«Вроде, как я! — мелькнуло в Федькиной голове. — Боится!»

— Чего стоим? Пошли, разбойники! — по-приятельски сказал красноармеец и крупно зашагал по тропе.

Подойдя к раскрытым воротам флигеля, он не очень громко окликнул отца, вынимавшего из двери замок:

— Семён Егорыч!

Степан Дорохов был из тех людей, которые, занимаясь делом, по сторонам не глазеют. Он слышал, что позвали какого-то Семёна Егоровича, но никак не связал это имя с собой. Он думал о замке, а не о том задании, которое дал Крутогоров и о котором напомнил сегодня Алтуфьев.

— Папа! Папа! Тебя!.. Слышишь? — прокричал Федька.

В его голосе было что-то такое, отчего отвёртка у отца соскочила с шурупа. Ещё не обернувшись, Степан понял: явился тот, о ком предупреждали, чьего прихода он побаивался и втайне надеялся, что встреча с ним так и не состоится. Он неохотно повернулся, хмуро ответил:

— Слышу! — и, разглядывая красноармейца, недовольно спросил: — Кого бог принёс?

Красноармеец вошёл во двор.

— Неласково гостя принимаешь, хозяин!

— Как умею.

Отец стоял на крыльце и сверху вниз смотрел на красноармейца.

— В хату хоть пригласил бы!

— Пойдём.

Отец стал спускаться с крыльца.

— А в этой не всех принимаешь? С выбором?

— Тут с осени не топлено.

Красноармеец сунул правую руку в карман и не пошёл по ступенькам, а прямо прыгнул на крыльцо. Левой рукой распахнул вторую — внутреннюю дверь и заглянул в комнату.

— Нахальный нынче гость! — произнёс отец.

Человек в красноармейской шинели не обиделся. Заглянув в комнату и удостоверившись, что в ней давно никто не живёт, явно повеселел.

— Веди, где тепло.

Мальчишки побежали вперёд, но отец заставил их вернуться.

— Выньте пока замок и — в керосин. Пусть ржавчину отъест.

Гостю это понравилось. Когда оставшиеся у крыльца ребята уже не могли его слышать, он похвалил Степана Дорохова:

— Люблю таких людей, Семён Егорович!

— Каких?

— Спокойных, хитрых, осмотрительных. Ты с виду увалень, а есть в тебе секрет с пружинкой.

— Пружинка у каждого имеется, — не оглядываясь, ответил Дорохов. — Ты вот тоже с пружинкой в кармане.

Гость рассмеялся и больше не заговаривал до самого дома.

Только мать сразу приняла красноармейца за того, кем он действительно был. О приходе гостя её предупредило карканье Купри. Выглянув в окно, она увидела мужа с незнакомцем. Сердце у ней стукнуло и зачастило. Она отошла к печке, взяла ухват и начала сгребать в кучу ещё горячие угли.

— Здравствуй, Ксения Павловна! — приветливо поздоровался гость, переступив порог.

Мать с таким оскорблённым достоинством взглянула на него, что он сам же поправился и перешёл на вы:

— Извините, ошибся! Не Павловна, а Борисовна.

Мать смягчилась, ответила:

— Здравствуйте.

— Я вас долго не задержу. — Гость поклонился не по-солдатски. — Где разрешите присесть?

Мать указала на табуретку у стола.

— Чай приготовить?

— Спасибо, ничего не надо… Семён Егорович, присаживайся!

Дорохов сел за стол напротив гостя. Тот тихонько ладонью с длинными пальцами похлопал по клеёнке и, растягивая слова, внушительно произнёс:

— А теперь… очень честно, очень подробно — всё об Александре Гавриловиче… И только без этого без тумана… Я жду!

К этому вопросу Дорохов был подготовлен. Крутогоров рассказал ему, как было на самом деле, и просил ничего не прибавлять и не убавлять. Дорохов так и пересказал гостю всю историю. Тот внимательно выслушал. Ни разу не перебил. Сидел и покачивал головой.

— Если случайность, — то весьма печальная… Ты уверен, Семён Егорович, что никому не дал знать об Александре Гавриловиче?

— Зачем?

— Причин могло быть много. Искупить вину перед большевиками…

— Я не про то… Зачем давать знать? Мы бы и сами справились как-нибудь.

— Хм! Справились бы?.. Он тоже, как ты говоришь, с пружинкой в кармане был.

