— Альма, вспомни правила. Тебе не разрешается пить на людях. Это мгновенная смерть, если они застанут тебя. Ты не можешь обойтись стаканом холодной воды?

Она побледнела:

— Я? Я из Рима. Это моя обязанность — пить вино. Вода! Ты знаешь, что делает вода? Она вызывает ржавчину. Я не хочу, чтобы мои трубы были покрыты ржавчиной. — Она обратилась к Генри: — У вас есть хорошее орвьето, скажем, 1954 года?

— Да, мадам.

— Мы выпьем.

Генри удалился. Три официанта удалились. Мир воцарился за нашим столом. Но постепенно я начала сознавать, что половина людей в огромном ресторане смотрят на нас. Нас оценивали сотни глаз, изучали в мельчайших подробностях, и кожа сзади на моей шее стала гореть. И неожиданно я осознала, что все эти люди знали, кто мы такие, что мы трое из девушек авиакомпании с четырнадцатого этажа, и поэтому они пристально разглядывали нас через сверхмощные телескопы. Бог мой, нас действительно пристально разглядывали, и это меня так нервировало, что я начала подергиваться, как хомяк. Я вытащила пачку сигарет из моей сумочки и достала одну, потом я вспомнила о манерах и протянула пачку Альме и Донне.

— Спасибо, — сказала Донна и взяла одну.

— Спасибо, Кэрол, — сказала Альма и тоже взяла одну.

Донна дала каждой из нас прикурить от маленькой золотой зажигалки, которую она носила в вечерней сумочке; и вдруг мне пришла другая разрушительная мысль. Я сказала:

— О Господи, а нам разрешено курить публично? Донна глубоко вздохнула:

— Почему нет?

— Есть правило о курении…

— Слушай, — сказала Донна. — Ради святого Петра, будь разумной. Неужели у тебя будет наступать оргазм всякий раз, когда мы будем нарушать какое-нибудь глупое, пустое, смешное мелкое правило? Что с тобой, Кэрол?

Я произнесла неуверенно:

— Донна, правила есть правила.

Альма сказала:

— Кэрол, успокойся. Правило говорит, что курить можно, когда ты сидячий.

— Когда ты — что? — спросила Донна.

— Когда ты сидячий. Сидишь.

— С меня довольно, — сказала Донна холодно. — Еще одно слово услышу от тебя насчет правил, и я тебя ударю.

Один из официантов убрал всю посуду с нашего стола, включая графин, а другой официант пришел с тремя чистыми стаканами и чистым графином для воды. Итак, небольшая ловкость рук, и Донна получила свою двойную водку. Очень ловко. Я не одобряла это, потому что все это казалось откровенной глупостью, но я вынуждена была прийти в восторг. Генри и его приспешники, конечно, знали свое дело.

Нам пришлось подождать недолго появления бифштекса-гамбургера «Барбаросса» и тетерева. И пока мы ждали, разговорились. В считанные минуты мы с необузданным энтузиазмом совали нос в личную жизнь каждой из нас.

Начала Донна. Она обратилась к Альме:

— Скажи-ка мне, цвет общества, что тебя привело сюда?

— Я хочу есть. Я умираю от голода. Я могла бы съесть быка.

Я сказала:

— Нет, Донна имеет в виду подготовительную школу.

— А-а, — сказала Альма, — очень хороший вопрос.

Она отвечала около получаса, в это время появилась еда, включая ее бутылку орвьето. Она напыщенно говорила о бедном маленьком тетереве, она презрительно понюхала вино, а потом перешла прямо к рассказу о своей жизни и любви. Я полагаю, что она могла бы охватить все несколькими хорошо подобранными словами, но она должна была рассказать обо всем в подробностях. Кроме того, ее плохой английский то и дело подводил ее и вынуждал возвращаться и переводить Донне, и, честно говоря, я знала недостаточно итальянский, чтобы справиться с описанием жизненного опыта Альмы. А произошло то, что она начала работать с шестнадцати лет в маленьком магазинчике, где торговали религиозными реликвиями для туристов, вот тогда она начала учить английский, для того чтобы она могла продавать туристам все нужные им сувениры. Здесь она познакомилась с очень приятным джентльменом-другом (я могу себе представить), который нашел ей работу в агентстве автомобилей. Потом она встретила очень приятного друга-джентльмена, который нашел ей работу на итальянской авиалинии, что привело ее к встрече с другим другом-джентльменом, который нашел ей работу с самим представителем «Магна интернэшнл эйрлайнз» в Риме. Там она встретила такого приятного друга-джентльмена, который: а) помог ей выучить так хорошо английский, что теперь у нее превосходный акцент, и б) ухитрился найти ей работу стюардессы на европейских линиях. Затем, когда «Магна интернэшнл эйрлайнз» начала поиски девушек для обучения на международных авиалиниях, она обратилась к ним. Отсюда ее рассказ становился запутанным, потому что она обратилась не через ее друга-джентльмена, который, как подразумевалось, работал в «Магне», Это было бы слишком просто. К тому времени у нее был другой друг-джентльмен, который представил ее другу, у которого был друг, а этот друг говорил с кем-то в «Магне» в Нью-Йорке, и они сказали: «Что ж, конечно, это именно та девушка, которую мы ищем, присылайте ее». И вот она здесь.

