Перед тем, что привезла экспедиция звездолета «Альфа», меркла самая изощренная фантастика.
И только находчивая Селена Суона имела в те дни бешеный успех. Она возникала на сцене, словно материализуясь из пустоты под тоскующие всплески электрооргана, с ног до головы закутанная в переливчатую синюю вуаль. Медленно, очень медленно из всплесков рождалась мелодия старой песни «Вечные паруса», и так же медленно падала вуаль, открывая безжизненное белое лицо с огромными остановившимися глазами. Стонали, метались испуганными чайками высокие скрипки, медленно падала вуаль, медленно обнажались плечи и грудь, на которой сверкало ожерелье из настоящего лабира. Серебряные трубы взмывали ввысь, и вслед за ними взлетала бледная рука, и низкое контральто леденило зал глубоким длинным вздохом:
К исходу второй недели страсти стали утихать. Спортивная федерация объявила, что отмененный ранее чемпионат мира по элегант-хоккею все-таки состоится — количество заявок подошло к норме. В Беловежской пуще кто-то подстрелил зубра. Из читального зала Ленинской библиотеки исчезла пласт-копия «Слова о полку Игореве». В журнале «Советская фантастика» появилась восторженная рецензия на новый роман Ефрема Иванова «Бета Персея». Двадцатипятисерийный приключенческий фильм «На каждом миллиметре» получил серебряный приз на Софийском кинофестивале. Мальчишки забросили скафандры и снова играют в строителей.
Последнее заседание Совета, как и все предыдущие, транслировалось по ста восемнадцати каналам международной телесвязи на Земле, передавалось на все орбитальные спутники и космические станции, в академгородки Луны, Марса и Венеры, на постоянные посты за пределами Солнечной системы и корабли, летящие в световом интервале скоростей.
Но на этот раз у домашних телестен и каютных экранов собрались в основном скучающие пенсионеры, свободные от вахты космонавты, «переживающие» за коллег, и просто любители научных скандалов.
Предстоял «похоронный день».
»Похоронные дни» давно уже стали традицией. Разведчики Глубокого космоса привозили с собой не только образцы и факты, но и смутные догадки, неясные ощущения, неожиданные сопоставления. Это были психологические «отходы производства», не входящие в отчеты экспедиций, но ведь когда-то в «отходах производства» урановых фабрик супруги Кюри нашли полоний и радий…
Поэтому Совет очень внимательно рассматривал любое, даже самое фантастическое предположение космонавта, ведь его подсознание могло зафиксировать то, что не понял и не принял мозг, — в толще песка могла сверкнуть золотая крупица открытия.
Надо сказать, однако, что такие крупицы сверкали не слишком часто. Гораздо чаще новоявленной гипотезе совершенно справедливо устраивали пышные «общественные похороны». Обычно разведчики защищались отчаянно, и проходило немало времени, прежде чем все становилось на свои места.
Однако сегодня ничего интересного не предвиделось. Медведев читал докладную космобиолога Савина в полупустом зале. Операторы телекамер откровенно зевали. Штейнкопф, склонив седую львиную голову, следил за чтением по немецкому тексту и время от времени усмехался.
В буфете у стойки бара было шумно и многолюдно.
— А я все-таки понимаю Савина — кристаллопланеты кого хочешь с ума сведут…
— Но послушай, искусственное происхождение — это же черт знает что такое!
— Да что ты привязался к искусственному происхождению? Он же сам пишет: «Допускаю в качестве рабочей гипотезы». Вот смотри здесь: «Моя задача гораздо уже…» так… так… вот: «Доказать возможность жизни на кристаллопланетах… убрать тем самым барьер Штейнкопфа с пути человечества… остальное сделают другие…»
— Ну и что он доказал? Только то, что Штейнкопф прав!
— У него здесь очень серьезные выкладки…
— Выкладки! Нет жизни на кристаллопланетах? Нет!
— Я полностью согласен с Гориным: верх нелепости. Правой рукой Савин подтверждает Штейнкопфа, левой пытается; отрицать. Я просто не понимаю, почему Совет принял к обсуждению эту докладную. Ясно ведь, что докладная плод фантазии переутомленного человека. Даже неудобно как-то за него…
— Товарищи, а почему сам Савин не был ни на одном заседании? И сейчас его нет…
— Стыдно, наверное, за свое произведение…
— Брось, Панчук, как не совестно! Савин болен…
— А что c ним?
— Не знаю…
— Говорят, катар верхних дыхательных путей или бронхит… В общем, что-то в этом роде…
— Никогда не думал, что космонавты боятся простуды…
— Осторожно, «киты» на горизонте!
— Не выдержали…
— Из него никогда не выйдет серьезного ученого, — торопливо, с одышкой говорил директор Института генетики Столыпин, едва поспевая за тяжелой, но стремительной фигурой одного из восьми постоянных председателей МСК, Манука Георгиевича Микаэляна. — Он и раньше метался из института в институт, от одной темы к другой. И ничего не доводил до конца. Его стремление к оригинальничанию и рекламе не знает границ. Планеты-зонды! Планеты-яйца! Бред какой-то…
Микаэлян нетерпеливо раскачивался на носках, ожидая, пока автомат наполнит стакан. Ободренный его молчанием, Столыпин продолжал:
— И потом эта теория «перенасыщенного раствора». Савин отвергает эволюционное перерождение неживых форм материи в органику. Вы только послушайте: «Перенасыщенный раствор соли может бесконечно долго оставаться раствором, но стоит бросить туда хотя бы один кристаллик, как начнется бурная кристаллизация, и за минуту почти весь раствор превратится в твердое тело. Так и в космосе — накопление факторов возникновения жизни может идти бесконечно долго, не давая жизни. Но достаточно легкого толчка, чтобы произошел биологический взрыв…» Это же пресловутый божественный первотолчок! Чистейшей воды деизм!
Запотевший стакан жег пальцы. Отдуваясь, кряхтя и морщась, Микаэлян пил ледяной «Боржоми» маленькими глотками и старался не смотреть на Столыпина.
— А эта галиматья об управляемых биосферах? Или о «жизненных инъекциях»? Какие перлы: «Намеренное введение в чужие миры естественных или искусственных организмов может разбудить спящие миллионостолетиями пустыни — кристаллопланет, и кто знает, какие горизонты откроются нам тогда!» Каково, а? А ведь молодежи только свистни — она на рога полезет… Провокация!
Микаэлян посмотрел пустой стакан на свет и поставил его на стойку.
— Слушай, Столыпин, ты на Луне был?
— Был. А…
— В скафандре?
— Смеетесь, Манук Георгиевич? В мои годы — скафандр!
— Вах! Так ведь на Луне нет атмосферы! И жизни нет! Что же ты наделал, Столыпин? Ты уже мертвец!
— Ах, вот вы о чем… Но Луна — это совсем другое дело!
— А у нас в Армении говорят: «Если кончил одно дело — скорей берись за другое, иначе не успеешь сделать третье». Хорошо говорят, да?
— Манук Георгиевич, значит вы…
— Ничего я не я! — разозлился вдруг Микаэлян и зашагал к дверям, раздвигая толпу мощным коротким корпусом.
В буфете снова зашумели.
— Товарищи, а ведь Микаэлян за Савина! Мне показалось…
— Вот именно — показалось! Просто Микаэлян против Столыпина, вот что. Он его терпеть не может…
— Терпят, как видишь.
— Бездарь…
— Не бездарь, а организатор науки. Теперь так называют…
Когда Андрей и Нина тихонько вошли в зал заседаний и, не замеченные никем, присели на крайнюю скамью, Столыпин уже кончал свое выступление. Он вдохновенно и витиевато говорил о пережитках идеализма у отдельных молодых ученых, о пресловутом Верховном Разуме, о волюнтаризме в науке.
— Некоторые молодые ученые в погоне за рекламой и сомнительной известностью в некомпетентных кругах широкой публики время от времени выдвигали, выдвигают и будут выдвигать так называемые «безумные гипотезы», посягать на фундаментальные законы природы, проверенные опытом. Я подчеркиваю — проверенные опытом! К одному из таких фундаментальных законов относится теория жизненного барьера нашего уважаемого Ореста Генриховича Штейнкопфа…