Через несколько месяцев ректор ЛГУ Станислав Алтуфьев рекомендовал своего толкового и энергичного помощника проректора своему бывшему профессору, ставшему председателем Ленсовета Анатолию Кобчаку.

В течение многих месяцев будущий президент был советником председателя Ленсовета. Он вышел в отставку и открыто объявил о своей работе в КГБ СССР. В начале девяностых это был мужественный шаг. Правда, знающие люди сразу понимают, чем отличается работа разведчика за рубежом от работы контрразведчика, который ловит диссидентов в собственной стране. Но нарастающий хаос сказался и на всей жизни окружающих людей. Будущему президенту пришлось не раз услышать упреки в свой адрес, оскорбительные выпады, глупые подозрения. Сильно досталось и его бывшему преподавателю, ставшему его руководителем. Кобчак был типичным продуктом новой советской избирательной системы, когда на поверхности оказывались демагоги с хорошими ораторскими данными, умеющие правильно формулировать и высказывать свое отношение к существующей проблеме. На фоне бывших партийных работников, часто мычащих и блеющих, на фоне лидера страны, не умевшего правильно говорить и допускавшего чудовищные ляпы, на фоне министра иностранных дел, так и не выучившего русского языка, новый лидер Кобчак казался одним из самых умных и достойных людей нового времени.

Доктор юридических наук, профессор права стал одним из самых ярких депутатов. Прямая трансляция по телевизору мгновенно превратила его в одного из самых популярных людей нового времени.

Он клеймил позором партократию, выступал как непримиримый демократ и либерал. Его громовые речи становились известны всей стране, его выбирали во всевозможные комиссии, ему поверили миллионы людей. Никто не вспомнит спустя много лет, как блестящий Кобчак издевался над партократами, выбранными от национальных округов. Его речь, полная сарказма, стала символом борьбы новых демократов с отживающей партийной номенклатурой. Спустя много лет его супруга будет избрана в сенат по списку от национального округа, но это уже не будет столь существенным фактом, на который необходимо обращать внимание.

Кобчак был назначен в комиссию по расследованию трагедии в Тбилиси, когда противостояние между армией и толпой людей завершилось кровавой драмой, в которой погибли восемнадцать молодых женщин и девушек. На волне возмущения этой трагедией в Тбилиси прибыла комиссия Верховного Совета. В нее входили писатели и ученые. Комиссия почти единогласно обвинила руководство Грузии и командование армии в умышленном убийстве несчастных жертв этой трагедии. Версия о «саперных лопатках», применяемых солдатами во время безоружной демонстрации протеста, еще долго гуляла по всем средствам массовой информации.

И никто, ни один беспристрастный наблюдатель, не захотел задать элементарного вопроса, который напрашивался после вынесения этого невероятного вердикта сам собой. Как могло получиться, что в этой трагедии погибли только женщины и девушки? Неужели грузинские мужчины стояли и смотрели, как убивают их сестер и дочерей? Почему среди погибших не было мужчин? И почему эксперты не обратили внимания на мнение многих независимых патологоанатомов, утверждавших, что смерть девушек наступила в результате сжатия тел, возникших во время давки у дома правительства. Но на трагедии было решено заработать дополнительные очки. В те дни в Тбилиси был настоящий траур, город почернел от горя. И прислушаться к другому мнению означало опровергнуть выводы комиссии. В тот момент такие выводы были нужны новым властям Грузии, московским либералам, так неистово разрушающим собственную страну, и самой комиссии, доказавшей свою беспристрастность и честность.

Кобчак стал настоящим героем. Уже открыто обсуждался вопрос о его выдвижении в президенты страны. В июне девяносто первого его избрали мэром Ленинграда. А через несколько недель он провел референдум и переименовал город в Санкт-Петербург, несмотря на протесты почти половины населения города. Будущий президент стал председателем Комитета по внешним связям. Кобчак оценил его умение работать, сдержанность, честность и компетентность своего советника, выдвинул его на пост руководителя комитета.

