Анекдотец никого не рассмешил. Петя оглянулся, снова ища поддержки, не нашел, но не сдался.

— Я к тому, Михаил Михайлович, что такие доказательства, когда неугодные факты вовсе замалчиваются, для цыгана хороши, а не для ученого. Я ведь отлично понимаю, для чего все это товарищу Лазебникову. Он хочет свернуть напрочь буровые работы и вести раскопки своим археологическим методом, чтобы возиться здесь сто лет. Он и сказочку свою для этого придумал. А мы, буровики, можем решить задачу за несколько дней, позвольте только пустить большой лазер и пройти этот слой насквозь. Мы разом все цыганские гипотезы отметем…

— Точно! Даешь лазер! — раздалось несколько нестройных голосов с той стороны, где сидели буровики. А Димка выкрикнул:

— Жми, Петя, развивай дальше!

— Ты скажи прямо, Сергей, — обратился Петя к Лазебникову, — ты не юли: раскопки предлагаешь?

— Раскопки, — сказал Сережа и опустил голову.

Поднялась буря. Шум стоял минут пять, не меньше. Вести медленные, может быть, многолетние раскопки, когда всем казалось, что отгадка рядом, никого не устраивало.

Атмосфера накалялась. Выступали почти все, летели едкие реплики с мест, задавались вопросы «с подтекстом». Но большинство, соглашаясь с Лазебниковым, все-таки категорически возражало против раскопок: молодежь, не терпится. А ничего другого никто предложить не мог. Или лазер, или раскопки. «Не подумаешь, что на Луне, — отметил Шипулин. — Типичная земная перебранка ученых».

— Нет, нет, нет, лазер нельзя! — выкрикивал кто-то, пока Михаил Михайлович в последний раз взвешивал все «за» и «против». — Там, может быть, дворец, черт знает что, а мы, как дикари, с лазером. Нет, нет, нет!

— Копаться здесь пять лет лопаточками? Извините! Сегодня же подаю заявление. Мы что — в песочнице играть приехали?!

— Только не лазер, надо подумать, все взвесить и не спешить. Главное, не спешить. Так можно всю Луну испортить…

Когда Шипулин встал, нестройный шум голосов умолк разом.

— Все правы, — сказал он негромко. — И все ошибаются. Разумеется, лазером нельзя. Это ясно. Но и раскопки нас не устраивают — время не то. Что есть еще подходящее? Больше нет ничего…

Шестьдесят два человека молчали. Казалось, никто не дышал. Где-то между вторым и третьим рядом всплыло на секунду ехидное, злорадствующее лицо Гришаева — и растаяло. Мелькнули тревожные глаза Ольги: «Только, пожалуйста, береги себя. Лучше лишний раз с Землей посоветуйся, спроси разрешения». Ольга, Ольга! Единственный человек, которому нужны не его открытия, а он сам. По ней, хоть вовсе не будь никакой Луны лишь бы он возвратился живой и здоровый. Ну что ж, посмотрим!

— Больше нет ничего, это точно. Значит, остается одно — взрыв. Таким образом, мы в кратчайший срок расчистим обнаруженную разведчиками сферу. И если это действительно сооружение космического разума, наш взрыв ее не повредит…

4

Громыхнул телефон. Ольга взяла трубку. Незнакомый взволнованный голос спросил:

— Квартира Шипулина? Извините, пожалуйста, у вас нет случайно Гришаева? Это дежурный института, с ног сбился, весь город обыскал, тут у нас ЧП…

— Чего ради у нас будет Гришаев? — насмешливо ответила Ольга и положила трубку.

— Кто это? — спросил Гришаев, потягиваясь.

— Из института, дежурный. Вас что, всегда у женщин ищут?

— Случилось что?

— Какое-то ЧП. С ног, говорит, сбился, вас разыскивая. ЧП — что это может быть? Луна?

— Не знаю, возможно. Ваш сумасшедший муж на все способен. Ладно, до свидания. Узнаю — сразу позвоню.

