Он целует меня в щеку и смотрит улыбаясь. А потом показывает, как надо обниматься.

Давным-давно на Рождество мы пели песни у елки. Мать всегда говорила отцу, что он фальшивит. Сегодня начинаются рождественские каникулы. Анри совсем потерял голову. Но Анри ставит будильник на двадцать пять минут раньше, в ванной заводит любимую музыку и берет рубашку брата, ну и что, что велика. Сегодня он обойдется без завтрака. Кусок в горло не лезет.

Патрик подваливает на мопеде. Он подбрасывает тебя к вокзалу за десять минут до прихода электрички. Десять минут - это немало. За десять минут можно испытать все страхи, какие только есть на свете, и придумать кучу новых. За десять минут можно трясущимися руками выпить кофе и выкурить сигарету в кафе напротив. Десять минут - это немало.

Ты идешь в туалет, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало. Ты еще молод, у тебя нет ни морщин, ни отеков. Она выходит из электрички. Ты выходишь из кафе, она тебя замечает, ты показываешь ей на стойку с видом завсегдатая и опять возвращаешься в бар, чтобы другие преподы, которые ездят из Парижа, не видели, как ты клеишь Матильду Арто. Она входит, кладет сумочку и шарфик на столик, заказывает эспрессо, от нее приятно пахнет, она молчит, ты тоже. Ты боишься, у тебя никаких шансов. Она размешивает в чашке половинку сахара, долго водит ложечкой в темной горячей жидкости, а потом произносит, будто обращаясь к кому-то другому:

- Здорово придумано. Я не должна вам этого говорить, но вы мне снились сегодня. Я до сих пор не могу опомниться, будто все было на самом деле.

Наконец, она смотрит на тебя. Потом заявляет:

- То, что я сейчас сказала, должно очень льстить вашему самолюбию.

Ты со всей серьезностью твоих пятнадцати прожитых лет отвечаешь:

- Мне все равно, что будут об этом говорить, Матильда, но я хочу вас видеть, хочу пригласить вас на ужин.

- Да-а? Вы хотите поужинать со мной? Интересно, где же? В ресторане или в каком-нибудь фаст-фуде? Пойдем есть вафли? Или блинчики с шоколадом? И куда? Будем сидеть в Верноне, у вас на кухне с видом на школу?

Я все это выслушиваю. А воображение услужливо рисует мне множество других ужинов, особенно сцену в конце ужина, когда мужчина прикасается пальцами к руке женщины, давая понять, что сегодня ему не хотелось бы спать одному. Я представляю себе по уши влюбленную Матильду, иногда она сама решает расстаться, иногда ее бросают, а сам слушаю.

Она кладет на стойку десятку. Я говорю: «Что вы, я заплачу». Но она и слушать не хочет и тут же выходит из кафе.

- Завтра, если хотите, я позвоню вам вечером.

Йессс! Она это сказала! Она это сказала! Может, на улице какой-нибудь псих на «Рено R25» проскочит на красный свет и снесет мне башку, но она это сказала. Иду пешком вверх по улице. Сейчас я смог бы без проблем пробежать марафон или ударом футбольного мяча свалить вековое дерево, я мог бы быть очень любезным с прохожими, даже предупредительным со стариками, мог бы улыбаться целую вечность, и вообще, мог бы все что угодно. Я проскочил мимо школы и ушел довольно далеко.

Я сижу один в приемной. Отец сейчас отпустит пациента. Я стараюсь подобрать слова, чтобы объяснить этому человеку, что я влюблен в женщину. На стенах развешаны яркие плакаты о пользе фтора, о прививках против гепатита B и о вреде курения. Я сажусь в кресло перед отцом, куда обычно садятся больные. Нас разделяет большая лампа в виде змеиной головы.

- А ты разве не должен быть в школе?

- Должен.

- Ну и?

- Я влюбился.

- Боюсь, тут я тебе не советчик.

- Да я не за советом пришел.

- Чего же ты хочешь?

- Чтобы завтра дом был в полном моем распоряжении. И на ночь тоже.

- Здрасьте, а мне где ночевать?

- Не знаю. Ты же взрослый.

Он встает, на миг мне показалось, что он сейчас примется осматривать мне рот - настолько у него крыша съехала. Но он убирает инструменты и вздыхает:

- Посмотрим. А сейчас иди в школу.

- Пап, я не могу сегодня идти в школу.

