106

Дельфина — героиня одноименного эпистолярного романа (1802) Жермены де Сталь (1766–1817); пренебрегая мнением света, она отвечает взаимностью влюбленному в нее женатому мужчине. Кюстин, скептически относившийся к г-же де Сталь как писательнице (он, в частности, находил фальшивым изображение немецкого характера в ее книге «О Германии»), был по-человечески привязан к ней (кстати, одной из барышень, которую пытались посватать за Астольфа, была дочь писательницы Огюстина); после смерти г-жи де Сталь, писал он Рахили Варнгаген, «в душе моей образовалась пустота, ибо с тех пор, как ее не стало, я не вправе признать своими множество искренних чувств и естественных мыслей, понять которые была способна она одна. <…> Она обогащала жизнь, которую посреди ственности только и знают, что обеднять; без нее общество кажется мне пустыней» (Lettres a Varnhagen. P. 213–214).

107

Травемюнде, 4 июля. — По старому стилю 22 июня. Проставляя перед каждым письмом дату и место написания и в общем следуя хронологии своего путешествия, Кюстин рассказывает о нем далеко не все. Так, выстраивая маршрут своей поездки по Германии: Эмс-Берлин-Травемюнде-Любек, он не упоминает о курортном городке Киссингене, куда он заехал по дороге из Эмса в Берлин и где встретился с Александром Ивановичем Тургеневым (знакомым ему по парижскому салону г-жи Рекамье), от которого получил рекомендательные письма в Россию и с которым говорил «о России, о Москве, о Нижн(ем) Новгороде) и пр.» (см. подробнее: НЛО. С. 107). В это же время в Киссингене находился и старый друг Кюстина (и одновременно хороший знакомый Тургенева) Варнгаген фон Энзе, живо интересовавшийся русской историей; см., например, запись в его дневнике за 30 июня 1839 г.: «Как для нас, пруссаков, 1806 год играет роль трагического пугала, к которому мы не перестаем обращать наши помышления и от которого некуда нам скрыться, точно такое значение имеет для русских, по-видимому, 1825 год: они не перестают сокрушаться, анализировать и дополнять это печальное событие. Но 1806 году в скором времени противостал 1813-й, а для русских не то» (цит. по: РА. 1875. Т. 2. С. 349). В 1806 г. Пруссия утратила независимость и перешла в подчинение к наполеоновской Франции; в 1813 г. вся Германия была освобождена от власти французов). Можно не сомневаться, что беседы с Тургеневым и Ва-рнгагеном о России оказали существенное влияние на Кюстина, однако он умолчал о них в книге, отведя роль «идеологической увертюры» своим разговорам с князем К*** — П. Б. Козловским (см. письма пятое и шестое), которого не мог скомпрометировать, ибо тот умер в 1840 г.

108

…любекский трактирщик… — Любек был первым заграничным городом для русских, выезжавших из России морским путем, и потому служил в определенном смысле символом Европы. Ср. известный в передаче Вяземского диалог Пушкина и А.И. Тургенева: Пушкин, никогда не бывавший в Европе, «однажды между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад»; Тургенев «не выдержал и сказал ему: „А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек“. Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его». (Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974. Т. 1. 154–155) Эпизод с любекским трактирщиком вызывал нарекания у авторов едва ли не всех опровержений на книгу Кюстина. Н. И. Греч объяснял радостный вид выезжающих весенним хорошим настроением (за границу русские обычно выезжают весной), а печальный вид возвращающихся — осенними дождями; Вяземский язвил: «Странный человек этот трактирщик! Я всегда полагал, что путешественники, едущие из Петербурга и в Петербург, приносят трактирщикам Любека, города, расположенного на полдороге между Россией и Европой, такой большой доход, что те должны почитать Россию за землю обетованную. Я заблуждался. Нашелся в Любеке трактирщик, опровергнувший этот жалкий расчет домашней экономики. В высшей степени великодушный и бескорыстный и вдобавок зараженный русофобией, сей достойный человек согласен даже на то, чтобы его табльдот и спальни пустовали, лишь бы не ободрить путешественников, намеренных посетить такое гиблое место, как Россия» (цит. по: Cadot. P. 267). Французский адвокат Шарль Дюэз указывал, что диагноз трактирщика опровергают уже описанные самим Кюстином русские дамы, его попутчицы на борту корабля: хотя они плывут в Россию, настроение у них самое жизнерадостное (Duet Р. 3–4). Тем не менее российским подданным, не стремившимся непременно уличить во лжи автора «России в 1839 году», случалось соглашаться с выводами трактирщика; так, А.О. Смирнова писала в 1844 г. Жуковскому о своем предполагаемом возвращении в Россию: «Меня туда ничто не влечет, напротив, тоска забирает, когда подумаешь, что точно надобно вернуться. Никто более меня в сию минуту не оправдывает слов Кюстина» (РА. 1902. № 5. С. 104). Ср. также приводимое французским послом в России П. де Барантом суждение графа Строганова о том, что русские дворяне, привыкнув к жизни за границей, тяжело переживают возвращение на родину и испытывают при этом mal de pays (дословно: отечественная болезнь; по аналогии с mal de mer — морской болезнью) (Notes. Р. 156-I57); в сходном значении упоминает это слово в своих воспоминаниях В. С. Печерин: «Одна московская дама с обыкновенною женскою проницательностью заметила обо мне: „Il a Ie mal de pays“, что тогда значило: „у него тоска по загранице“» (Русское общество 1830-х годов XIX века. М., 1989.). Cр. также известную фразу Тютчева: «У меня не тоска по родине, а тоска по чужбине» (Тютчевиана: Эпиграммы, афоризмы и остроты Ф.И. Тютчева. М., 1922. С. 21).

