«Венков Чакенский», орган чехословацкого землячества, выходящий в Саэнс-Пенье, напечатал это письмо целиком. В колонии оно вызвало возмущение и осуждение. Кто плюет в собственный колодец, не многого стоит…
Этот факт заслуживает более пристального рассмотрения. Начало было невероятно трудным, жестоким. Переселенцы приезжали тогда неопытными, беспомощными, не зная языка. Бывало, что вокруг не находилось никого, кто бы мог что-то посоветовать. В юбилейных воспоминаниях, которые в 1937 году к 25-летию основания Саэнс-Пеньи выпустила земляческая колония, этому можно найти немало подтверждений. «Мы сразу же строили ранчо и копали колодцы, — пишет Иозеф Вирт, бывший горняк из района Духцова. — Кто-то посоветовал нам копать в местах, где много муравейников; мы выкопали несколько колодцев, но воды в них не было. Когда потом пришли местные жители, они только посмеялись над нами, сказав, что мы копали на озере. Мы не хотели им верить, однако период дождей убедил нас в этом: ранчо вдруг оказалось на метр под водой. Нам пришлось копать новые колодцы и строить ранчо в другом месте».
Его сын Ярослав, которому в то время было семь лет, дополняет рассказ отца своими воспоминаниями о детстве:
«Отец выкопал двадцать один такой колодец, каждый глубиною в десять-двенадцать метров. И если в нем оказывалась вода, то она была либо соленая, либо горькая, а чаще ее и вовсе не было. Я по сей день вижу, как он дрожал от страха, когда на дне ямы начинала просачиваться вода: опять будет горькая…»
Таких примеров можно привести бесконечное множество. Те, кому удавалось преодолеть трудности собственными силами и упорством, гордились этим. Но шли годы неудач, и многие стали стыдиться перед теми, кто остался на родине, за свою жизнь робинзонов. Не было ни миллионов, ни тысяч, а были долги и мрачные перспективы на будущее. Не было средств, чтобы вернуться на родину; но многим в гораздо большей степени, чем этот факт, мешала гордость:
— Так что же, вернуться с пустыми руками, с позором? Нет, лучше еще годок подожду…
Мы перелистывали «Чакскую книгу воспоминаний», где помещены фотографии колонистов. Эти фотографии должны были сбивать с толку непосвященных, соблазняя их Аргентиной. Здесь увидишь и благообразные портреты, и семейные фотографии, на которых были и ковры, и богатые портьеры, и снимки отцов в черных праздничных костюмах, и взрослеющих дочерей в белых бальных платьях до полу, и официанта во фраке с галстуком-бабочкой. На всех фотографиях то же кресло, те же обои, та же кулиса деревенского фотографа. Пожалуй, только с четырех-пяти снимков во всей этой толстой книге смотрит на вас подлинная, горькая жизнь: сбор хлопка на чакре земляка Осычки, Пампа-Гранде и упряжка четырех мулов с плугом, поле хлопчатника, на котором не видно ни единого кустика, потому что все они исчезли под лавиной саранчи.
Сам город Саэнс-Пенья и понятия не имеет о том, что такое канализация. Если проехать вечером на запад от центра города, уже издалека можно услышать дружное кваканье лягушек. К этим звукам вскоре присоединяется резкая вонь гниющей воды и помоев. Днем мы увидели здесь неглубокое смрадное болото, занимающее площадь з два квартала; это наиболее низко расположенная часть города, сюда со всех сторон сходятся сточные канавы.
Большинство детей чаконцев страдает малокровием и авитаминозом. Это вызывается не только нехваткой свежих овощей и фруктов, но и прежде всего недостатком здоровой ключевой, подземной воды. Колодец с питьевой водой здесь большая редкость. Поэтому почти в каждом доме можно найти альхибе — подземную бетонную цистерну. С началом ливней дают возможность дождю «немножко ополоснуть крыши», затем открывают отверстие водосточной трубы, и вода течет в альхибе, создавая запасы на долгие месяцы засухи. Это единственный источник воды для питья и других нужд. Мы были очевидцами того, как уже в конце октября люди со всех окрестностей приходили за водой в чешскую школу, потому что их резервуары опустели. Дети могли умыться лишь раз в день, и все со страхом ожидали, что они будут лишены даже этой возможности, если в ближайшее время не пройдет дождь.
