О победоносцевском обскурантизме с горечью писал и известный юрист А. Ф. Кони:
«Мог ли я тогда думать, что через четверть века после этого тот же Победоносцев, к которому я вынес из Университета большую симпатию как к своему профессору, будет мне говорить с презрением «о той кухне, в которой готовились Судебные уставы», и, сделавшись моим влиятельным хулителем, станет жаловаться на то, что я «ставлю палки в колеса» миссионерской деятельности православного ведомства моими публичными обер–прокурорскими заключениями по вероисповедным преступлениям, дела о которых доходили до уголовного кассационного департамента, — и настаивать, чтобы некоторые согласные с этими заключениями решения Сената, вопреки закону, не печатались во всеобщее сведение?» [183].
A. Ф. Кони был авторитетом в области юриспруденции, обер–прокурором Уголовного Кассационного департамента при Сенате; до него доходили «дела» осужденных за религиозное инакомыслие. По каким–то из этих «дел» Кони публично выступал, показывая вопиющее беззаконие, творившееся при судебных производствах.
B. В. Розанов опубликовал статью «Скептический ум», где рассуждает о «Московском сборнике» Победоносцева.
«Неужели люди так глупы и непоправимо глупы, что могут только сломать шею, идя вперед. Неужели люди так дурны в обыкновенном и пошлом смысле, что если они хотят идти вперед, то делают это как злые и испорченные мальчишки, только с намерением дебоша, а не чего–нибудь прекрасного?.. Автор как бы рассматривает все худое в увеличительное стекло, а все доброе в отражении вогнутого уменьшительного зеркала» [184].
«Автор любит многие институты: Церковь, отечество, закон; больше всего — церковь и древности. Но человека в его индивидуальности? Не видим этого. Человек представляется ему несчастным червяком, который ползет в великом мавзолее истории. Это бедное и неверное представление» [185].
В статье «Когда начальство ушло…» Розанов припоминает инцидент, случившийся в жизни тогдашнего обер–прокурора:
«Однажды в Севастополе Победоносцев, всходя на палубу, оступился на сходни и упал в воду на глубоком месте. Нашелся добрый чудак, который его вытащил. Это — Осип Фельдман, известный гипнотизер. Затем между спасителем и спасенным произошел следующий выразительный разговор:
«Это вы меня вытащили? — Я. — Благодарю. — Помилуйте! Мой долг. — Ваша фамилия? — Фельдман. — Какого исповедания? — Еврей. — Креститесь».
Этот благочестивый совет был единственным знаком признательности…» [186].
Розанов припоминает протокольные выдержки из речи только вступившего во власть обер–прокурора Победоносцева на заседании Государственного Совета 8 марта 1881 г.:
«Что такое конституция? Орудие всякой неправды, источник всяческих интриг»;
«К чему привело освобождение крестьян? К тому, что исчезла надлежащая власть, без которой не может обойтись масса темных людей»;
«Что такое новые судебные учреждения? Новые говорильни адвокатов…»;
«Что такое печать? Самая ужасная говорильня, которая… разносит хулу и порицание на власть…» [187].
И далее:
«В царствование Николая I Апраксин или Бутурлин откровенно заявили, что Евангелие следовало бы запретить, если бы оно не было так распространено. Победоносцев Евангелие не запретил, но упорно изгонял из России, душил ссылкою и тюрьмой всех людей, желавших жить по Евангельскому идеалу… В своей статье о школе он прямо протестует против введения Евангелия в систему школьного образования. И, действительно, с тех пор, как Победоносцев имеет влияние на судьбы русского просвещения, религиозный элемент угас в последнем, окончательно сменяясь церковно–обрядовьй… Я не знаю, верит ли в Бога г. Победоносцев, да и не мое это дело, но смело утверждаю, что никто более Победоносцева не содействовал падению веры в Бога среди школьных русских поколений; никто не принизил так религиозности русского народа, обратив ее в пустую, сухую, но скучно и досадно требовательную государственную повинность и формальность; никто не дал вящего соблазна к бегству сколько–нибудь свободных умов в материализм и атеизм, для которых, однако, г. Победоносцев имеет дерзость вздыхать по средневековым кострам» [188].
