Изменить стиль страницы

СЕРЕЖА. Ребята, а вам не кажется, что наш шеф, блестящий Женя Кисточкин, понемногу приучает нас к какому-то подонству?

АЛИК. Он умеет работать. Я лично, без балды, восхищаюсь им. А ты, Виталик?

ВИТАЛИК. А мне наплевать. Я всегда пишу начало, а это ни к чему не обязывает.

СЕРЕЖА. А я не хочу так работать!

Входит Кисточкин.

АЛИК (Сереже). Дальше?

Сережа, махнув рукой, садится.

КИСТОЧКИН. Сережа, я вижу, ты сидишь без дела. Собери, пожалуйста, материал по конкретной проблематике на данном этапе.

СЕРЕЖА (растерянно). Где я его соберу?

КИСТОЧКИН (жестко). А где хочешь.

СЕРЕЖА. Ладно, соберу. (Начинает собирать.)

АЛИК. Как фамилии дельцов от науки?

КИСТОЧКИН. Иванов, Абрамзон, Карапетьян, Гогишвили, Ахмадуллин.

АЛИК. В какой области свила гнездо эта банда?

КИСТОЧКИН. В теории больших чисел.

АЛИК. В уютной области теории больших чисел свила себе гнездо компания дельцов от науки: Иванова, Абрамзона, Кара-петьяна, Гогишвили, Ахмадуллина, фамилии которых как-то не хочется писать с больших букв.

КИСТОЧКИН. Прекрасно! Готово название фельетона – «Большие числа и маленькие буквы». Ребята, мы гении! Тихие гении, простые советские микрогении.

СЕРЕЖА. Глупо!

КИСТОЧКИН (весело). Пролетело – не заметили. Готовы материалы по конкретной проблематике на текущем этапе?

СЕРЕЖА. Да где же я их возьму?

КИСТОЧКИН (жестко). Ищи!

В редакционное помещение входит мрачный парень в толстом свитере и в кашне. Его появление почему-то смущает сотрудников.

АЛИК (тихо). Женя, приперся этот Буркалло.

КИСТОЧКИН (тихо). Спокойно. Как бы не замечаем. (Громко.) А ну, давай-ка поработаем вместе над текстом.

Алик и Виталик подают ему свои тексты. Втроем они усаживаются за стол и что-то пишут, правят.

СЕРЕЖА. Буркалло, ты к нам?

БУРКАЛЛО. Ничего, подожду. (Усаживается в кресло, закидывает ногу на ногу, смотрит в окно.)

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (выключает музыку). Все-таки что случилось с Женькой? Кажется, он вообразил, что подчинил себе все человечество. Нет, брат, это не так-то просто.

КИСТОЧКИН (через сцену). Просто, очень просто.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (уверенно). Люди – не дураки.

КИСТОЧКИН. Смело, но не научно! (Продолжает работать похохатывая.)

Треугольников мечется по комнате. В квартире Принцкеров появляется Светлана.

СВЕТЛАНА (громко). Оля! Бабушка! Куда это все подевались?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (открывая дверь). А вас как зовут, а?

СВЕТЛАНА. Света. А вы кто такой?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Я Треугольников.

СВЕТЛАНА (со смехом). В детстве звали Треуголкой, да?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Заходите.

СВЕТЛАНА (входит). Как вы сюда попали?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (жестко). Я дружок этого самого… Кисточкина. Он вам нравится?

СВЕТЛАНА. Вы заметили?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. А я вам нравлюсь?

СВЕТЛАНА (хохочет). Ну и будка! Вы что, битник?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Какой я битник. Я горный мастер.

СВЕТЛАНА (хохочет еще пуще). Ой, горный мастер! Умру! (С разбега валится на тахту.)

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (улыбаясь, смотрит на ее ноги). Однако вы очень смело сейчас кинулись.

СВЕТЛАНА (с тахты). Я вижу, вы разбираетесь кое в чем.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Я, кажется, влюблен в вас.

СВЕТЛАНА (встает). Ну, пока!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (тоскливо). Не уходите, а?

СВЕТЛАНА. Пока, горный мастер.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (отчаянно). Я вас люблю!

СВЕТЛАНА (сухо). Перебьетесь, дружище. (Уходит.)

КИСТОЧКИН (Треугольникову). Бездарно, старик! Я вижу, ты совсем потерял квалификацию. (Сотрудникам.) Хорошо поработали, ребята. Теперь найдите какого-нибудь лопуха, лучше всего доцента, для подписи. (Идет к Буркалло, обнимает его.) Здорово, старик!

БУРКАЛЛО. Какого черта? Еще обнимаешься?

КИСТОЧКИН. Чудак! Обижен, что ли?