109

…свежий луговой воздух, красота неба и моря… — Ср. впечатления русского знакомца Кюстина, А. И. Тургенева, от поездки на «малом пароходе» из Травемюнде в Любек «по прелестной излучистой траве»: «берега ее — беспрерывная идиллия» (письмо к Вяземскому от 6 июля 1832 г.; Архив братьев Тургеневых. СПб., 1921. Вып. 6. Т. I. С. 98).

110

…в Вергилиевых Елисейских полях… — Энеида, VI, 638–665.

111

…степи!..восточное слово… — Кюстин именует слово «степи» восточным, потому что во французский язык оно пришло (в середине XVIII века) из русского, т. е. «с востока».

112

В прошлом году… на нем случился пожар… — Это произошло в ночь с 18/30 на 19/31 мая 1838 г. Трагедия на пароходе быстро стала предметом обсуждения в России и в Европе. «Два парохода счастливо прибыли из Петербурга в Любек, третий же, „Николай I“, в ночь с 30 на 31 мая вспыхнул в виду Травемюнде. На борту находились 160 пассажиров, из них погибли только трое: русский полковник, чье имя неизвестно, некий г-н Мейер, управляющий сахарной фабрикой Бобринского, и один слуга. Из вещей ничего спасти не удалось, и некоторые женщины сошли на берег в одной рубашке и босиком», — сообщал И.С. Гагарин, в эту пору секретарь русского посольства в Париже, в начале июня А.И. Тургеневу (РО ИРЛИ. Ф. 309. 3544. 7–8; подл. по-фр.), а тот 3 июля 1838 г. пересказывал брату Н. И. Тургеневу детали происшествия уже со слов другой корреспондентки, очевидицы пожара графини Мусиной-Пушкиной: «Подробности ужасны. Она приготовилась погибнуть вместе с тремя детьми. Некий Тургенев воскликнул: „Погибнуть в 19 лет! Бедная мое матушка!“ Люди спорили из-за мест в шлюпке; с одной стороны их обжигало пламя, едва не касавшееся уже их платья, с другой стерегло море» (РО ИРЛИ. Ф. 309. 950. 94; подл. по-фр.). Упоминаемый в последнем фрагменте Тургенев — будущий знаменитый романист, который затем подробно описал это происшествие в позднем (1883) автобиографическом очерке «Пожар на море» (см.: Тургенев И. С. Сочинения. М., 1983. Т. 11. С. 520–526) По официальным данным, на борту находились 132 пассажира и 38 человек экипажа; погибли, согласно «Северной пчеле» (1838, № 117), пятеро: трое пассажиров и двое членов экипажа; капитан Шталь в самом деле, как и пишет Кюстин, действовал грамотно и спас жизнь пассажирам тем, что «в последнюю минуту, когда еще можно было добраться до машины, изменил направление нашего судна, которое, идя прямо на Любек, вместо того, чтобы круто повернуть к берегу, непременно сгорело бы раньше, чем вошло в гавань» (Тургенев И. С. Указ. соч. С. 301). П.А. Вяземский, также находившийся во время пожара на борту «Николая I» (хотя М. Буянов и утверждает, что он «поехал сухопутным путем, а на корабле отправил свой багаж», — Буянов М.И. Маркиз против империи… М., 1993. С. 35), естественно, не преминул в своем опровержении указать Кюстину на допущенные им ошибки: «Правда в этом рассказе только то, что на пароходе случился пожар. Все остальное преувеличено или искажено и принадлежит к области выдумок. Я был одним из пассажиров и могу рассуждать на сей счет как очевидец. Во-первых, дело происходило не в октябре, а в мае. Вся история молодого француза лжива с первого слова до последнего. Никакого француза, служащего во французском посольстве в Дании, на борту не было, и все приписываемые ему подвиги — выдуманы.»