Глаза так пригляделись, что в конце каменного коридора обозначился проем в пещерную залу: силуэт неправильной арки из прозрачного мрака, вырезанный во мраке непрозрачном. Никогда б не помыслила, будто кто-то кроме кошки может такое разглядеть!

Бивак шуанов был объят сном. Догорающий факел, воткнутый в расселину, чадя, озарял спящих. Однако ж людей, раскинувшихся на шкурах и хворосте, казалось теперь куда меньше, чем было накануне пирующих. Неслышно ступая меж пленников Морфея, Елена нашла давешнюю лестницу наверх. Что поделаешь, скушно одной бдеть среди спящих, да и хотелось хоть малую толику порадоваться солнечному свету. Пусть даже и когда все потонуло в густом тумане. Вот и вчерашняя хижина, люк снова не задвинут, а очаг простыл. Нелли переступила порог и ахнула.

Скальные острова, прижавшиеся друг к дружке тесно, не враз можно было и догадаться, что для человека они недоступно разделены водою и кручами, терялись в бескрайней океанской дали, черно-смарагдовой, вовсе не такой, как светло-синяя легкая вода под горою Святого Михаила. Птицы густо усеяли их верхушки своими гнездами, приветствуя нестройным хором розовые блики зари.

- Розовоперстая Эос восстала из мрака… - невольно проговорила Нелли.

- Уж не Омера ли ты декламируешь, дочь моя, судя по размеру стиха? Дурная привычка - читать поэзию в переводах! Вовсе дурная. - Господин де Роскоф, с пустым ягташем и легким ружьем на плече, казался бодр.

- Так я не знаю древнего греческого, батюшка, - Нелли украдкой скользнула глазами по своему платью. Господи, помилуй! Хороша же должна быть в глазах свекра новообретенная невестка! Башмаки вконец разбиты, походят на обрубки какой-то коряги. Платье, столько раз служившее ей ночной сорочкою, сто лет не мытые и не пудренные волоса, покрытые убогим чепцом, и, о ужас, впервые в жизни загоревшие руки! Перчатки, изорвавшиеся до дыр, она дни три назад как выбросила. Но все одно с ней никогда не приключалось такой напасти, как загар, все соседки завидовали! Так у ней, верно, и лицо загорело?!

- Похоже жили вы с супругом твоим два сапога пара, - улыбнулся господин де Роскоф. - Пройдемся немного, дитя мое, утро на редкость ясное.

- Но Филипп вить хорошо знает… знал древний греческой язык, - возразила Нелли справедливости ради, опершись на крепкую руку старика. - Это признавал даже лекарь Никодим Дормидонтович, лучший ученый в нашей глуши. Последние два года он и вовсе не вылезал из лексиконов.

- Ушам своим не верю, - господин де Роскоф вновь взглянул на молодую женщину своими пронзительными глазами. - Впрочем, еще в те времена, когда письма доходили, промелькивало в них нечто необычное. Но не в силах был я вникнуть, пытается ли он доставить удовольствие мне, перебирая сохранившиеся знанья, либо тут иное. Потому теперь расскажи мне без суеты, дорогая дочь, что могло вызвать столь глубокую перемену в моем сыне?

Белые и черные птицы кружили над волнами. Восток угасал. Елена помолчала немного, наслаждаясь соленым ветерком, а затем, собравшись, приступила к рассказу. Непросто было распутать давние события в нить связного повествования. Все ж сумела она рассказать о демоне Хомутабале, погубившем Ореста через карточную игру, о покинувшем ее медиумическом даре, об отце Модесте, тайне Царевича Георгия и потаенной Белой Крепости в горах Алтая.

- Боже милостивый, как хотел бы я оказаться там, либо хоть повстречаться да перемолвиться с этими людьми! - с молодым жаром воскликнул господин де Роскоф. - Но не надобно быть Кассандрою в мужеском обличьи, чтобы сказать, все сие - пустые мечтания! Чего не суждено, того не суждено. А все же жаль. Ох, как жаль, дитя, что никогда я тех белых воинов не увижу. Верно тот благородный аббат, благослови его Господь, научил мыслить моего повесу! В сем он оказался удачливее меня. Впрочем, не диво: в ком мы не властны, так это в собственных детях наших. Тебе покуда не понять, до какой степени мы в оных не властны, но погоди, дай вырасти моему внуку.

