Он, наконец, перевел дыхание, лоб его стал матовым от бисеринок.

— Получается, чем мы сильнее, тем уязвимее. Порочный круг… Но, знаете, вы не расстраивайтесь. Все равно надо жить, зачем-то же мы живем… Не расстраивайтесь.

— Да уж мы не будем! — возмущенно прорвался их Гнутова минутной давности вдох. — Я лично не собираюсь. В конце концов одолели же иммунодефицитный вирус, и с этим компьютерным СПИДом справимся…

— Алгоритмобоем его! — возликовал Стасик. — Слушай, Гнутов, а ты совсем недавно что-то другое говорил — «ничего сделать нельзя, нет никакой защиты»…

— Пока! — выпалил Гнутов. — Пока нет! Да может, она и не понадобится. Общий уровень гуманизма так повысится, что все хакеры раскаются и больше не будут. Да! Это моя последняя надежда — гуманизм.

— Я ж и говорю, надо надеяться, — убито вставил Покрывайло.

— Нетушки, ребята! — даже взвизгнул Стасик. — Нету у нас никакой надежды. Компьютерные сети у нас какие? Всемирные и интегральные. Значит, даже если хакеры и вымрут, дело рук их останется жить. Будет бродить по цепям, по кабелям, по световодам, будет прыгать по лазерным лучам от спутника к спутнику, размножаясь, как сенная палочка и мутируя, как вы справедливо изволили заметить, наподобие вируса гриппа.

И время от времени вылезая то тут, то там, напоминая о себе крупными неприятностями. Поезд ушел!

Алгоритм зла бессмертен. Угроза вечно следует за нами, как тень. А вы говорили — «ненаучно», «недиалектично», в «Технику-молодежи» посылали…

— Раз, два, три, вот я уже и успокоился, вот я больше не волнуюсь, — сказал Гнутов. — Хладнокровен, как динозавр. Что ж. Придется разрушить старую интеграцию, зараженную вирусом. И создать новую, здоровую, чистую…

— «Мы наш, мы новый…»

— Издержки? Пусть. Временно затянем потуже пояса. Думаю, задача окажется не сложнее, чем для своего времени всеобщая противооспенная вакцинация.

— Я же говорил, логика девятнадцатого века, — опять встрял Покрывайло. — Мы набрали слишком большую скорость… Если мгновенно остановить разогнавшийся поезд, знаете, что будет?

— Вы, ребята, сговорились, что ли? — зловеще осведомился Гнутое. — Единым фронтом решили выступить? Ну, ладно. Посмотрим. Время покажет. Моя мысль единственно рациональна, потому что она оптимистична. Кстати, будь у меня тогда побольше времени, я б успел собрать новый «ящик» на минуту раньше, и мы бы с тобой, Стае, здесь не валялись…

— Слушай, корреспондент! — проревел пилот, наклоняясь к уху Стасика. — У тебя в этой штуке есть микропроцессор?

Стасик понял, что он говорит о «Фокусе». Да, в ТЖК было даже два микропроцессора.

Пилот молча принялся отстегивать кнопку за кнопкой. Стасик взглянул на экран. Австралия. А может, Мадагаскар. Мельтешенье и рябь.

Пилот снял «Фокус» с его плеча и прозрачной антистатической отверточкой вывинчивал болтики из крышки корпуса. Стасик смотрел, как он потрошит внутренности ТЖК, и всякий раз, когда от платы отрывалась очередная серебряная пайка, внутри его корреспондентского естества тоже что-то обрывалось. Пилот насвистывал себе под нос.

— Сними крышку с этого блока, — не поднимая лица, он протянул руку и постучал отверткой по приборной панели где-то возле потухшего дисплея. Корабль в этот момент совершил очередную чертоломную эволюцию, и это скромное движение чуть не стоило ему вывиха плеча.

Стасик поймал проплывающую мимо отвертку, подтянулся к дисплею и попытался воткнуть свое незатейливое орудие в канавку на головке первого из пластмассовых винтиков. Нелепо взмахнул руками и повалился на приборную панель. Перекатился на спину, ожидая взрыва ругани. Но пилот молча ковырялся в «Фокусе», предоставляя Стасику самостоятельно справляться с поставленной задачей. Ни головомоек, ни подсказок ожидать не приходилось. «Ваша жизнь — в ваших руках». Стасику показалось, что он слышит характерный стон-вопль, как при входе в плотные слои…

В ярости ударил отверткой, как штыком. Пропорол глубокую царапину в пластике, затормозил отвертку и, сильно надавливая, повел к винту. Сколько ему понадобилось времени, чтобы открутить все четыре, Стасик не уловил. Но как только крышка отлетела в сторону, пилот очутился на Стасике верхом. Сжимал поясницу коленями, как жокей конские бока, и, перевесившись через его голову, погружался в хитросплетенье электронных потрохов. Стасику больше заняться было нечем и он стал думать о том, что сейчас они с пилотом в этой псевдофизкультурной пирамиде представляют собой отличную мишень для какого-нибудь падкого до кисленького репортера — конечно, более удачливого, чем он сам.

