— Нет, не иначе как у них предупреждение со строгой изоляцией, — сказал Василь Васильич.

— И как это ты, Корнелий, запомнил все эти имена? — спросил Грубин.

— Они знали, с кем на Земле встречаться, — ответил с достоинством Корнелий. — «Представляете мое состояние», — говорит этот пришелец, и я, конечно, выражаю ему сочувствие. И тут подходит к нам еще один, в полосатом комбинезончике, черненький, с глазками врозь. И что-то по-своему лопочет. Я пока осматриваюсь, полагаю, что им с дорогой и ремонтом тарелочки придется до ночи провозиться. Даже с ихней хваленой техникой. «Не знаю, — переходит тем временем на русский язык главный пришелец. — Но надеюсь, что сама судьба послала нам разумного и доброго туземца».

— Так и сказал — туземец? — спросил Погосян.

— Так и сказал.

— Тут бы я ему ответил, — произнес Погосян. — Поставил бы его на место. Ведь ты же не голый был!

— Не голый, в пиджаке, — сказал Удалов. — Только я об этом не думал. Они со мной как с братом по разуму разговаривали. Зачем же междупланетные отношения обострять без надобности?

— Правильно, — сказал Василь Васильич, — а то они бы тебя предупредили, только мы тебя и видели.

— Ой! — сказала жена Каца. — Какая опасность.

— Ничего, — успокоил ее Удалов. — Я им сразу ответил: если есть просьба или поручение, люди Земли и Великого Гусляра в моем лице готовы прийти им на помощь.

— Молодец! — одобрил Василь Васильич. — По-нашему ответил.

— И тогда он мне говорит, что есть просьба. Дорогу они починят, следов не останется, тарелочку свою уберут на околоземную орбиту. Но вот белил у них нету.

— Чего?

— Белил. Масляных. Они по обочине дороги вывернули столбики, в труху превратили. А столбики должны быть окрашены в белый цвет во избежание аварии движущегося транспорта. Он меня и просит: принеси, дорогой брат по разуму, нам банку белил. Мы тебя по-царски отблагодарим. Я ему отвечаю: не надо мне наград, всегда готов. А он мне отвечает, что Галактика моей скромной услуги никогда не забудет. Ну и побежал я обратно в город…

Слушатели с минуту сидели в молчании, осознавали, то ли Удалов свой рассказ завершил, то ли будет продолжение. Солнце клонилось к реке, тени стали длиннее, прохладный ветерок потянул из-за леса. У Кацев пригорел ужин, но жена Валентина этого не замечала.

— И все? — спросил наконец Грубин.

— Почти что, — ответил Удалов. Его праздник кончался. Кончался вместе с рассказом. — Я целый час эту банку искал. И кисть тоже. Хозяйственный закрыт, на складе сторож обедать ушел и так далее. Потом прибежал все-таки к ним, нельзя же людей подводить. Прибежал, а знака дорожного нету. И ничего нету. Ни тарелочки, ни машин, ни роботов. Пустота.

— А дорога?

— Дорога полностью починена.

— И ты домой пришел?

— Нет, — сказал Удалов. — Сначала я свое обещание выполнил. Я столбики покрасил.

— А они некрашеные были?

— Некрашеные. Четыре столбика. Новенькие, но некрашеные. И около одного записка лежала. Показать?

— Конечно.

— Глядите.

Удалов достал из кармана сложенную вчетверо записку. Развернул, разгладил на столе. И прочел вслух. Остальные склонились к столу и читали, повторяли за ним слово в слово. Вот что написано было в записке. Печатными буквами, черными чернилами:

Заранее благодарны за помощь. Столбики к вашим услугам. Ваша помощь не будет забыта. Просьба о происшедшем не распространяться.

— И без подписи, — сказал Погосян.

— И правильно, что без подписи, — сказал Василь Васильич. — Только ты, Удалов, доверия не оправдал, и будет тебе при первом же случае серьезное предупреждение с последствиями.

— Это почему же? — вскинулся Удалов.

— Просили не разглашать. А ты разгласил. Знаешь, что за это бывает?

— Ничего подобного! — сказал Удалов с обидой. — Они тоже хороши. Я бы молчал, а они улетели — и никаких следов. Может, мне хотелось им вопросы задать? Может, мне хотелось с ними о будущем посоветоваться? Может, они из благодарности могли не записочку оставить, а хоть какой бульдозер ихней марки для нашей конторы? Разве не правильно я говорю?

