Изменить стиль страницы
  • —   В целом — есть.

    —   Какие?

    —   Я же — шаман. (Смеется).

    —   Ты общался с продвинутыми представителями культов, знаком с каноническими текстами?

    —   Да.

    —   Почему же тебя интересует примитивный шаманизм?

    —   Шаманизм - самая древняя форма религиозности. Даже официально — более шестидесяти тысяч лет. При кажущемся примитивизме, шаманизм более интегрален, чем современные дифференцированные религии.

    —   Почему ты так уверен в этом?

    —   Большинство религиозных учений, развивая одни аспекты, утеряло другие.

    —   Но была ли в столь древнем шаманизме духовность?

    —   Если бы высшие силы не стремились себя проявить с древних времен, сегодня не было бы развитой духовной жизни.

    —   А в чем видишь ограниченность учений?

    —   В гордыне.

    —   Как это?

    —   Когда учение объявляет только себя абсолютно истинным, а все другое - ложными, оно впадает в гордыню.

    —   Но во многих развитых конфессиях есть высокообразованные и высокодуховные люди. Они мыслят и чувствуют не интегрально?

    —   На высоких ступенях в любой религии человек начинает быть целостным и понимать ограниченность частного.

    —   Почему же они об этом не заявляют?

    —   Кого не слышат, кого не хотят слышать, кто считает, что не поймут, кто боится...

    Шаман в городе

    28.09.04

    Жизнь общества Шаман описывает очень своеобразно. Например, он говорит, что с 2000 по 2004 жил в «темной полосе». Термин, насколько я понял, характеризует какой-то глобальный переменный процесс (темные и светлые полосы) в жизни общества.

    —   Почему «темная полоса»?

    —   Приходя в город через много лет, попадаю в светлую или темную полосы.

    —   Связано с уровнем жизни, порядка?

    —   С доминированием темных или светлых групп людей.

    —   Ну, отличить темные от светлых иногда очень трудно.

    —   Почему так думаешь?

    —   Нет критерия. Ни одежда, ни должности, ни уровень разговоров помочь не могут.

    —   Часто люди не замечают различий из-за их простоты.

    —   Есть простой критерий?

    —   Посмотри на наиболее успешных и пойми, почему считаются успешными.

    —   В разных группах разные критерии успешности.

    —   Есть общий один.

    —   Какой?

    —   Устремление к духовности или к свинье.

    —   Как это «к свинье»?

    —   При устремлении к свинье успешными считается те, кто комфортнее живет, слаще жрет и трахается.

    —   Да, даже и во многих властных структурах так.

    —   Но даже самым крутым не угнаться за хряком среди свинок в теплом хлеву.

    —   А почему «устремление»?

    —   За «победы» в жизненной гонке положен приз — достижение идеала в следующей. Индийцы называют это кармическим перевоплощением. Такие «победители» вновь родятся свиньями.

    —   Они же не хотят свиньями.

    —   Человек реально хочет не то, что он об этом думает, а то, что проявляется в его делах и поступках. По делам и по жизни его.

    —   А сейчас какая полоса?

    —   Светает.

    08.11.97

    В вопросах Шамана о Москве, Санкт-Петербурге, Риге и других городах чувствуется наличие своеобразной системы. Например, рассказы о проверке документов в Москве он слушал, зевая, а о магнитных картах долго расспрашивал и был недоволен неполнотой ответов; вопрос о ценах он считал несущественным, а то, что в метро стало меньше красивых женщин — очень существенным. Мою версию о том, что красивые женщины пересели в автомобили, он одобрил, а версию о конкуренции как основе ценообразования — высмеял. Его высокий уровень социальной компетентности при отшельническом образе жизни удивлял меня.

    —   У тебя есть паспорт?

    —   Спрятан возле города.

    —   Откуда?

    —   Море и горы дают все. Когда я нашел этот паспорт, его владельцу уже нельзя было помочь.

    —   А настоящий?

    —   Настоящие документы давно истлели.

    —   Ты где-то прописан?

    —   Зарегистрирован.

    —   Как это делаешь?

    —   В следующий раз ты немного поможешь мне и узнаешь.

    —   Как можешь знать, не бывая в городе?