— Ага! — раздалось над его головой. — Две минуты! Бы! Две еще.

Антарктида. Больше всего Стасик боялся увидеть на этом снежном блюде точечки пингвинов. Уже в стратосфере? Коленки пилота так больно сдавили ему бока, что Стасик запищал, тут же устыдился своего писка и ту* же взлаял, снова не сдержавшись. Вот так, обливаясь слезами, против воли сыпавшимися из-под пушистых ресниц, он и прожил эти две минуты.

Когда клещи, вонзившиеся в ребра, ослабили хватку, он почувствовал, что и болтанка почти прекратилась.

Одновременно на иллюминаторы выплеснуло серо-синюю муть, и Стасика вдавило в штурманское кресло.

Пилот перелетел через его голову и с грохотом упал где-то за спиной. Успел ли он ввести программу? Требуется ли ручная корректировка?

— Эй… — разлепил губы Стасик. — Что нужно делать?

Он даже не знал, как зовут пилота. А тот подло молчал. Зуммер. Вспыхнул транспарант. Аварийная ситуация. Требуется ручная корректировка.

Стасик решил не впадать в панику. Мыслить логически. Клавиша? Он ткнул первую попавшуюся. Кабина погрузилась во тьму. Черт. Нужная клавиша должна находиться не здесь, а где-то перед пилотским креслом.

Перегрузка — этак два «же». Или больше? Стасик повернулся, собираясь перебраться, в пилотское кресло.

Раздался ощутимый треск костей. По-прежнему обливаясь слезами, он пополз, упираясь головой в край панели. Это не клавиша, не кнопка. Должен быть какой-то рычаг или рукоятка. Перемещаются в пространстве дюзы. Вот рукоятка. Куда двигать? Мы летим вниз. Нам нужно — вверх? Рукоятку — вверх!

Куда, стой… Посмотри в иллюминатор. Все равно. Не успеешь, не сумеешь. Вода. Мягкая посадка.

«Аполлоны» приводнялись. Задрать нос корабля. Глиссировать, черт побери! Наплевать, рукоятку до отказа — вверх. Еще что-нибудь нажать?

Стасика отшвырнуло от панели, на водяную каплю от раскаленной сковороды. Возможно, он сломал спинку пилотского кресла. Возможно, ломаясь, она самортизировала — во всяком случае, дух из него не вышибло.

Хотя в это мгновение показалось, что полетели брызги… Стасик с брызгами вылетал сам из себя… А потом все успокоилось и началось медленное приятное покачивание. Оно-то Стасика и доконало. Сморило. Он уснул, не обтерев с лица слюни и слезы.

В окнах погас день. Обвившие тело змейки шнуров и кабелей обмякли, никелированные прутья дистракционных аппаратов провисли, наконец, вся тяжесть дневных переживаний и забот отлетела. Устал Стасик. Больничная машинерия еще не научилась выводить из организма скапливающиеся за день токсины усталости.

А если б медики все же овладели ободряющей технологией? Эра всеобщего кайфа. Всем хорошо. Все свежие, рьяные, жовиальные. Революция в человеческом обществе.

Говорят, самым революционным и одновременно гуманным шагом в нашей истории явился переход к рабовладению. Пленных перестали убивать и поедать. Их начали эксплуатировать. Но первому в мире рабовладельцу пришлось ой как туго. Нужно было драть из себя жилы, чтобы прокормить до нового урожая не только себя и свою семью, но и нового едока — живое орудие, «живого убитого». И сам-то великий гуманист жил до этого впроголодь, примитивными своими землековырялками обеспечивая себе лишь балансирование на грани дистрофии. А тут — еще один рот… Ученые до сих пор не могут понять, как древнему земледельцу удалось вывернуться наизнанку и обеспечить стартовый харч для раба. Теоретически при тогдашнем уровне земледелия это было абсолютно невозможно. Но ведь вывернулся как-то! А на следующий год, с нового урожая уже полегче стало, раб и себя обеспечивает, и хозяину подкидывает, дабы у того образовались досуги на создание мраморных шедевров античности. Жить стало лучше, жить стало веселей.