— Шекспира бы сюда! — улыбнулся Честер.

— Ты напрасно иронизируешь, — продолжал Гард. — Киф Бакеро получил волшебный подарок, не представляя себе и даже не догадываясь, кто его «добрый волшебник». Легко ли в этих условиях справиться с собой, чтобы разумно управлять вдруг открывшимися возможностями, по сути дела безграничными?

— Вариант современной «золушки»?

— Да! В истории Кифа Бакеро воплотилась в реальность извечная мечта маленького человека вдруг проснуться сильным, не имеющего власти — могущественным, бездарного — гениальным, безвестного — знаменитым, несчастного — счастливым, и так далее и тому подобное. Это тяжесть в несколько тысяч нравственных атмосфер, которая ложится на плечи человека!

— Пожалуй, ты прав.

— И тут, представь, возникает рядом Дина Ланн и в ближайшие полчаса после прилета раскрывает жениху все карты, не скрывая от него даже то, что она сама грубо завербована генералом Дороном! Обвал! Все рушится в глазах Кифа Бакеро — ты понимаешь его состояние?

— Могу попробовать.

— Он — глава государства и в то же время не глава государства: Фишка! Марионетка! Компьютерная описка! Сон кончился… И вот я, разложив в уме весь этот психологический пасьянс, стал думать: что делать, как использовать ситуацию? С одной стороны, зверское убийство О'Чики, истинного кандидата в президенты, и вознесение Кифа Бакеро в президентское кресло в прямой связи с «варфоломеевской ночью», устроенной генералом Дороном, вроде бы не было. С другой стороны, однако, в моей воле и в моих возможностях их накрепко связать, потому что все это было работой Института перспективных проблем, возглавляемого тем же Дороном: политика — как бы основная продукция ИПП, возня с гангстерами на «Фирме Приключений» — как бы ширпотреб. Если так, в борьбе против Дорона я должен делать Дину Ланн и Кифа Бакеро не просто своими союзниками, а козырями, причем очень сильными, — так? Скажи, Фред, так или не так?

— Не знаю, Дэвид. Откровенно говоря, попахивает шантажом, а на кой нам черт высокие цели, достигаемые низменными способами?

— Ах вот как ты заговорил! Ты хочешь, чтобы я одолел убийцу и бандита, подонка и безнравственного мерзавца, надев белые перчатки и боясь испачкать их его соплями? Предварительно сделав маникюр и покрасив ноготочки лаком?

— Извини, Дэвид, я, вероятно, что-то не то сказал?

— То! Именно то! — закричал Гард. — А потом мы ломаем голову, не умея понять, почему зло так часто побеждает добро. Да потому, что оно с кулаками, а добро — с маникюром!

— Но другого добра не нужно, — упрямо сказал Честер. — Оно перестает быть добром, если надевает боксерские перчатки.

— Врешь! Это старый спор, и решается он не философствованием за чашечкой кофе, а дракой на открытом ринге! Решается в борьбе, цена которой — жизнь или смерть! Пойми, слабый ты человек, что любыми способами я должен был, борясь с Дороном, получить Кифа Бакеро в качестве своего верного союзника, способного заговорить, когда будет нужно, и заговорить громко!

— Таким же союзником ты рассчитываешь сделать Рольфа Бейли?

— Он мой враг! — резко сказал комиссар. — И твой враг! Не союзник! Но не торопись, Фред, дойдет дело и до него. Пока вернусь к Таратуре. Сегодня они прилетают с Диной Ланн из Даулинга, за полчаса до начала пресс-конференции, я просто не хочу ею напрасно рисковать. Так вот, я не знаю пока, каким образом сделал Таратура то, что от него требовалось, но знаю другое. Киф Бакеро на нашей стороне, о Дине Ланн я уже не говорю.

— Чудеса, да и только! Особенно вознесение Бакеро. Как в кино.

— Кому-кому, Фред, но тебе должно быть известно: даже в плохих детективах авторы тратят весь свой талант, пусть даже измеряемый микронами, на то, чтобы связать концы с концами и все объяснить. Но в реальной жизни факты как раз часто не увязываются и не объясняются. Полно нелогичностей, «белых пятен». Так что ты ошибаешься. В кино чудес не бывает, они бывают в жизни!

