Монтескье справедливо заметил, что не правители сковали для народов цепи рабства, а сами народы ковали и куют эти цепи, что рабский дух народа не способен удержать и завоевать для себя свободных учреждений. Весьма интересно и поучительно было бы с этой точки зрения проследить историю русского народа: мы увидели бы в ней много грустных и много отрадных явлений; мы увидели бы в эпохи самого страшного рабства нашего всходы свободы и в эпохи торжества свободы новые посевы рабства у нас. До сей поры мы прочно установили у себя только независимость и свободу государства; для завоевания и установления этой государственной независимости мы жертвовали многим — и свободою русского духа, и независимостию и самобытностию русской жизни, — и охотно давали и даем все возможные преимущества всякому, от кого, справедливо или несправедливо, ожидаем услуг развитию государственной силы. Так мы поступали и поступаем с отдельными лицами, переселяющимся к нам, и с провинциями, присоединяющимися или присоединяемыми к государству. Если подобная чисто казенная политика самопожертвования не истощила еще вконец общественной и народной свободы, то это свидетельствует не столько о безвредности подобного направления, сколько о неистощимости русской натуры — духовной и физической. Но продолжать идти по этому направлению едва ли разумно, по крайней мере, с прежнею смелостию и неразборчивостию. Возвращаемся снова к истории Фежера и Лебедева.

Мы не беремся точным образом определить степень способности бывшего французского мастера быть директором большого механического русского завода и его нравственного права быть руководителем образованного русского технолога, засвидетельствовавшего свою способность и свои познания и печатно, и на практике, и даже способности его руководить работами простых русских мастеров. Но думаем, что Лебедеву, как и всякому другому с его знаниями, тяжело было на первых порах находиться в юридической и фактической зависимости от полученного Фежера, и, может быть, он не без тайной зависти смотрел на дешево доставшуюся французу привилегию директорства. Еще менее благосклонно мог смотреть на появление образованного русского техника, который на каждом шагу мог спутать импровизированного директора-француза, сам Фежер. Весьма, вероятно, что стычки между знанием одного и полузнанием другого бывали и прежде их окончательной ссоры и поставили их обоих, ко вреду для дела, в неприятное положение, так что знание должно было заблаговременно просить себе увольнения, а потом бежать с завода, предоставляя полный простор действовать полузнанию.

Участь наших технологов, в особенности до преобразования технологического института, была весьма незавидна. Все места, более или менее выгодные, на заводах и фабриках занимались иностранцами; им приходилось поступать и выходить с заводов простыми мастерами; вследствие этого они поступали часто писарями в кварталы, определялись в присутственные места, более счастливые бывали управляющими имениями; специальное образование их почти не находило себе у нас на Руси приложения, а для них недоставало обеспечения. На уральских заводах и теперь есть технологи, получающие 15 руб. месячного содержания. Для Николаевской железной дороги специально было приготовлено и предназначено 30 технологов, они поступили и на службу; но когда ремонт подвижного состава дороги был отдан Уайнсу, всех этих 30 человек затерли приезжие техники, и они разбежались. У нас как будто боялись, чтобы русский технолог не зазнался от поощрений, и упорно не давали ему ходу.

Лишь в последние годы железнодорожная горячка с одной стороны, а с другой весьма не блестящая деятельность у нас французских инженеров вызвали на сцену русские технические и механические силы, и силы эти оказались надежными и хорошо приученными к делу. Мы в доказательство поименуем нескольких воспитанников нашего технологического института: Зевига, бывшего главным механиком на колпинском заводе, Лабзина, профессора технологического института, бывшего наставником покойного наследника цесаревича, Цыганова, знаменитого пароходостроителя на заводе Шипова, Назарова, пароходостроителя на нижегородском заводе Бенардаки, Троицкого, управляющего главною конторою г. Полякова, Лешедко, инженера тульских паровозных мастерских, Мусатова, техника при императорском фарфоровом заводе, Киреева, главного механика на Обуховском заводе, Степанова, устраивающего рельсовый завод в Ростове-на-Дону, Агеева, технолога на заводе Путилова, Битта, директора самого большого в России вагонного завода Вильямса и Корчагина, Текстрема — на Елецко-Грязской дороге, Матисена, агента Курско-Харьковской железной дороги на заводе в Крезо, Булатова, начальника мастерских в Рославле для Орловско-Витебской железной дороги, Иванова, Гаусмана и Мергера, служащих начальниками подвижного состава и мастерских на Московско-Курской железной дороге. Мы перечислили далеко не все имена наших технологов, выбравшихся в люди; мы знаем, что главные должности по подвижному составу у г. Полякова и особенно на Московско-Курской железной дороге занимают технологи и инженер-технологи, что сахарные заводы графов Бобринских управляются и в Тульской, и в Киевской губ<ерниях> технологами.

Мы думаем, что не столько добрая воля, сколько обстоятельства заставили нас вспомнить наших образованных техников и механиков, что замена заграничных техников, зачастую только смелых авантюристов, рассчитывающих прежде всего на наше слепое доверие, а не на свои знания, русскими может быть совершена решительно безвредно, напротив, с пользою для дела и для эмансипации русской промышленности от иностранного гнета. Боккль справедливо доказывал, что все известные в истории роды рабства проистекали из экономических условий народов, из слишком низкой заработной платы. Если мы станем по-прежнему отдавать все выгодные места на наших фабриках и заводах иностранцам, а все черные и малооплачиваемые работы русским, если мы и впредь станем держаться системы принижения русских, хотя бы и образованных, сил и возвышения иноземных, мы тогда будем стремиться не к освобождению русской промышленности, а еще большему закреплению той почти крепостной зависимости ее, в какой она до сих пор находилась от иностранцев. И освобождение, по нашему мнению, прежде всего должно начаться с сил образованных, и оно пойдет тем быстрее, чем больше в нашем обществе будет являться личностей промышленно образованных, с научными реальными знаниями. Смотря с этой точки зрения на господствующую у нас теперь систему образования русского юношества, мы должны с грустию сказать, что наши классические гимназии весьма хорошо приспособлены к тому, чтобы поддерживать нашу промышленную и экономическую зависимость от иноземцев. Фукидид и Цицерон, конечно, не научат наших юношей, как починить локомотив, как управлять пароходом, даже не могут служить никаким приготовлением к приобретению подобного рода знаний, которые одни в силах доставить нашей отечественной промышленности самостоятельность и независимость и уничтожить наше экономическое рабство.

Русский народ давно уже освободил себя от политического рабства; крестьянская реформа уничтожила в нем гражданское рабство; земские учреждения и новые суды поведут за собою общественную свободу. Но дело свободы отечественной и благосостояния народного не будет прочно, пока экономические наши условия не изменятся в направлении к большей свободе и самостоятельности. До тех пор останутся справедливыми откровенные до цинизма слова князя Воехотского в ответ барону фон дер Гребену,[12] увидавшему в первый раз русский народ согнанным на медвежью охоту и глубокомысленно заметившему, что «этому народу пути к развитию заградил сам Бог» и что «развитие его беды умножит и только даром страсти распалит». Барон отвечал на это: «so, so».[13] Но неужели «так» (so) впредь и будет?