- Но разве не родитель лепит доверчивую душу дитяти сообразно представлениям своим о том, что хорошо, а что худо, принсипам, вкусам и знаниям? - возразила Елена.

- В чем-то да, но лишь худой родитель лепит слепок с себя. Подобье либо будет разбито, либо человек вырастет безволен. Но я не о том. Сталкиваясь с чужими детьми, мы видим, на какие тайные пружины надобно нажать, чтобы повернуть движенье души во благо. Со своим ребенком все иначе. Пружины видны, но нажать на них не подымается рука. Любовь делает нас беззащитными, а, самое досадное, бесполезными для наших детей. Как хотел бы я вырастить из Филиппа помощника своего, соратника в книжных трудах! Но он не хотел быть таковым. Натура его была иная. Впрочем, я болтаю в пустую. Ты поймешь это, лишь когда подрастет Платон де Роскоф.

Елена невольно вспомнила, как встала меж нею и родителями тайна ларца. Да, она росла сообразно велениям собственной натуры. Различье не мешает родственной любви.

- Во всяком случае теперь прояснилась мне одна темная фраза из давней эпистолы, - продолжил господин де Роскоф. - «Суждено мне было здесь узнать, дорогой отец, что Добро, по щастью, тоже умеет объединяться», так он писал мне. Неразумно было б доверить бумаге большее, вить он намекал о каменщиках. Гляди, Элен, сей час к нам будет желанный гость.

Вглядевшись туда, куда указывала рука господина де Роскофа, Елена увидела челночок с маленьким парусом, ловко пробирающийся меж камнями. Она уж поняла: глупо и спрашивать, не может ли то быть чужой. А вот черный парус над утлым суденышком оказался необычен. На черном его полотнище алело сердце, увенчанное чем-то наподобие короны. Приглядеться получше не удалось, человек, стоявший в челне, приспустил парус. Орудуя длинным веслом, он скрылся из виду, подошед слишком близко к берегу почти под ними.

- Мы уж тревожились было долгим его отсутствием, - сказал господин де Роскоф. - Надеюсь, дитя мое, что у нас с тобою будет еще время, хоть недолгое, продолжить разговоры. Надеюсь также, что ты восстановила силы телесные, ибо нам предстоит двухдневный путь.

- Куда же, батюшка?

- Домой.

Сказано сие было так просто, что Нелли поняла - пробираться им в Роскоф.

- Хотел бы я выступить ныне после обеда. Ты, верно, захочешь, чтоб твои подруги сопровождали тебя - следовательно, ты поручаешься за их умение хранить тайны. Впрочем, судя по рассказам твоим, умение то проверено много раз.

Елена согласно кивнула, приметив между тем, что быстрая мысль свекра уже перенеслась на другой предмет. Взгляд его не отрывался от неприметной тропинки, не той, по которой шли они только что, но бегущей снизу, крутой и изогнутой, как только что выскочивший из щипцов локон.

Вскоре снизу послышались шаги. Поступь была тяжела, Нелли догадалась, что идет немолодой крестьянин прежде, чем путник снова появился в их видимости: уже близко, так, что можно было разглядеть черты его округлого грубого лица, покрытого бурым загаром, неизменную шляпу с белою кокардой и привычную козью куртку. При виде господина де Роскофа он просиял добродушною улыбкой. По всему выходит, крестьянин этот - лазутчик, не напрасно же свекор за него тревожился.

- Jube domne benedicere, - незнамо с каких пирогов обратился к крестьянину по латыни господин де Роскоф, и прежде, чем Елена успела сложить в перевод немудреные слова, опустился на одно колено.

- Benedicat te omnipotens Deus.. - Подошедший возложил на голову старого дворянина ладони. Руки его были некрасивы - широки, с короткими перстами, и красны от грубой работы.

Только сейчас Нелли заметила, что наряд незнакомца, в несокрытых крестьянскою курткою частях, крестьянским не был. Некрасивый суконный камзол, украшенный лишь темным галуном, скорей напоминал наряд судейского либо счетовода. Между тем она уже, конечно, уразумела, что перед нею не счетовод и не судейской, а деревенской священник, из тех, кто сам возделывает огородик да ходит за скотиной. Что ж, и в России таких много. Городские, небось, глядят иначе, особенно в Париже. В Париже? Так что же выходит, что за столь долгий путь по Франции, она впервой видит католического священника? А вить похоже, что так. Ну да сие не странно…