— Переходи к Рольфу, — сказал Честер.

— Погоди, разве Аль Почино тебя не интересует? По адресу, так счастливо мною полученному, направился, как ты понимаешь, инспектор Таратура, причем один, даже без подстраховки, чтобы вообще никто ничего не мог заподозрить. И представь себе…

— Увидел Аль Почино? — без энтузиазма, словно ему рассказывали сказки, произнес Честер. — Так, что ли?

— Не совсем так, но в конечном итоге — да! Увидел! Аль Почино! И передал ему записку Гауснера. И матерый гангстер, представь себе, как бычок на заклание, покорно последовал за Таратурой. И инспектор привез его в обусловленное место. И я переговорил с Аль Почино накоротке, отложив большой разговор на потом. И, переодев его, тщательно загримировав, привез сюда! И теперь берегу как зеницу собственного ока! Вот где теперь у меня генерал Дорон! — Гард поднял вверх кулак со сжатыми до побеления пальцами.

— Невероятно!

— Перехожу к Бейли, — успокаиваясь, сказал комиссар. — Когда я увидел у Аль Почино ту же татуировку из двух букв, я спросил, что они означают. Увы, к этому времени я уже догадывался, каким будет ответ… Аль Почино был со мной откровенен, как забеременевшая дочка со своими родителями, когда факт беременности уже не скроешь. Девочка называет соблазнителя, а Аль Почино назвал имя человека, который изменил не только его внешность, но всю его жизнь: Рольф Бейли! Наш тщеславный «друг», ученый профессор, как великий художник на великих творениях, оставлял на людях, побывавших в его руках, факсимиле, две буквы: «БР» — Бейли Рольф! Он гордился своими «произведениями», он запечатлевал свое имя, представь себе, не для суда, а для истории, думая, что в историю можно войти и через Дворец правосудия! Именно так оно и выйдет, Фред, я это твердо обещаю: он станет так же печально известен, как Герострат!

— Рольф твой друг, Дэвид, — тихо сказал Честер.

— Извини, но истина мне дороже.

— Объясни, по крайней мере. У меня все плывет в голове. Я готов смириться со всеми твоими «белыми пятнами», но Рольф! — при чем он тут? Какое отношение он имеет к бывшим гангстерам?!

— Вот! — воскликнул Гард. — Мы наконец подошли к тому, что называется «сведением концов с концами»! Который час? Четыре? Одевайся. Поехали. Нас ждут…

23. ДВА МЕСЯЦА УЖАСОВ

— Оставь надежду, всяк сюда входящий! — прошептал Честер, когда за ним и Гардом задвинулась двойная, перегораживающая тюремный коридор, стальная решетка.

Для комиссара Гарда она была столь привычна, что он не сразу понял, о чем говорит Честер, а когда понял, удивился: насколько все же литературны представления о жизни истинных интеллигентов!

— Аль Почино, например, глядя на эту решетку, — сказал Гард, — наверняка подумал о ее надежности, как и о надежности засовов и неподкупности охраны; обо всем, от чего сегодня зависит его безопасность и жизнь.

— Ты преувеличиваешь, — не согласился Честер. — Нормальный человек так думать не может, потому что нормальный человек должен всего этого бояться, а не надеяться на решетки…

Более спорить Гард не стал.

Их шаги гулко отдавались в подземных тюремных коридорах. Впереди, со связкой ключей, шел охранник. Затем они миновали турникет.

— Между прочим, если бы мы шли без сопровождающего, — сказал Гард, — повсюду уже выли бы сирены:

— Да? А я не заметил фотоэлемента, — признался Честер.

— Его здесь и нет. В эту часть тюрьмы турникет пропускает беззвучно всего несколько человек, в том числе нашего сопровождающего. А подделать устройство, которое включает и выключает сирену, нельзя, потому что этим устройством является наш проводник.

— Каким образом?

— Этого даже я не знаю.

— Но мы же прошли за ним!

— Потому что с диспетчерского пункта сюда дали команду: пропустить за проводником двоих!

Честер поежился.

— Пришли, — сказал сопровождающий, останавливаясь. — Он здесь.

— Подождите. — Гард остановил его руку с ключами и заглянул в глазок камеры.