- Да я знаю, приятель, но надо же мне было что-то сказать.

- Мартен, мне нужно три тысячи франков, только не спрашивай зачем.

Он хмуро смотрит на меня:

- Ты что, и правда думаешь, что я стал бы тебя спрашивать, зачем тебе такие деньги?

- Ну что ты, Мартен, ты совсем не такой.

И я тут же ему все выкладываю. Он молча достает свою кредитку и записывает пин-код на бумажке.

Я для приличия не сразу ухожу из его фургона. Он встает с кровати, лезет в холодильник, отпивает молоко прямо из бутылки и стирает получившиеся усы тыльной стороной ладони. В его жилище воняет чем-то резким. Я вынужден прислушиваться, чтобы не потерять нить его рассказа. Он говорит о Пабло, своем приятеле-чилийце, с которым познакомился в Париже. Пабло всегда жил у баб. Последняя из них согласилась оставить ему свою комнату на неделю, а сама уехала в отпуск. В самый вечер ее отъезда Пабло решил это дело отметить: выпил все, что смог, сожрал все, что нашел. Утром он, уже совсем никакой, пошел наверх спать и тут впал в кому, вот где настоящий кошмар: он упал с лестницы на стеклянный столик. Ушибся, поранился, кровища, а ни двинуться, ни позвать на помощь не может. Он еще и наблевал вокруг. Через несколько часов вернулась эта подруга - забыла она там, кажется, чего-то. Застает она этот разгром, вонь, срач и его посреди всего этого. Она рвет и мечет, говорит: «Я вернусь через пять дней и чтоб к моему возвращению тут был идеальный порядок, иначе я подам на тебя в суд». А он через три дня умер. Вот уж правда, парень держался до последнего.

Мы с Патриком едем на электричке в Париж, точнее, в префектуру Сержи. У нас свидание у трех фонтанов перед торговым центром. Я ехал с легким сердцем, но как-то сник при виде девицы с длиннющими ногтями, в кожаной юбке и с низким голосом. Хорошо еще, что она совершенно без напряга извиняется за опоздание и не краснеет от смущения, когда Патрик заявляет ей, что мы торопимся. Мы направляемся в крохотную квартирку, будто собираемся пропустить по пивку и поболтать за жизнь. Она наливает нам по стаканчику колы и просит заплатить ей вперед - чтобы сразу покончить с деньгами.

Из обстановки у нее стол, четыре стула, туристический плакат с видом города Фес в Марокко, диван и мелкая собачонка, которая все время тявкает. Она говорит, что это счастье ей подарил ее бывший, пока они жили вместе. Наконец, она раскладывает диван и стелет на матрас махровую простыню. Когда она раздевается, становится виден шрам от кесарева сечения и большая татуировка на левой ягодице. Я спрашиваю, что это означает.

- А я и сама не знаю. Так, наколола на счастье.

Патрик начинает. Сразу видно, что ему не впервой. Собачонка опять лает. Девушка просит меня запереть несносное животное в ванной, что я и делаю. Когда я возвращаюсь, Патрик трахает ее в задницу, награждая при этом звонкими шлепками. И за что он ее так, она же такая безропотная.

Когда он закончил, она отправилась в душ и не забыла запереть там собачонку. «А теперь, молодой человек, твоя очередь», - сейчас она заметно увереннее в себе. Я снимаю свитер и вздыхаю:

- Ну, вообще-то у меня гораздо меньше опыта. По правде говоря, его совсем нет. Я бы начал с чего-нибудь более традиционного.

- Не вопрос, - отвечает она и начинает сосать меня, хотя в этом нет необходимости. Потом мы довольно долго целуемся взасос. Она хочет натянуть на меня презерватив, но тут вмешивается Патрик с воплем: «Нет, пусть учится без этой штуки». Не переставая ее целовать, я вхожу в нее, я держусь молодцом, глубоко дышу, иногда мы с улыбкой смотрим друг другу в глаза, потом я опять начинаю целовать ее шею, губы, уши. В конце она с несколько наигранным стоном просит еще, но мне уже не хочется. Я бы даже сказал, что очень ей признателен и не имею ничего против наигранности. Под конец я ее обнимаю, собачонка завывает в ванной, а я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать ей, что люблю ее. Только по глазам видно, что она все равно все поняла. Мне даже кажется, что она знает, что в тот момент я ее действительно любил.