    —   Знаю города также хорошо, как море или горы.

    —   Откуда?

    —   Я прожил в городах много дольше тебя и еще собираюсь жить в них.

    —   Как давно начал так жить?

    —   Сослали меня в Якутию еще как правого эсера. Я сразу ушел на Восток, к океану.

    —   Сам?

    —   Договорился с Фогельманом для работы в его группе.

    —   Но и здесь люди жили: Охотск, Ола, Гижига, Марково...

    —   И здесь достали. В двадцатых я имел бартер с японскими компаниями.

    —   Здесь были тогда японские компании?

    —   Пытались торговать и работать.

    —   Не помнишь какие?

    —   Чите-Шока, помню. Потом по именам владельцев шхун помню — Танака, Юзара, Кумакици. Смотри-ка, забыл некоторых.

    —   При Сталине тебе это, конечно, припомнили?

    —   При Дальстрое, вылечил одного старого несчастного особиста. Он сказал, что грозит за этот бартер.

    —   Что он сказал?

    —   Что на «Генри Ривере» везут «мое дело» с приговором.

    —   Он был прав?

    —   Компаньоны, которые не решились уйти, умерли в лагерях.

    —   Может они, действительно могли сообщить японцам что-либо стратегически важное?

    —   Конечно. Здесь была целая рота медведей и дивизия зайцев.

    —   Как ты ушел?

    —   На юг, потом на запад по Охотскому тракту. Советские им уже мало пользовались. В Олекминске купил документы.

    —   Что ты брал у японцев?

    —   Все. Даже купил жену.

    —   Японскую?

    —   Тогда это было обычно.

    —   Именно купил?

    —   Я попросил, и через год мне привезли девушку.

    —   Много привозили японских девушек?

    —   В восемнадцатом—девятнадцатом веках японцы, китайцы, корейцы, американцы постоянно кого-нибудь привозили и увозили.

    —   А русские?

    —   Русских, конечно, было больше. Они с пятнадцатого века приходили по суше всем отрядом или караваном, а не единицы, как с кораблей.

    —   Что стало с той японской девушкой?

    —   На следующий год отправил домой. Им очень плохо здесь зимой.

    —   У вас был ребенок?

    —   Нет. Быстро понял, что придется отправить. Боялся, что зиму не переживет.

    09.11.97

    Собираюсь в город. Нужно сделать крюк от землянки Шамана к моему домику, забрать паспорт и в нем деньги на дорогу. Из леса иногда выходишь в таком виде, что могут и спросить документы. Шофера на этом участке трассы рассказывают друг другу обо мне всякие мифы: «На тысячу километров ни одного поселка, и мужик пеший на дороге голосует»... И выдумки всякие. Это неплохо. Предупреждены, не боятся, подсаживают. Со своей стороны, стараюсь поддерживать хорошие отношения: когда проставлюсь, когда с мелким ремонтом договорюсь и заплачу... Здесь важны не деньги, важно, что человек стремится быть благодарным.

    Все же досадую немного, что не взял паспорт, когда пошел к Шаману. О паспорте на побережье не думаешь, как о вещи из другой жизни. Вспомнил вчерашний разговор с Шаманом.

    —   Ты захоронил труп, у которого взял паспорт?

    —   С понятием. И крест поставил. Хотя не вижу в этом смысла.

    —   Зачем тогда?

    —   На нем крестик. Возможно, верующий.

    —   Не понимаю. Ему уже было все равно, для тебя бессмысленно. Зачем?

    —   Ему — не все равно. Для него есть смысл.

    —   Но он же был мертв, когда ты его нашел.

    —   Тело мертво, но при чем здесь смысл?

    Несколько секунд мы молча смотрели друг другу в глаза, и я решил изменить вопрос.

    —   Зачем тебе его смысл? Ты поступил социально?

    —   Нет. Просто выполнил договор.

    —   Какой еще договор?

    —   Я взял у него паспорт и похоронил его так, как ему бы хотелось.

    —   Я что-то не понял в сути договора?

    —   Другими словами: отдал несколько своих действий его смыслу. В благодарность за паспорт. Это просто кратковременное сотрудничество.