— А с купанием у нас вообще целая проблема, — сказали нам земляки. — Это делается так: пять-шесть человек в складчину покупают бензин и едут купаться на Рио-Бермехо; это сто семьдесят километров тернистым лесом. Возвращаются они еще более запыленные, чем до купания!
Следствием недостатка минеральных солей в питьевой воде является необычно большое потребление содовой воды и алкогольных напитков. Только в одной Саэнс-Пенье имеется несколько предприятий по производству содовой воды. Накануне периода дождей и эта вода отдает затхлостью, потому что она того же происхождения, что и вода «без газа».
Один из немногих колодцев мы встретили у земляка на Калье 14. Однако и он пил дождевую воду из альхибе.
— Почему вы не пьете воду из колодца?
— Из колодца? Она годится лишь для стирки. Разве можно пить воду из колодца, который окружен несколькими загаженными уборными?
Таково положение в городе с 35 тысячами жителей. Гораздо хуже обстоит дело на чакрах, часто удаленных на десятки километров от города. Напрасно здесь искать деревень, радующих глаз приветливой чистотой, побеленными домами, широкими въездами во дворы и клумбами цветов под окнами, с колодцами чистой питьевой воды, подметенные дворы и овины, ровные тока. Лишь ничтожная часть соотечественников живет примерно в таких же условиях, в каких они жили у себя дома, на родине. Ранчо, с которых начинали все искателя «белого золота», надолго наложили свой отпечаток на их жилье. Тесные помещения, в подавляющем большинстве с земляным полом, старенькая обстановка, приобретенная на аукционе, крыши из гофрированного железа, стены из сухой травы, глины и конского навоза, иногда из необожженного кирпича.
Несколько лучше жилищные условия в Саэнс-Пенье. Но здесь живет лишь незначительная часть колонистов. Основная же масса поселенцев занимается земледелием и хлопководством.
Климат Чако не имеет абсолютно ничего общего с климатом Буэнос-Айреса, с той противной влажностью зимних месяцев, которая отравляет жизнь в столице. Зато в Чако есть другой мучитель: тончайшая пыль, наполняющая воздух именно в зимние сухие месяцы. Она проникает сквозь запертые окна и двери, образует над горизонтом постоянную пелену сухого тумана. Не много радости доставила бы эта пыль нашим астрономам-любителям! И все же в течение нескольких недель мы могли добрую четверть часа перед заходом солнца рассматривать в бинокль солнечный диск и наблюдать на нем интересные скопления пятен. Без светофильтров, без дымчатых стекол, не боясь ослепнуть. Слоя чакской пыли для этого было вполне достаточно!
Но гораздо неприятнее, чем пыль, резкие изменения температуры. В учебниках географии Чако значится как полюс тепла Южной Америки. В полдень теплый северный ветер с экватора поднимает ртуть до сорока в тени, а через несколько часов южный ледяной памперо, беспрепятственно гонимый через ровную пампу из Антарктиды, сбивает ее до десяти градусов. Столь резкая смена температур не проходит бесследно. От гриппа и ангины люди в Чако страдают больше всего именно в жаркие месяцы года.
Подобным же бичом, на первый взгляд не понятно почему распространенным в этих местах, является ревматизм.
В октябре начинаются жаркие летние месяцы и продолжаются вплоть до марта, апреля. В январе и феврале жара достигает максимума, иногда превышая 40 градусов в тени. В эго время спят под открытым небом на катрес — складных кроватях из кожаных ремешков, — потому что в комнате спать невозможно. Но и в этом случае ложатся в постель лишь после полуночи, когда жара несколько спадет. Поэтому наибольшее оживление за столиками в кафе, расставленными прямо на мостовой, начинается около десяти вечера и кончается в два-три часа ночи.
Взрослые потягивают красное вино — кебрачо — с содовой водой или пиво с плавающими в нем кусками льда, играют в карты или в домино, стараясь как-нибудь убить время.