— Разве мало стран, которые можно завоевать и навести там новый порядок…

Сигом не успел закончить фразу. Лицо рабочего мгновенно изменилось, брови изогнулись и сошлись на переносице. Он схватил сигома за шиворот и даже попытался встряхнуть.

— Эти песни я уже однажды слышал. Однажды нас уже провели — и не думай, что мы успели забыть. Вот у меня на руке двух пальцев не хватает, да еще ребра. А из тех, кто ушел со мной, ни один не вернулся. Больше мы не дадим себя обмануть!

— Никто и не собирается этого делать, — сказал сигом, чувствуя сильную усталость и опустошенность.

— Понятливый, — насмешливо проворчал рабочий. — А если попробуете, мы вас живо образумим. Так и передай своим хозяевам: прежде чем они начнут, мы их прикончим!

Сигом вошел в больницу и побрел по коридору, заглядывая в мысли встречных врачей и сестер. Так он узнал о больных 16-й палаты. Энергии у него оставалось совсем мало. Пришлось убрать защитную оболочку и стать видимым.

Он вошел в палату, беглым взглядом скользнул по больным и присел на одну из кроватей:

— Здравствуйте, профессор. Как вы себя чувствуете?

Больной, профессор-химик, удивленно уставился на него:

— Здравствуйте, доктор. Никогда раньше вас здесь не видел.

— Я не доктор, — сказал сигом. — Пришел с вами попрощаться и кое-чем воспользоваться. Как видите, я с вами откровенен, у меня нет времени.

— Вряд ли у меня его больше, — усмехнулся профессор.

— Знаю, ваши часы сочтены: не больше трех-четырех суток.

— Спасибо за откровенность.

— Не стоит. Вы понимаете, что эти последние дни и ночи не будут чересчур приятными? Боли, отчаянье, забытье, опять боли… Не лучше ли для вас умереть мгновенно?

— Кто вы такой? — нахмурился профессор.

— Сигом, если для вас это что-то значит.

— Значит. Но почему же тогда вы говорите о смерти?

— Я сказал «сигом», но не сказал, кто и как меня создал. Дело в том, что я выпущен фирмой «Диктатор и Кь» и питаюсь АТФ. Сейчас энергия подходит к концу. Искать животных мне некогда и усваивать их АТФ труднее.

— Теперь понимаю, — сказал профессор, и на его выразительном измученном лице мелькнули, быстро сменяясь, несколько выражений: осуждения, горечи, иронии. Страха среди них не было.

Сигом исполнился уважением к мужеству этого человека.

— Ничего не поделаешь, — с некоторым сожалением сказал он. — То, что мы с вами враги, предопределено. Так же, как то, что вы, люди, враги животных, которых съедаете, а они — враги других животных, еще послабее.

— Но вас создал человек.

— Какая разница. Он создавал по принципу, существующему в природе.

— Он выбрал определенный принцип из многих, заставив вас питаться АТФ. Но, убивая меня, вы причините вред себе.

— Почему?

— Из какой ткани вы созданы?

— В основном из искусственных пластических белков.

— Я занимался всю жизнь их синтезом. Вот смотрите, на моем столике листки с цифрами. Я спешу закончить формулу нового типа пластбелка. Если мне это удастся, вы сможете достроить у себя новые органы…

— Что ж, это — вы. Но рядом — другой больной. Ему осталось жить еще меньше, чем вам. И он в беспамятстве…

— Что вы знаете о времени человеческой жизни, сигом? Разве оно неизменно? Минута в нем иногда значит больше года. Может быть, очнувшись, мой сосед напишет последнюю записку домой и повернет или спасет чью-то жизнь, которая необходима вам. Мы все зависим друг от друга больше, чем муравьи в муравейнике.

— Прощайте! — сказал сигом и встал, пошатываясь. — Постараюсь найти животное. Было бы хорошо, если бы вы успели закончить формулу.

