— Ты это нарочно делаешь? — шепотом спросила его Шушик.

— Да, конечно. Только не говори Ашоту, не то он с меня шкуру спустит.

— Как хорошо ты делаешь, пусть летят, живут, — так же тихо ответила девочка и радостно улыбнулась.

Ребята пошли «домой».

Теперь Асо шел не впереди, а позади всех. Как всегда в опасных предприятиях: туда — в авангарде, оттуда — в арьергарде. В общем, там, где, труднее всего.

…У людей, выросших среди природы, сильно развиты все пять чувств: обоняние, осязание, вкус, зрение, слух. Но есть у них еще и «шестое чувство», пока не изученное наукой. И не оно ли, это чувство, вдруг вызвало у Асо ощущение, что чьи — то глаза упорно смотрят ему в затылок?

Мальчик обернулся и увидел, что горящие фосфорическим блеском глаза и на самом деле уставились на него из — за кустов. Они блеснули, потом погасли, исчезли.

«Зверь», — решил Асо и, размахивая головешкой, ускорил шаги.

Боясь напугать товарищей, он ничего не сказал им, а сам все думал, думал. Какой же это зверь мог здесь оказаться? Откуда и каким путем он пришел?

Для пастушка было ясно лишь одно: это не волк. "Волчьи глаза ему хорошо знакомы. Да и как попадет волк в это ущелье? Нет, это был другой хищник.

Так размышлял Асо и позже, лежа на своем жестком ложе рядом с утомленными охотой товарищами, которые давно уже крепко спали.

Впрочем, спали не все. -

Ашота волновали в эту ночь другие мысли. До сих пор голод и слабость мешали, им заняться расчисткой тропы. Не раз об этом говорили, но Ашот настаивал на другом: необходимо прежде всего добывать пищу. «Насытимся, сделаем запасы еды дня на два, на три, тогда и вернемся на тропу», — говорил он. И с этим приходилось соглашаться. «Ну, теперь немножко есть что поесть, — балагурил мальчик. — Ждать нечего. Завтра же попытаем счастья. Только ведь у нас нет никаких орудий. Разве ножом лопату сделаешь?»

Но сон смежил веки, и Ашот так и уснул, не успев решить, как же и чем они будут очищать от снега злополучную тропу.

Даже во сне этот вопрос не давал ему покоя. Он видел, как идет с форсункой в руках, направляя струю жаркого пламени на снег, покрывающий Дьявольскую тропу. Снег тает, тает с непостижимой быстротой. «За мной, следуйте за мной!» — радостно зовет Ашот товарищей и сам быстро — быстро идет вперед, а за ним легко и весело — Шушик, Асо, Гагик… Все спешат навстречу свободе. Тогда Ашот поворачивается и смотрит, идет ли за ним Саркис. Не отстает ли, как обычно? Нет, идет. «Разве он теперь отстанет?» — снисходительно думает Ашот. А форсунка, словно огнедышащий дракон, извергая дым и пламя, сжигает снег, все больше открывая чернеющую тропу — путь домой. «Домой, домой!» — беззвучно шепчет Ашот и слышит во — сне свой собственный голос — звонкий, бодрый, призывный.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

О том, что, спрятав голову под крыло, страус не становится невидимым

Двенадцатый день жизни ребят в Барсовом ущелье был для них, пожалуй, одним из самых радостных.

Теперь они были неплохо вооружены, о чем свидетельствовали хотя бы раскиданные в углах пещеры перья зорянок.

Но и не это еще было самым радостным.

Едва рассвело, как все поднялись, умылись снегом, раздули в костре огонь и стали с вожделением поглядывать на впадину в стене пещеры, где хранилась их вчерашняя добыча. Ее пристроил туда Асо — подальше от поползновений изголодавшегося Бойнаха.

Сейчас пастушок доставал из «холодильника» одного воробья за другим, кидая их в подставленный Шушик подол, и вопросительно посматривал на Ашота: «Всех сварим или сбережем немного?»

— Кого ты спрашиваешь? Складом продуктов заве дую я, — вмешался Гагик и, отстранив Асо, протянул руку к воробьям.

— Верно, — согласился Ашот. — Во всем, что касается еды, равного Гагику среди нас нет. Пусть он и будет нашим завхозом. Значит…

— Каким завхозом? Не завхозом, а начальником хозяйственного управления!.. — поправил Гагик и гордо выпятил свою худенькую грудь. — На завтрак, — объявил он, — каждому из вас полагается сорок шесть граммов птичьего мяса — самая что ни на есть медицинская норма.

