнего периода, с V по XV вв., который изучала Е. Ч., взаимодействовали и сменяли друг друга самые разные народы, происходившие здесь события глубоко потрясали греко-римский мир на его закате, а затем весьма сильно отражались на делах Византии и вновь образовавшихся на Балканах государств, как и средневековой латинской Европы, непосредственно затрагивали жизнь Древней Руси. Между тем письменные свидетельства об истории этой обширной области весьма скупы, и почти всякий памятник, изученный исследовательницей, уникален. Рассматривая каждый текст и его древнее материальное воплощение, когда он в таковом дошел до нас, как памятник культуры того или иного народа (умственной, правовой, художественной, а равно и технической), Е. Ч. не менее увлеченно и, как правило, с предельной обстоятельностью исследовала все выступающие в этом историческом памятнике отношения письменных народов между собой и с кочевой Евразией - отношения политические, торговые, культурные и церковные. С особо живым вниманием наблюдала она ту незримую духовную связь разных народов, которая устанавливалась, когда люди, писавшие на разных языках - греческом, латинском или древнерусском, - освещали одни и те же события и явления, по-разному проявляя свое искусство в увековечении памятных дел, и по-своему изображали другие народы, обнаруживая свой интерес к ним.
В доскональном знании памятников истории и культуры одновременно нескольких, во многом мало похожих народов и заключается главным образом редкий характер исторических исследований Е. Ч. На протяжении всей своей жизни она терпеливо подбирала ключи к этим памятникам, овладевая одной за другой множеством вспомогательных исторических дисциплин: историческим языкознанием, палеографией, сначала латинской, затем греческой и, наконец, русской эпиграфикой, в такой же последовательности, дипломатикой, специальными разделами истории права, сфрагистикой, нумизматикой, исторической географией, ономастикой, генеалогией и т. д. Уже в 1928 г. труды Е. Ч. в области латинской эпиграфики увенчались изданием в Италии ее корпуса латинских надписей генуэзских колоний в Крыму 18 - книги, которую в свое время О. А. Добиаш-Рождественская назвала "классической" 19.
В первой половине 30-х гг., будучи прекрасно осведомленной на основе изучения оригинальных источников в истории Южной Италии в средние века, Елена Чеславовна исправила почти на два столетия датировку изученного и опубликованного В. Н. Бенешевичем документа на греческом языке из сицилийского города Мессины и тем самым доказала его особо редкий характер. При этом она воссоздала всю историческую обстановку, в которой документ возник, что позволилло датировать его в пределах двух десятилетий 20. Таким образом, первый значительный опыт Е. Ч. в византинистике был выполнен в успешном соревновании с европейски признанным знатоком византийского права, каким был В. Н. Бенешевич (1874-1938). Четверть века спустя благодаря основательному владению средневековой греческой палеографией и дипломатикой, а главное, благодаря хорошему знанию древнерусского летописания, Е. Ч. не только впервые правильно прочла уже упомянутую нами греческую надпись из Тмутаракани, прежде изученную Латышевым, но и весьма убедительным образом связала имя монаха и архитектора Иоанникия, героя надписи, с деятельностью первого русского летописца - Никона.
Накопленная с годами эрудиция позволяла найти путеводную нить в решении чрезвычайно трудных вопросов, которые встают перед исследователем памятников средневековой письменности, в особенности при толковании имен и названий, при разборе хронологических показаний. И Е. Ч. не жалела сил и времени, когда чувствовала себя в состоянии раскрыть памятник, в той или иной части еще неведомый науке.
В последние десятилетия ее долгой жизни настоящей страстью Е. Ч. становилось изучение тех исторических источников, которые отразили различные связи молодого Русского государства с Византией и Италией - теми средневековыми странами, в которых она видела прежде всего главных восприемников античной культуры, перевоплотивших к тому же ее в наиболее совершенных формах. Здесь-то и развернулась с новой силой эрудиция ученой. К сожалению, ей не удалось в полной мере осуществить замысел написания большого труда "Италия, Византия и Русь в XII в.". Но среди ее рукописных материалов находится несколько в основном законченных исследований, выполненных в русле этой общей работы. Все они чрезвычайно ценны для отечественной истории: благодаря главным образом тщательному сопоставлению с византийскими источниками исследовательница заново прочитала ряд свидетельств русских летописей, разъяснила некоторые географические названия и имена действующих лиц, убедительно перестроила принятую в науке хронологию событий. Есть основания надеяться, что научная общественность познакомится и с этой, до сих пор еще почти неизвестной, стороной исследовательской деятельности Е. Ч. Скржинской.
Взаимные связи стран средиземноморской Европы и Руси, судьбы культуры греческой, латинского Запада и русской, исследуемые на конкретных памятниках, представляют увлекательнейшее - Елена Чеславовна сказала бы "упоительное" зрелище. Но не одна любознательность, пусть связанная с сознательным стремлением достичь эмоционального переживания истории и с привычкой к предельно тщательной работе, двигала и направляла научные изыскания Е. Ч. Настоящий нерв ее научного творчества надо искать глубже.
В постоянном сосредоточении на конкретных исторических памятниках, в неизменном восприятии их в качестве памятников культуры для Елены Чеславовны заключалось по-своему осознанное служение истине и общественной пользе; на этой же основе вырастал ее интерес к традициям отечественной культуры.
Как всякий настоящий ученый, испытывая живейшее чувство глубины непознанного и одновременно острое желание точного знания, Е. Ч. начинала себя чувствовать достаточно уверенно в изучении истории лишь тогда, когда ей удавалось отчетливо рассмотреть, как, по каким правилам построен конкретный исторический источник и какие смысловые связи в нем проведены. Свое отношение к источнику в деле исторического познания Е. Ч. умела передать в прочувствованных образах. Например, в статье 1940 г. "Неиспользованные источники преподавания истории", к которой выше мы уже обращались, она так говорит о важности твердого знания источников: оно необходимо для того, "чтобы в невольном иногда уклоне в модернизацию не исказить трудно проявляемого, часто туманного лица далекого прошлого"21.