Если вести речь о слоях философского сообщества, объединенных образованием, особой понятийностью мышления, образом речи и общей позицией, то в качестве таких слоев выступали последовательно представители духовенства в Средневековье, гуманисты времен Возрождения и — в уже более ослабленной форме — те, кто был причастен спекулятивной идеалистической атмосфере в немецкой философии, распространившейся в мире образования в период между 1770 и 1850 годами от Риги до Цюриха, от Голландии до Вены. Заниматься этими слоями интересно с точки зрения истории культуры и социологии. Важно постичь расстояние, отделяющее великие философские творения от этой, становящейся всеобщей формы мышления. Особенно важен здесь гуманизм, потому что его собственный первоисток — это не какая-либо великая философия, но духовная направленность традиции и усвоения, непредвзятость понимания и человеческая свобода, без которой наше западноевропейское существование было бы невозможно. Гуманизм (ставший осознанным только в эпоху Возрождения благодаря таким фигурам, как Пико Делла Мирандола, Эразм, Марцилио Фичино, знакомство с которыми и сегодня является весьма благодарным делом) проходит через все эпохи, начиная с греческой Paideia[6] и с тех пор, как римляне, находившиеся под греческим влиянием, осуществили его в эпоху Сципионов. В наши времена его сила ослабла. Невозможно предсказать судьбу человечества и те последствия, в духовном и человеческом плане, которые повлекло бы за собой его исчезновение.

О христианской философии

Среди отцов церкви, возвышаясь над всеми, стоит Августин. Изучая его труды, получают доступ ко всему христианскому философствованию. Здесь можно найти многочисленные незабываемые формулировки, посредством которых язык выражает самое сокровенное, язык, отмеченный такой высокой степенью рефлектированности и страсти, какие еще отсутствовали в античной философии. Безмерно богатое творческое наследие, полное повторений, иногда риторической пространное целом, возможно, лишенное красоты, в отдельных моментах исполнено исчерпывающей лаконичности и великих истин. Его оппонентов узнают из цитат и реферативных обзоров, к которым он прибегает в процессе диалога с ними. Сочинения Августина — это колодец, из которого до сегодняшнего дня черпает всякое мышление, стремящееся проникнуть в глубины человеческой души.

Скот Эриугена мысленно выстраивает здание бытия, складывающееся из Бога, природы и человека, меняя при этом неоплатоновские категории и наделяя все диалектической свободой развития. Он приносит новое настроение связанное с осознанием открытости мира. Ученый, знаток греческого языка, переводчик Дионисия Ареопагита, Эриугена набрасывает, используя традиционный понятийный аппарат, свою широко задуманную и по своей направленности оригинально действующую систему. Он прозревает божественную природу и становится новым основателем спекулятивной мистики, влияние которой распространяется вплоть до современности. Он стоит в одиночестве в своем далеком от философии времени. Его творческое наследие- продукт усвоения высокой традиции, который сформировался на основании особой конституции жизни, опирающейся на философскую веру.

Методическое мышление Средневековья оригинально представлено в первую очередь у Ансельма. В строгих формах логического и юридического мышления находит себе место пленительная сила непосредственных откровений мысли, имеющих метафизическое значение. Далекий и чуждый нам, когда дело касается принудительной силы определенного хода мысли и особых догматических положений, он вполне современен и вызывает доверие, когда открывающиеся нам содержания берутся в их человеческой всеобщности (как, например, содержание сочинений Парменида), а не в историческом одеянии христианской догматики.

Абеляр учит энергии рефлексии, тому, какими путями движется логически возможное, учит методу диалектических противоположностей как особому пути рассмотрения проблемы. Доводя до крайности процесс вопрошания посредством противопоставления взаимопротиворечащего, он становится основателем схоластического метода (достигающего своей вершины у Фомы) и вместе с тем вносит опасность разложения христианской субстанции, в наивной форме выступавшей до этого несущим началом.

Фома строит грандиозную и во многом определяющую систему, которая и поныне имеет первостепенное значение в католическом мире. В его системе царство природы и царство милости Божьей, разумно постижимое и непостижимое (в которое нужно просто верить), мирское и церковное, опровергаемые еретические позиции и момент истины в них сливаются и разворачиваются в их единстве, которое по праву сравнивали с большим кафедральным собором Средневековья. Он объединил все то, что было выработано средневековым мышлением. По отношению к нему все предшествующие средневековые мыслители осуществляли предварительную работу, необходимую для упорядочивания всего накопленного материала и для разработки метода усвоения Аристотеля и под конец еще Альберта Великого. Последнего Фома превосходит, возможно, только благодаря ясности, соразмерности и лаконичности своего мышления. В смысле настроения и особого взгляда с этой завершенной философской реальностью Средневековья можно познакомиться в "Божественной комедии" Данте.

Дунс Скотт и Оккам — почти в тот самый момент, когда здание средневекового мышления кажется совершенно готовым, выступают как своеобразный прорыв в этом строении. Дунс Скотт, несмотря на ортодоксальную, как это принято считать, форму мышления, будоражит дух посредством тех трудностей, которые он глубокомысленно открывает в воле и в неповторимой индивидуальности, как она выступает здесь и теперь. Оккам приводит основополагающую познавательную направленность к катастрофе, которая лежит в основании современного познания, довольного своей властью и все дальше распространяющего сферу своего влияния. В политическом смысле как публицист и сторонник Людвига Баварского, он разбивает различного рода притязания церкви. Однако подобно всем средневековым мыслителям, чьи труды до нас дошли, он является верующим христианином (неверующие, скептики, нигилисты известны преимущественно благодаря опровержениям и цитатам). Современного издания трудов Оккама нет и сегодня. Они не переведены на немецкий язык. Это, по всей видимости, единственный значительный пробел в существовавшей до сих пор разработке истории философии.

Николай Кузанский — первый философ Средневековья, с которым мы встречаемся в атмосфере, воспринимаемой нами как наша собственная. Конечно же, по своей вере он выступает еще как совершенно средневековый человек, ибо здесь еще несокрушимо единство церковной веры, доверие к становящемуся мировому единству католической церкви, единству, которое однажды в конце концов объемлет собой все народы, какой бы веры они ни были. Однако, несмотря на это, в своем философствовании Кузанский уже не выстраивает одну определенную систему, как это было у Фомы, не пользуется схоластическим методом, логически усвоившим переданный традицией материал со всеми его противоречиями и противоположностями, но обращается прямо к вещам, будь то метафизическим (трансцендентным) или эмпирическим (имманентным). Он идет особыми методическими путями исходя из собственного созерцания, перед которым открывается удивительное бытие Бога, по-новому раскрывающееся в этих спекуляциях. В этом бытии божества он видит все реальности мира и именно таким образом, что у него спекуляция прокладывает путь эмпирическому усмотрению, а эмпирическое познание, как и познание математическое, превращается в средство созерцания Бога. У Николая Кузанского мы имеем дело с мышлением, которое все обнимает собой, которое любовно льнет ко всему реальному и вместе с тем перешагивает его. Мир не обходится стороной, но сам вспыхивает в свете трансценденции. Здесь в мышлении разворачивается метафизика, которая и поныне остается незаменимой. Странствовать по ней — счастливейшие часы философствования.