БУРКАЛЛО. Состряпали заметку, ничего себе. Сколько ты мне в дружбе распинался, и картина моя у тебя висит…

КИСТОЧКИН. Я не кривил душой. Ты – гениальный художник.

БУРКАЛЛО. Какого же хрена ты пишешь?

КИСТОЧКИН. Ты неисправимый чудак. Не все ли тебе равно – похвалил я тебя или поругал? Главное – реклама. Многие великие так начинали.

БУРКАЛЛО (простодушно). Правда?

КИСТОЧКИН. И потом, посвященные поняли все.

БУРКАЛЛО. А непосвященные?

КИСТОЧКИН. У них еще нос не дорос соваться в такие дела. Тебя будут любить все, для кого ты пишешь…

БУРКАЛЛО. Я для всех пишу.

КИСТОЧКИН. Вечный спор. Без поллитры тут не разберешься.

БУРКАЛЛО (оживляясь). Вот это правильно.

КИСТОЧКИН. Давай завтра, дружище. Идет?

БУРКАЛЛО. Почему не сегодня?

КИСТОЧКИН. Сегодня у меня… (Что-то шепчет на ухо Буркалло, тот трясется в немом смехе, он, видно, очень любит Кисточкина.) Кстати, старик, твоя студия сегодня вечером свободна? (Громко.) Понимаешь, мне надо продиктовать стенографистке статью. Дай ключ!

БУРКАЛЛО (смеется). Хорошая, наверно, будет статья. (Вынимает ключ и передает его Кисточкину.) До завтра. Эй, пираты пера, пока! (Уходит.)

КИСТОЧКИН (выходит на просцениум, Треугольникову). Понял, как надо работать с людьми?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Это нереальный мир.

КИСТОЧКИН. Реальный. Реальный.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. И редакции такой не существует. Ты ее выдумал.

КИСТОЧКИН. Сам ты все выдумываешь, пентюх.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Во всяком случае, от меня-то ты получишь, от имени моих друзей и от имени нашей прошлой дружбы, а Светлану я у тебя отберу.

КИСТОЧКИН. Бодливой корове бог рог не дает. (Возвращается в редакцию.)

СЕРЕЖА (встает). Это свинство!

КИСТОЧКИН. Готовы материалы по конкретной проблематике?

СЕРЕЖА. Готовы, вот они! (Бухает на стол одну пухлую папку за другой.) Свинство! Свинство! Свинство!

КИСТОЧКИН. Прекрасно. Вот что, Сережа, я тебе скажу. Слушай внимательно. Каждый может быть индивидуалистом – я не тебя имею в виду, а вообще – но существует мораль. Мораль – опора любого общества, нашего тем более. Преступив законы морали, ты становишься изгоем. Ты скажешь, что мораль – растяжимое понятие, я знаю, что ты скажешь, я знаю весь ваш выпуск, но я тебе на это отвечу – мораль незыблема! Понял?

БУФЕТЧИЦА (по телефону). Парамошкин? Здорово, Парамошкин! Это я. Ты к Жукову присмотрись, Парамошкин. Чего-о? Смотри, Парамошкин, сигнализировать буду. Покедова!

СЕРЕЖА (Кисточкину, растерянно). Я не понимаю, о чем вы говорите. При чем тут мораль? Кажется, я не давал…

КИСТОЧКИН. Сережа, я не собираюсь переводить разговор на официальные рельсы, и напрасно ты переходишь на «вы». К черту субординацию, я хочу напомнить тебе о морали, вот и все. Я ведь говорю не о тебе, а вообще. Когда ты отбрасываешь моральные устои, топчешь их грязными ногами, общество, которое исповедует эту мораль, вряд ли тебе это простит. (Разглагольствуя, он ходит по комнате.) В первый раз оно может по-дружески сказать тебе (подходит к Сереже, кладет ему руку на плечо): брось студенческие замашки и становись под знамя морали. Ты меня понял?

СЕРЕЖА (хмуро). Допустим, понял. Дошло.

КИСТОЧКИН. Ну, вот и прекрасно. А теперь, вот у меня есть два рубля. У кого больше? АЛИК. Рубль пятьдесят.

ВИТАЛИК. Восемьдесят копеек.

СЕРЕЖА (после секунды молчания). Рубль.

КИСТОЧКИН. Итого – пять тридцать. Передаем все Сереже, и Сережа, наш верный товарищ, идет…

АЛИК, ВИТАЛИК, КИСТОЧКИН (вместе)…Молча, спокойно, без разговоров, во славу и во имя за коньяком и лимоном.

Сережа берет деньги и, подчиняясь правилам игры, молча, спокойно, без разговоров выходит на просцениум к буфету.

КИСТОЧКИН (легко проносясь по помещению). Чудак этот наш Сережа, правда, ребята?