— Малыш, — сказала Донна. — Тебе есть что вспомнить.

— Немного, — согласилась Альма.

— У тебя было много друзей.

— Несколько, — сказала Альма. Она доверительно наклонилась вперед. — Сейчас я вам кое-что скажу. Знаете что? Я боюсь самолетов. Правда. Всякий раз, когда я летала, у меня был понос. Смешно, а?

— Какого же черта ты хочешь летать в таком случае? — удивилась Донна.-С твоим талантом цеплять парней я бы лучше нашла работу, которая бы не вызывала поноса.

— Хороший вопрос. Я отвечу. — Она погрызла ножку своего тетерева.-Потому что, -сказала она, — потому что в самолетах вы встречаете таких приятных людей.

— Мужчин-людей? — спросила Донна. Альма откинула голову назад, заливаясь смехом:

— Кого же еще?

Донна очень странно на нее посмотрела. Она ничего не сказала; она просто посмотрела на нее, на ее волосы, глаза, рот, ее шею, грудь; и я думаю, что она пыталась прикинуть в уме, каковы же результаты жизнедеятельности Альмы. Я хочу сказать, что было ясно, что Альма имела в виду, говоря о приятном друге-джентльмене; возможно, она спала напропалую со всеми все эти годы. И Донна, используя практически увеличительное стекло, изучала ее свойства, одно за другим, подобно тому, как кто-нибудь изучает в лаборатории морскую свинку, которую подвергли целой серии опытов. Что ж, ошибиться было невозможно: эта конкретная морская свинка перенесла все и сохранила хорошую форму. Конечно, Альма не производила впечатления неразвращенной девственницы, которая ускользает от пристальных взглядов мужчины. В то же время она не выглядела потрепанной, как бывает с некоторыми девушками. Она была нормальной, но очень красивой итальянской девушкой, кровь с молоком и с полным запасом гормонов.

— О'кей, Донна, расскажи ты что-нибудь, — предложила я. — Что привело тебя сюда?

— Черт возьми, — сказала она. — Все просто. Я умирала от скуки в Нью-Гэмпшире. Я прожила там всю свою жизнь. Мой отец занимается гостиничным бизнесом. — Она осмотрела «Комнату Короля-Солнца». — Ничего похожего на это. У нас есть домик возле горы Вашингтона, с лыжной канатной дорогой и всем необходимым, кабинки и всякая чепуха, и магазин, где мы продаем свитера и все в этом роде и даем напрокат лыжи, вот так.

— Звучит замечательно, — сказала я.

— О, конечно.

— Что дальше?

— Что дальше? — повторила она.-Ну что? Я устала смотреть на лыжников. Я устала носить эти чертовы норвежские свитера. Я вдруг сразу решила в прошлом году, что должна уехать оттуда, или я свихнусь. — Она засмеялась. — Меня вдруг осенило — в мире, должно быть, происходят другие дела, кроме лыж. И знаете еще что? Кроме Бостона, должны быть другие города. Весь прошлый год я была так нетерпелива и умирала от скуки, и написала во все авиакомпании, какие могла себе представить, и, наконец, состоялась беседа с мистером Гаррисоном в Бостоне, и вот я здесь.

— Что думал твой отец о твоем отъезде?

— Отец? О, отец самый лучший парень во всем мире. Он был очень рад этому. Я думаю, что он испытал своего рода облегчение, потому что он видел мое нетерпение. И еще одно: моя мать умерла семь лет назад, и отец хочет снова жениться; но он беспокоится, потому что думает, будто я долго не выдержу с его женой номер два. Он совершенно прав. Я ненавижу эту сучку. Мы бы с ней не могли прожить и недели под одной крышей.