Дверь за ним закрылась. Она нервно принялась ходить по комнате. Тревога не унималась. С маленькой фотографии на столе грустными глазами смотрел на нее Шипулин.

…Она была студенткой четвертого курса, когда судьба столкнула ее с Шипулиным. Он читал курс общей теории космонавтики, а для нее это были дебри. Вообще она попала в институт случайно — не хотелось расставаться с одним очень славным парнем, который не мыслил жизни без этого института. Прежде она как-то не замечала придирчивого и остроязыкого профессора, но когда дважды он попросил ее с экзамена, пришлось задуматься. Дело пахло отчислением, это было бы глупо после четырех лет учебы. Одна подружка посоветовала: «А ты, Олька, очаруй его, используй последний шанс. Тем более старый холостяк. Вот прямо сейчас и шагай к нему домой. Чего теряться!» И она пошла. Три вечера, забывая о времени, он рассказывал ей про космонавтику. Это было захватывающе, поначалу она даже увлеклась и вполне сносно научилась разбираться в основных вопросах. Она выкарабкалась, зато он «влип» — трогательно и безнадежно. Вскоре она почувствовала, что не сможет бросить его, что нужна ему, что этот насмешливый, никаких авторитетов не признающий человек, гроза ортодоксов, надежда науки, вдруг превратится в ничто, перестанет существовать как личность, если она скажет ему «нет». И она сказала «да», тем более что роман со студентом не сулил ничего перспективного. Правда, Шипулин был почти на двадцать пять лет старше ее и часто прихварывал, но она по-своему любила его, а скорее жалела. И она стала его женой.

Все эти годы она в меру своих сил и способностей исполняла обязанности жены большого ученого и большого чудака, но при нем все-таки чувствовала себя словно на экзамене, а настоящей жизни, такой, как хотелось, не было. Но вот в последнее время к ней зачастил Гришаев…

В шесть она включила радио. В последних известиях ни о каком космическом ЧП не было ни слова, но это еще ничего не значило. Передавали легкую музыку, потом урок гимнастики. Гришаев не звонил.

Без десяти восемь раздался звонок в прихожей. Она открыла. Неизвестный человек спросил строго:

— Товарищ Шипулина, Ольга Владиславовна?

— Да, это я.

— Распишитесь.

Она машинально расписалась. Прежде чем разорвать конверт, села в кресло: руки и ноги не слушались. В конверте лежала маленькая хрустящая бумажка под копирку.

«Специальная спасательная… специальная спасательная… — твердила Ольга, выронив сложенный вдвое листок. — Взрыв большой мощности… Гришаев сказал бы: «Опять ваш авантюрист». И почему они считают его счастливчиком, которому все всегда удается, все сходит с рук? Лишь она, одна она знает, сколько ночей просидел он над расчетами, сколько дум передумал, каких-то недоступных ей мучительных дум! Как терзался наедине с собой перед каждым «безрассудным шагом«! А его самоуверенность, лихачество, насмешечки — только видимость, чтобы воодушевить других, чтобы все, до последнего буровика, поверили в удачу. Не потому ли удача следовала за ним всю жизнь? Нет, они попросту не знали его! И теперь, возможно, уже никогда не узнают… Но если там действительно что-то произошло, Шипулина могла погубить не «авантюра» — только случайность…» Прошло сколько-то времени, прежде чем позвонил Гришаев.

— Оля, читали? — спросил он.

— Читала. Что это может быть?

— Черт его знает! Ваш старик всегда выкинет какую-нибудь штучку. Авантюры — его амплуа. Помните, просил повлиять, чтобы чаще советовался?

— Влияла.

— И что?

— Обещал.

— Обещал! Ну а вы как?

— Ничего, держусь.

— Ладно, Оля, молодец. В общем, я думаю, ничего страшного. Самое страшное — он мне все планы сорвал. Горит мой институт из-за вашего Шипулина. Да, я вам вчера еще не все рассказал. Не против, если заскочу на часок?

— Против.

— Что?!

— Против.

— Ах вон оно что! Отпеваете старика? Ну-ну, валяйте!