— Отвесь мне, пожалуйста, эти сорок шесть граммов, только поточнее, — попросила Шушик.

— Природа уже сама отвесила. В воробье — самце двадцать восемь граммов чистого мяса. В самке… в самке двадцать четыре грамма с половиной, а в молодом воробье — двадцать один. В среднем, почти двадцать четыре с половиной. Значит, На каждого — по два воробья. Склад останется должен каждому из вас по полтора грамма мяса.

Продолжая балагурить, Гагик роздал воробьев.

— Но почему же ты себе трех взял? — удивился Ашот.

Гагик молча снял шапку и показал царапины на лбу:

— Забыл?

— Ах да, мы обещали дать тебе лишнего воробья за то, что тебя по макушке хлопнули. Ладно, ешь. А потом подумаем, что нам дальше делать.

— Прежде всего надо найти глину и построить печку, иначе мы от дыма задохнемся, — поспешила предъявить свои требования Шушик. — Да еще что-нибудь, в чем воду хранить.

— А вы что скажете?

— Копья надо делать с длинными древками. — И Гагик показал, как их можно метать издалека.

— Копья вряд ли нам понадобятся, — возразил Ашот. — Наступает настоящая зима, и в ущелье останутся только пернатые.

— Ох, как хорошо! — обрадовалась Шушик. — Значит, здесь нет зверей?

— Есть… могут быть… — пробормотал Асо, вспомнив о двух блестящих глазах, которые он увидел ночью.

Однако никто не спросил его, почему он так думает.

— Я вижу, вы собираетесь здесь зимовать? — воскликнул Ашот. — А я думаю иначе. То, о чем вы говорите, конечно, нужно, но тратить на это время мы сейчас не можем. Еды немного у нас пока есть, так что пойдем расчищать тропинку.

Он вопросительно посмотрел на товарищей. И действительно, о дыме ли, о холоде ли, врывающемся в пещеру, надо думать! Все усилия должны быть направлены только на одно: как уйти из ущелья.

— Снег в каменистых местах сошел, а в остальных плотно осел, — сказал Ашот. — Возьмите же наши орудия и пойдем.

Он все еще находился под впечатлением виденного сна. Ему еще чудился огненный дракон, освобождавший Дьявольскую тропу от снега.

Предложение обрадовало всех, даже лодыря Саркиса. После моральных оплеух, полученных им в эти дни, он как будто несколько одумался, но все еще колебался: то ему казалось, что товарищи правы, то с новой силой вспыхивало в нем оскорбленное самолюбие.

Злой на себя и на других, Саркис в это утро поднялся раньше всех, тайком сошел к складу бедной белочки и, забыв о недавних угрызениях совести, неплохо позавтракал орехами. Однако не успел он поесть, как опять прибежала «эта несчастная собака». Высунув язык, она начала мести хвостом землю, заглядывать в глаза.

С ненавистью смотрел Саркис на невинное животное, но, понимая, что силой тут не возьмешь (надо поступать по примеру отца: если уж застали на месте кражи, будь добр, поделись с тем, кто тебя поймал), выдавил нежную улыбочку и, расколов несколько орехов, в сердцах бросил их собаке.

Бойнах, уже привыкший к растительной пище, мгновенно сожрал орехи и попросил еще. Но Саркис накрепко заложил камнем свой склад и вернулся к товарищам. Тут он увидел Шушик, едва державшуюся на ногах, сжалился было над ней и готов был даже пойти за орехами. Но ведь это означало бы открыть «склад» для всех! Нет, этого он не сделает.

«Мне — то что! Пусть каждый о себе заботится», — мысленно повторял Саркис то, что не раз говорил и вслух.

Это было единственное, что оправдывало его перед собственной совестью.

Но почему, спросите вы, ребята не приглашали Сар — киса работать?

Об этом они и сами говорили сегодня на заре, когда он в очередной раз пошел к беличьему складу.

Шушик сказала, что бойкот пора прекратить: «Сколько же можно мучить человека!»

— Если не покается перед коллективом, не прекратим, — заладил свое Ашот.

— А разве он не покаялся, когда ночью за воробьями охотился? Это значит — делом доказал. Или это не труд? — вспыхнула Шушик. — В общем, я против такой суровости.