— С праздником, Женя!

Он подхватил ее под руку и повел вслед за толпой к женскому бараку. Она сказала, что торопится в главную диспетчерскую, надо сообщить всем росомахам, всем шоферам на линии и грузчикам в лесу. Они шли вместе.

Прислушиваясь к своему легкому дыханию, Женя не чувствовала ничего, кроме его твердой руки около своей груди. Белая ночь, и на душе светло, а в сердце бьется тоненькая, больная струнка. Счастье, призрачное, неощутимое, как белая ночь, лишь слегка прикоснулось к ней, и она почувствовала себя неловко, словно украдкой взяла крупицу чужого счастья.

Он что-то говорил о радости, ожидающей всех, всю страну. Она молчаливо соглашалась, но радость казалась ей неполной. Поняв ее молчание, он тихо спросил:

— Уедете домой?

— У меня нет дома.

— К родным?

— Я сказала — никого нет. И никуда я отсюда не уеду.

Тогда он начал говорить, что впереди много хорошего и что они друзья на всю жизнь. Они хорошо поработали здесь. По-фронтовому поработали.

— На севере диком, — вздохнула она, вспомнив ту ночь, когда он читал ей стихи про одинокую сосну. И спросила, помнит ли он ту ночь? Да, он помнил свою первую ночь на лесопункте. Тогда он был очень одинок и подавлен тоской и злобой. А сейчас…

Они шли по лежневке, по одной ленте. Идти было тесно и приходилось прижиматься друг к другу. Он тихим голосом повторял ей стихи, которые читал в ту ночь.

— Тоже одинокая? — горько улыбнулась Женя. — И на севере, и на юге.

Ей стало жаль себя, но в эту ночь ликования не хотелось никаких сожалений. Вспомнив Марину, она подняла голову и высокомерно одобрила:

— Очень хорошие стихи.

Виталий Осипович удивленно взглянул на Женю. По щеке ее скатилась прозрачная слеза.

— Женя, не надо! — сказал он дрогнувшим голосом. Он снова почувствовал тоску бессилия: она любила его, она страдала, а он не мог и не смел утешить ее. Ну, что тут можно сказать в утешенье?

— Не надо, — вздохнула она, — и я очень люблю, очень. Но не надо. Знаю, что не надо.

Она хотела сказать: «Только не понимаю, почему». Но не сказала.

На заправочной площадке около центральной диспетчерской танцевали. Под навесом громадных сосен слышались звуки оркестра. Музыканты старались от души. Руководитель оркестра упоенно водил смычком по своей скрипке, покачивая в такт головой. Седоватый доктор, не довольствуясь своими ударными инструментами, жидким тенорком напевал веселую мелодию. Он так старался, что под конец охрип, но, не замечая этого, продолжал петь.

Виталий Осипович сбросил шинель. Он танцевал с Женей. Она уже не думала ни о чем. Ей, как и всем, было хорошо. Она знала, что будет еще лучше. Несмотря ни на что, будет хорошо. Она танцевала, подняв пылающее лицо свое к высокому небу, на котором кружились яркие звезды… А может быть, и не было никаких звезд, откуда им взяться в эту белую ночь! И все равно казалось, что звезды сверкают над ее головой, потому что здесь, рядом, был он, ее невыдуманный, любимый герой.

А вокруг шумели люди. Танцевали, пели, обнимались, кричали.

Неподалеку от площадки в тайге, на болотных кочках, вспыхнул костер, другой, третий. Площадка, озаренная трепетным блеском огней, словно сдвинулась со своего места и, качаясь, поплыла по черной тайге.

Люди танцевали у костров. Безмолвные, неподвижные сосны, освещенные пляшущими огнями костров, тоже казались живыми, танцующими вместе с людьми.

И Женя вдруг в одну минуту увидела то, чего не могла разглядеть за все эти трудные годы. Она увидела живую тайгу. Жизнь в тайге вдруг раскрылась перед ней во всем своем величии, и она увидела в этой жизни такие радости, о которых прежде не думалось.

Она рассмеялась.

— Хорошо, Женя? — спросил Виталий Осипович, не доняв еще ее настроения. — Ведь хорошо? Да?

Женя продолжала радостно смеяться. Кружась по площадке, она видела ликующих людей, подруг, товарищей. Вон Клава, старший диспетчер, в паре с черномазым заправщиком, вон лесовичка Панина с Иваном Петровичем. А рязанскую его статную дролю крутит лучший танцор лесоучастка и лучший лесоруб Гоги Бригвадзе. Все здесь и все ликуют. Здесь, на севере диком, нет одиноких людей. Что это толкует ей Виталий Осипович о жизни, о счастье? Разве о счастье расскажешь? Ведь так хорошо кругом, столько счастья во всем, что свои маленькие горести тонут в нем, не оставляя следа.

В центре круга лесорубы обступили Ивана Петровича. Его подхватили сильные руки и поставили на высокое крыльцо диспетчерской. Требовали, чтобы он сказал что-нибудь, кричали «ура!». И когда он начал говорить, стало тихо, так тихо, как в самую морозную ночь, когда, кажется, даже слышно электрическое потрескивание призрачных лучей северного сияния.

— Товарищи, — негромко сказал Иван Петрович, — дорогие мои товарищи!

В наступившей тишине послышался легкий шум, звонко рассмеялась девушка, словно льдинка упала с крыши на весенний лед.

— Мы за свое счастье сражались и завоевали его. Теперь начинаем это счастье строить! — сказал Иван Петрович.

В тишине кто-то вздохнул, кто-то хлопнул по плечу друга: «Эх, друг!», кто-то обнял подругу, шепнув ей: «Про нас это, подруженька».

— Верно! — послышался чей-то голос. И словно эхо прокатилось по тайге от одной звонкой сосны до другой:

— Правильно!

— Точно!

И вот снова все заговорили, закричали. И все-таки никто не сказал бы, что нарушен порядок, что смята тишина, что оратору мешают говорить. Разве кому-нибудь может помешать шум тайги под весенним ветром? Шумит тайга, а человек делает свое верное, свое значительное дело.

Женя потеряла в суматохе Виталия Осиповича. К ней подошел Мишка Баринов, она протанцевала с ним. Он спросил, когда она уезжает. И вздохнул:

— А я остаюсь.

Она ответила, что никуда уезжать не собирается, и пошла искать Корнева. Она видела его на крыльце, а потом он исчез в радостно бурлящей толпе.

Хрипя сигналом, в лес шла машина, чтобы привезти оттуда грузчиков, которые не приехали с первой машиной. Люди перед ней расступались и снова смыкались. Тогда Женя вспомнила о Марине. Она сидит в будке одна и, пока не пройдут все лесовозы, не сможет присоединиться к общему веселью. Бедная Марина. И Жене очень захотелось увидеть ее. Она побежала за машиной и на ходу прыгнула на подножкну. В кабине сидел Гриша. Он медленно вел свой лесовоз сквозь ликующую толпу. Она села рядом с ним.

Марина стояла на пороге избушки. Подруги обнялись и поцеловались.

— Как хорошо, что ты приехала, Женюрочка! В такую ночь и быть одной! Мы все время по телефону переговаривались. Леша, знаешь, что придумал? Смотрит в окно, как танцуют на площадке, и передает по линии. Репортаж с площади Победы! Выдумает же — площадь Победы! И речь Ивана Петровича передал, словом, полная радиопередача. Умница этот Леша.

Потом спросила Женю, что она делала весь вечер.

— Танцевала! — упоенно воскликнула Женя, тряхнув головой.

— С ним?

— Да.

— Ты неисправима, Женька.

— Да! — счастливо сказала Женя.