Еще через три года будущий президент стал первым заместителем мэра города. Без его визы не проходило ни одно важное решение, ни одна сделка мэрии. Но это было потом, несколько лет спустя, уже после того как развалилась огромная страна и две попытки переворота стали суровым испытанием для самого Кобчака и его первого заместителя.

Президент вернулся на свое место и вспомнил, что должен поговорить с руководителем администрации. Он поднял трубку, чтобы вызвать к себе нужного ему чиновника. На часах было около двенадцати.

В этот день далекого сорок первого года началось зимнее наступление советских войск под Москвой. Тогда казалось, что перелома достичь невозможно, немецкие передовые части были уже на окраинах города. Но именно в этот момент началось контрнаступление советских частей. Враг был отброшен от столицы, и это была первая крупная победа советских войск в самой страшной войне, которую знала страна.

Ветераны войны, генералы, руководители города возлагали цветы к памятнику Неизвестному солдату и к сотням других памятников, разбросанных по всему городу. Это был день, который традиционно помнили все фронтовики.

Гейтлер находился у здания Манежа. Теперь вся площадь была перекрыта различными постройками, а под землей разместился целый комплекс. Гейтлер видел, как к Александровскому саду тянулись ветераны войны. В основном это были глубокие старики и старухи. Приехала делегация во главе с энергичным мэром города.

Гейтлер пересек улицу и оказался около отеля «Националь». Он помнил, что рядом находилось здание отеля «Интурист». Но, проходя мимо «Националя», обнаружил, что здания этого высокого отеля тоже нет. Это вызывало по меньшей мере недоумение. Сразу два крупных, сравнительно новых отеля в центре города снесены. Гейтлер прошел дальше, поднимаясь к зданию Центрального телеграфа. Он помнил это здание. Сюда он приходил много раз, чтобы позвонить в Берлин, поговорить с женой, с дочерью, с еще живыми родителями. Он прошел мимо него скорым шагом, не останавливаясь.

У здания мэрии он перешел подземным переходом на другую сторону улицы и остановил машину. Водителя темно-красного «Москвича» он попросил довезти его до здания отеля «Украина», рядом с которым его должен был ждать Сальков. Еще через два часа Гейтлер был уже дома, переодевался к обеду. Дзевоньский сидел за столом. Кухарка принесла еду. В ее присутствии они говорили только по-немецки, чтобы не выдавать своего хорошего знания русского языка. Правда, Дзевоньский общался с ней по-русски, успешно коверкая язык.

— Как ваша поездка? — спросил Дзевоньский. — Сегодня вы что-то вернулись рано.

— Решил доставить вам удовольствие, — пошутил Гейтлер, усаживаясь за стол. — Я думаю, нужно подумать о замене нашего дома. Мы можем тут примелькаться.

— Я об этом подумал, — согласился Дзевоньский. — Вам необходимо почаще появляться в офисе нашей фирмы. Вы однажды там уже были. Мистер Карл Гельван один из немногих людей, кому я могу доверять.

— Он знает обо мне?

— Нет. Об этом мы уже много раз говорили. Ни один человек, кроме меня, не знает, кто вы такой. Гельван знает только нашу задачу в общих чертах. Но в любом случае нам могут понадобиться помощники. Карл Гельван один из тех, кто будет нам помогать.

— Ясно. Скажите ему, чтобы он приехал к нам.

— Когда?

— Прямо сейчас. Данке шен, — поблагодарил он кухарку, которая принесла еду.

Дзевоньский достал телефон и набрал номер.

— Карл, — сказал он, услышав знакомый голос, — срочно приезжай к нам. Мы тебя ждем.

— Вы не отпустили Салькова? — спросил он, убирая аппарат.

— Нет, — ответил Гейтлер, — если я начну отпускать его в два часа дня, он решит, что у нас не так много работы. Пусть ждет.

— Прекрасно. В таком случае, появление здесь Гельвана будет очень кстати. Сальков убедится, что мы вызываем к себе руководителя нашего офиса.