И все согласились, что правильно.

— Я даже адреса их не спросил, с какой планеты они прилетели, даже не узнал, что они будут делать, если агрессоры развяжут на Земле ядерную войну. Разве так себя ведут настоящие пришельцы?

И все согласились, что настоящие пришельцы себя так не ведут.

Потом опять все немного помолчали, переваривая серьезное событие. И Погосян спросил:

— А доказательства у тебя, Удалов, есть?

— Какие еще доказательства?

— А доказательства, что ты сегодня с пришельцами виделся?

— Ну, знаете! — возмутился Удалов. — Ну, знаете! А банка эта, которая на виду у вас посреди двора стоит? Из-под белил. Сегодня же брал на складе. За наличный расчет. Зачем мне белила? Зачем мне, спрашиваю, белила? Вы же в курсе, что состою на руководящей работе.

— Правильно говорит, — сказал Василь Васильич. — Зачем ему про белила было врать?

— И завтра же, в воскресенье, — сказал Удалов нервно, — пойдем все вместе на ту дорогу. И вы эти столбики увидите, свежепокрашенные. И такие эти столбики гладкие и ровные, что нашим плотникам никогда не сделать. Словно импортная мебель. И краска на четырех еще свежая.

— Кор-не-лий! — крикнула из окна Ксения Удалова, которая была не в курсе и потому к Удалову уважения не ощущала. — Мне что, третий раз суп греть?

— Иду, Ксюша, иду, — ответил Удалов. — До завтра, — сказал он друзьям и соседям.

— Чего уж там, — сказал ему вслед Василь Васильич, — почему не верить человеку? Конечно, мы ему поверим.

И все поверили. И не поехали на следующий день на ту дорогу, хоть Удалов и уговаривал. Что толку на столбики смотреть?

С тех пор в Великом Гусляре ждали нового прилета братьев по разуму. Потому что уже какие-никакие связи налажены. Связи личного характера.

Как его узнать?

Над городом Великий Гусляр гремели громкоговорители, исполняя жизнерадостные песни. Солнце прорывалось сквозь облака. Пионеры в белых рубашонках пробегали туда и сюда. Горожане потоками текли под транспарантами и лозунгами, натянутыми поперек улиц. Автобусы из-под приезжих гостей выстроились в ряд на площади, где раньше стояли торговые ряды, а теперь сквер и покрытый брезентом памятник землепроходцам. Сегодня, в день семисотпятидесятилетия города, памятник будет торжественно открыт.

Жильцы дома шестнадцать сидели во дворе вокруг стола, расшатанного игрой в домино, поджидали, пока жены кончат прихорашиваться, беседовали о прошлом и настоящем.

Корнелий Удалов, в белой рубашке и синем галстуке, причесанный на косой пробор, чтобы прикрыть лысину, оспаривал мнение Погосяна, что есть города лучше Гусляра.

— Например, Ереван, — говорил Погосян. — Две тысячи лет! Три тысячи лет! Пять тысяч лет на одном месте!

— Не в цифрах дело, — возражал Удалов. — Иван Грозный чуть было сюда столицу из Москвы не перевел.

— Неглупый человек был, — упорствовал Погосян. — Передумал.

— Опричники помешали.

— Я и говорю — разве опричники глупые были?

— Трудно с тобой разговаривать, — сознался Удалов. — Плохой ты патриот нашего родного города.

Старик Ложкин, в черном костюме, грудь в медалях и значках, согласился с Удаловым. Он обвел рукой вокруг и сказал:

— Недаром наши предки назвали Гусляр Великим.

— Сами жили, сами и назвали. Ереван никто великим не называл. Зачем называть? Каждая собака знает, — нашелся Погосян.

Разговор перешел на частности. Саша Грубин, который по случаю праздника причесался и побрился, слушал их, слушал и наконец вроде бы без отношения к разговору сказал:

— А славно бы заснуть и проснуться через двести лет. И поглядеть на наш Гусляр в отдаленном будущем.

Соседи прервали спор, подумали и согласились с Грубиным.

— С другой стороны, — добавил Удалов, — на двести лет назад тоже неплохо.