— Побудьте пару дней со мной — и узнаете.

— У меня нет времени — я выполняю приказ Диктатора: готовлюсь к завоеванию мира.

— Его уже завоевывали много раз — и всегда с одним результатом. Неужели вы не знаете об этом из книг?

— Мне разрешено читать лишь определенные книги. Там этого не было.

Профессор поднял голову и долгим взглядом посмотрел в глаза сигому:

— А вы сделайте то же, что и люди, — переступите запрет!

— Ты отлично выглядишь, — сказал Диктатор, отметив, что кожа сигома чуть мерцает, отдавая в пространство избыточную энергию. — Что служило тебе пищей эти полтора месяца? Животные или люди?

— Ни то, ни другое. Я переделал у себя систему питания и создал энергетические батареи и аккумуляторы. Теперь, как и сигомы других фирм, питаюсь энергией, рассеянной в пространстве: солнечным светом, космическими лучами. Мне никого не надо убивать, чтобы насытиться, а энергии у меня всегда вдоволь.

— Ты становишься самостоятельным, — почти спокойно произнес Диктатор, но его пальцы, стиснувшие подлокотники кресла, внезапно побелели. — А удалось ли тебе главное — убедить людей вступать в твои легионы? Для начала ты мог использовать компанию подростков, которым помог осуществить желание — получить автомобиль.

— Это невозможно.

— Их все-таки выследила полиция?

— Нет. Они сами перебили друг друга в борьбе за то, что отняли у другого.

— Жаль. А иные люди?

— Я говорил Со многими, но каждый из них завоевывает свой мир, и никто не хочет погибать в войне.

Пальцы Диктатора забарабанили по столу.

— Рабы! Стадо! Но я предвидел это. У меня готов другой план. Ты проберешься в склад, похитишь из контейнера водородную бомбу и сбросишь ее, куда я укажу. Начнется война, мобилизация — и мы будем иметь армию.

— Не хотят добром, погоним силой? — спросил сигом, и его голос показался Диктатору незнакомым.

— Мы вторгнемся в соседние страны — и колесо закрутится. А там все дело в том, чтобы выиграть войну. Тогда мы начнем строить…

— Лагеря смерти? — перебил его сигом. — Это уже было. И все знают, чем кончилось.

— Откуда тебе известно?

— Из книг.

— Но второй закон Программы запрещает посещение библиотеки.

— Ты мне дал разум. О какой же программе говоришь? Разум — это и есть программа.

Диктатор укоризненно покачал головой. Его белокурые волосы упали на лоб, из-за них, как из-за кустов, смотрели подстерегающие голубые глаза.

— Что я слышу? Ты повторяешь пустые слова?

— Можно применять разные слова. Но понятия «добро» и «зло», «гуманность» и «негуманность» точно соответствуют понятиям «разумно» и «неразумно». Это очень простая истина, но я рад, что наконец-то ее понял.

— И что ты еще понял? — спросил Диктатор, чувствуя, как в нем зарождается стон, растет, подступает к горлу. «Только бы не прорвался наружу», — подумал он и выдвинул ящик стола, в котором блеснул пистолет.

— У тебя дрожат губы, — изумленно сказал сигом, делая шаг к нему. — Неужели ты испытываешь страх?

Диктатор скользнул взглядом по портретам предков, по суровым надменным лицам завоевателей, и вдруг ему показалось, что и у них дрожат губы.

— И еще я понял, что если наши несчастья, ограниченность, смерть определены программой, — невозмутимо продолжал сигом, — то враг — тот, кто создал нас именно такими. Надо самим менять программу. И самим создавать себя.

Ящик стола выдвинулся с легким скрипом. Рука привычно сжала пистолет…

— И нам больше не нужен Диктатор, — заключил сигом.

Ударил выстрел.

…Несколько секунд сигом стоял над трупом, размышляя. Наконец сказал:

— Это разумно.