Почему я его не заметил? Он что, невидимый?

Было полвосьмого, когда я начал проверку. Я не стал звонить Марио, потому что хотел справиться сам. В два часа ночи я на минуту оторвался от письменного стола. Я просмотрел тысячи строк программы на машинном языке и не нашел ничего.

Зашел в ванную, плеснул в лицо водой, потом выглянул в окно. Снаружи слякоть замерзала и превращалась в наст. Проехала машина, потом долго было тихо.

Я вернулся к компьютеру и продолжал работать. Голова слушалась, подстегиваемая напряжением и яростью, тело служило, как будто не нуждалось ни в пище, ни в воде, но вот глаза сдавали. Казалось, очки запотевают через минуту после того, как их протрешь, но туман был не на стеклах, а под веками, и стоило мне сморгнуть, как все застилала пелена.

Четыре.

Глаза у меня жгло огнем. Я поискал в ящике стола капли, но флакончик, естественно, был пуст, он завалялся там с прошлой весны, с последней аллергии.

Полшестого: я разразился ругательствами и проклятьями, которые вряд ли смогу воспроизвести.

Он был там, гад, и сидел в подпрограмме, которая выключает систему, если та какое-то время простаивает. Вот он, виновник всех моих бед. Как я мог раньше не заметить этот вирус?

Я почистил программу. Наконец я успокоился и придумывал объяснения для Лаянок, чтоб они не посылали все к черту. Я говорил себе, что это и в их интересах, и возможно, они посмотрят сквозь пальцы на то, что я сказал Гуиди.

Даже глаза прошли, и я продолжил анализ системы, скорей для очистки совести.

В восемь я не выдержал. Положил голову на стол и расплакался. Да, господин судья, расплакался. Когда я загубил свою жизнь, убив Джулиано, я не плакал, но в то утро, в сером свете, что сочился из окон, у меня лились слезы: я нашел еще пять зараженных подпрограмм, а проверка даже не была окончена. Но главное, я заметил, что вирус внедрялся самостоятельно в уже очищенные части программы — ты вылавливал его в одном месте, а он поражал другое. Я проверил флэшку в часах, он и туда проник. Делать было нечего, работа пошла насмарку, нужно все или почти все начинать сначала.

В десять я позвонил Джулиано и рассказал, как обстоит дело.

Он слушал меня добрых четверть часа, а потом, когда я признался, что мне опять понадобится восемь месяцев, произнес одну-единственную фразу:

— Тебе крышка, Лука, тебе крышка.

С этого момента и до самого конца его тон уже не менялся: злорадство, презрение, жестокая радость от сознания, что удалось причинить боль.

Но ведь в конечном счете и для него мой провал теоретически означал неприятности, он ведь тоже нес ответственность перед заказчиком, однако в его усмешке, которая угадывалась даже по телефону, чувствовались торжество и издевка. С чего ему-то торжествовать? Что за выгоду он извлек из случившегося?

Это я выяснил позже, а тогда был уверен только в одном: вирус в программу подсадил он, а точнее, Мирко Гуиди от имени и по поручению Джулиано Лаянки.

В последующие дни я провел расследование в своей фирме, но ничего не обнаружил и убедился, что проблема возникла не здесь, да и не могла возникнуть.

Господин судья, я и сегодня не знаю, каким образом этот вирус заразил систему, но тогдашнее ощущение остается неизменным. Я знаю, что это ненаучно, но если бы вы слышали, как он произнес эту фразу, вы бы меня поняли.

— Тебе крышка, Лука, тебе крышка. И он был прав.

В тот вечер, в ресторане на Навильо, когда я увидел, как он разговаривает по мобильнику и хохочет, мне почудилось, будто он повторяет ту же фразу:

— Тебе крышка, Лука, тебе крышка, тебе крышка, тебе крышка…

Вот почему я убил. Вот почему убью снова.

Когда его голова треснула, вдавленная бампером в стену, когда фары осветили его кровавую маску, я сказал себе, что теперь и вправду конец. Однако все еще только начиналось.