Заканчивает Розанов весьма резко: «Но люди религиозного миросозерцания ненавидят и презирают его за то, что Победоносцев — это воплощенное царство от мира сего — разбивает и пачкает их идеал своим лжехристианским самозванством, что религию он превратил в полицию и священника — в участкового надзирателя по духовно–государственной части. У Победоносцева нет больших врагов, как те немногочисленные священнослужители, которые искренно веруют в свое призвание и в возможность проводить в народ евангельский идеал» [189].
«Возвращаясь к вопросу о вере Победоносцева, мне кажется кстати повторить язвительное слово Владимира Соловьева: «если и верует, то — как бесы у апостола Павла, — верует и трепещет» [190].
Бердяев был прав, когда признавал за Победоносцевым его искренность в отношении к государственной православности; более того, Победоносцев был убежден в том, что без самодержавной власти погибнет и православная Церковь [191]. Он исповедовал известную «симфонию» Церкви и государства. «При обсуждении в правительстве вопроса о сектантах, когда все уже согласились, что необходимы послабления, Константин Петрович произнес следующую фразу: «Я знаю, господа, государства, в которых допущено обращение иностранной монеты, но я не знаю такого, в котором допускалось бы обращение фальшивой» [192]. Все, что не являлось православием, для обер–прокурора, профессора права, было фальшивой монетой, не имеющей права обращения в России. И таков дух законов, которые он фактически диктовал безропотным митрополитам, членам Св. Синода. Но зато как подписывал свои послания церковным иерархам: «Испрашивая молитв Ваших, с совершеннейшим почтением и преданностью имею честь быть Вашего Преосвященства, Милостивого Государя и Архипастыря, покорнейшим слугою — К. Победоносцев». На самом же деле «милостивых государей и архипастырей он ни во что не ставил.
«На своем посту обер–прокурора Победоносцев оказал сильнейшее влияние на православную Церковь и государство в переходный период между XIX и XX столетиями. Профессор права и наставник императора Александра И… Победоносцев, несмотря на ум и усердие, был одним из тех, кто подготовил падение императорского строя. Отпечаток цинизма лежал на этом чрезвычайно консервативном государственном деятеле. Его полнейшее неверие в людскую честность и добродетель вело к политике угнетения в религиозной и культурной жизни» [193].
В этой же книге старого эмигранта, на которую мы сослались, приводится ссылка на журнал «В ограде церкви» (1933, № 3, Варшава), где припоминается характерный случай. Однажды один из почитателей Победоносцева выразил восхищение единодушием епископов на сессиях Синода под его председательством. Обер–прокурор презрительно ответил: «Они нарушают единство своими подписями: у каждого из них свой почерк».
Политический портрет К. П. Победоносцева можно было бы написать более привлекательными красками. У него были, и есть сейчас, почитатели, которые Церковь понимают не иначе как некую организацию, способствующую в тесной связке с государственной властью объединению нации. Как же не вспомнить Сергия Радонежского, благословившего князя Дмитрия на битву с татарами и своим духовным авторитетом способствовавшего собиранию русский земли. Может быть, Церковь и можно было рассматривать как государственную структуру, если бы у Церкви не было совсем иного предназначения. Уместно привести цитату графа С. Ю. Витте из его позднейших мемуаров:
183
Кони А. Ф. Цит. по: «К. П. Победоносцев: Pro et contra». СПб., 1996, с. 277.
184
Розанов В. В. Около церковных стен // сб. «К. П. Победоносцев: Pro et contra». СПб., 1996, с. 299.
185
Там же, с. 300.
186
Там же, с. 329.
187
Там же, с. 330.
188
Там же, с. 332.
189
Там же, с. 333.
190
Там же, с. 333.
191
Там же.
192
Салтамов А. К. П. Победоносцев. СПб., 1997.
193
Зернов Н. Русское религиозное возрождение в начале XX века. Париж, 1991.