— Обернись, — попросил Дорохов.

Прежде чем обернуться, гость закусил ус, подумал и вдруг, ногой выбив из-под себя табуретку, низом отскочил в сторону.

Сзади стояла мать с ухватом. Спокойно смотрела на выхваченный гостем пистолет.

— Поздно… Я бы давно могла погладить вас по голове ухватом.

— Да! — согласился человек в шинели. — Не учёл я этого обстоятельства. Спасибо за урок!

Он спрятал пистолет, поднял табуретку, сел в прежней позе напротив отца, спросил:

— Честно говорить?

— Как душа подскажет.

— Только без обиды… Посуди сам: Александр Гаврилович исчез, поплыл к тебе — и пропал… Что бы ты подумал?

— Я бы и носа сюда не сунул.

— А мне пришлось… Шёл, как по тонкому льду!.. Люди нужны! Свои люди!.. Мало их осталось!.. Что про Кронштадт слышно?

Дорохов неопределённо пошевелил бровями.

— Болтают — заваруха какая-то.

— Заваруха! — с болью воскликнул гость. — Бароны и генералы в заварухах не участвуют! И я бы, грешный, пачкаться не стал… Пока это мятеж, как изволят выражаться большевики, а превратится он в великое искупление грехов! Это будет страшный суд! Библейский страшный суд!..

Человек в красноармейской шинели уже не следил за своим языком, не старался избегать чуждых простому солдату слов. В нём заговорил злобствующий барин. Он жаждал расплаты за эту поношенную шинель, в которую вынужден рядиться; за страх, который испытал, отправляясь на эту встречу; за то, что должен считать своим какого-то садовника-торгаша, на которого он раньше и не взглянул бы, подавая полтину на чай.

Хладнокровный и выдержанный до этого момента, он теперь был взволнован и убеждённо, как о чём-то очень близком и неизбежном, говорил о том желанном для него дне, когда залив очистится от льда и у мятежного Кронштадта бросит якоря армада иностранных военных кораблей. Проревут тысячи пушек. Снаряды выпотрошат Петроград. Очистительная волна вздыбится на берегах Балтики, прокатится по всей России до Тихого океана и утопит большевиков и всех тех, кто даже в мыслях, даже на одну секунду был на их стороне.

Степана Дорохова не пугали и не злили слова этого человека. С какой стати злиться? На то он и враг. Хуже было то, что ничего конкретного он пока не говорил, и потому его нельзя было трогать. «Неужели придётся отпустить?» — с беспокойством думал Степан. Руки у него чесались. Представлялось ему, как он опрокинул бы стол на гостя. Тот бы не успел и пистолет вытащить! Локоточки назад! Тугой ременный узел! И — здравствуйте, ваше благородие!.. Ещё на фронте Степан научился быстро и бесшумно скручивать врага. Иной раз попадались грузные — пудов на шесть. Вязали и таких! А этого!.. Он хоть и высокий, и с пистолетом, а сломал бы его Степан!

Конкретное началось в конце, когда человек в шинели расплескал свою злость и несколько успокоился. Он попросил чаю, попробовал, брезгливо сморщился.

— Что за бурда?

— Брусничные листья, — сказала мать.

— Не забыть бы!.. Занесу вам чаю на обратном пути.

— Мы не нищие! — повысила голос мать.

Гость холодно усмехнулся.

— Вы можете его не трогать. Заваривайте в те дни, когда я буду приходить.

Степан тоже усмехнулся, подумал про себя: «Недолго ты к нам походишь!» А мать не стерпела — высказалась вслух:

— Следующий раз и такого не подам!

— Хватит. — В-вксенья! — прикрикнул Степан и обозлился на жену и на себя. На жену за то что в такой момент она не сдержала язык, а на себя — за это странное «В-вксенья». Он ведь чуть не проговорился, чуть не назвал её по привычке Варварой.

Гость не придал значения оговорке. Кто их разберёт — эти народные говоры! Зовут же Александра — Саней, а Ефима — Юшей. Не ответил он и на дерзкие слова матери. Презрительно отодвинув чашку с брусничным чаем, он, как и в начале разговора, тихонько пошлёпал ладонью по столу.

— Семён Егорович! О дальнейшем… Теперь ты скоро получишь некий грузец и инструкцию, что с ним делать. Выполнишь — и можешь собирать вещички для переезда на Елагин остров… Был я там. Какое запустенье! А когда-то…