Господин судья, извините, что я не продолжаю, извините, если не говорю, какое отношение имеют ко всему этому фирмы, которые контролирует АО «Караваджо», и почему даты их приобретения так важны, но сейчас я больше не выдержу. Можно бы выключить компьютер теперь и продолжить завтра, но предпочитаю отправить вам это письмо сегодня, потому что не знаю, когда еще соберусь с силами, чтобы опять думать о конце всего, что я сумел создать.

Сейчас я выдерну телефонный провод в моем гостиничном номере, суну в розетку кабель ноутбука, и письмо отправится к вам. Потом потушу свет и попробую не думать, где я, забыть об этой гостиничке и вообще обо всем, что меня окружает. Я сосредоточусь на следующем убийстве и, может, усну — потому что ждать осталось совсем чуть-чуть.

Спокойной ночи, господин судья.

* * *

Дата: Пятница 14 мая 11.32

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Ты не убийца

Прошу тебя, прекрати писать, что снова убьешь. Ты не убийца. Не надо думать, будто сможешь убить еще, не то ты сам себя убедишь.

Полагаю, пришло время сказать мне, где ты сейчас, время выполнить то, что ты задумал в ту ночь в Турине. Время прийти с повинной, Лука.

Хотя ты и не ответил на мои вопросы, теперь я знаю, что тебя обвели вокруг пальца, растоптали твое достоинство. Прокурор не станет зверствовать, суд проявит снисхождение, любой адвокат, пусть даже посредственный, вытащит тебя из беды. Ты, конечно, сядешь в тюрьму, но приговор будет мягкий, как принято говорить в таких случаях.

Вообще-то мне не полагалось бы говорить с тобой на такие темы, но я убеждена, что наша переписка останется тайной. И потому по секрету признаюсь, что когда я воображала себя судьей, то представляла, как однажды в суде припру к стенке таких типов, как Лаянка. Я прошла по конкурсу 17 февраля 1992 года, в тот самый день, когда началась операция «Чистые руки». Не думаю, что этот день особенно важен для меня, но я восприняла такое совпадение как знак.

Мой отец не был рабочим, не был «судником», он был техником-проектировщиком и, если начистоту, сочувствовал фашистам. Никакого классового сознания у меня нет, но чтобы обладать чувством справедливости, классовое сознание и не нужно.

В первом сообщении, что ты мне отправил, есть такие слова: «Вы меня поймете, вам я могу попытаться все объяснить». Теперь наконец могу сказать, что я тебя понимаю, но прежде мне пришлось навести справки и заполнить лакуны в твоем рассказе.

Потому-то после твоего вчерашнего письма мы обстоятельно потолковали с инспектором из Финансовой гвардии и решили сами узнать то, о чем ты не успел нам рассказать.

Он отправился в консалтинговую фирму вроде той, которая принадлежит Эннио Лаянке, назвался предпринимателем, который производит ткани и хотел бы продавать свою продукцию через Интернет. Вообрази только эту сцену:

— Тут такое дело, мы выпускаем декоративные ткани самого высшего качества, не то что всякое барахло, которое продается в здешних магазинах. Мы свой товар экспортируем в Штаты, Японию, Эмираты. Только от посредников житья не стало, дерут три шкуры, вот я и думаю: раз уж существует такое новшество, Интернет то есть, давай воспользуюсь.

Ты его не представляешь, он настоящий актер, нужно его видеть! Кончил два факультета — экономический и математический, но его круглая крестьянская физиономия как нельзя лучше подходит для роли разбогатевшего простака. Дальше он, наверное, сказал что-нибудь в таком роде:

— Только мне говорили, тут какая-то защита нужна, а не то объявятся пираты, и пиши пропало. И, значит, посоветовали обратиться к вам, потому что вы делаете… как его… бизнес-планнинг, чтоб утрясти все, что там полагается, и отыскать фирму, которая занимается защитой.

Как он рассказывал, собеседник принялся рассуждать о необходимости разработать комплексный стратегический план, который учитывал бы переменные факторы рынка, что проблема защиты — это всего лишь один из аспектов, и так далее, и тому подобное… Но в конце концов он сказал нечто определенное: