Он заметил, что тут все вообще совершалось вроде бы случайно, нехотя, с ленцой. Случайно наткнувшись на высохший стебель, гигант муравей тащил его куда-то, бросал, а потом другой такой же гигант как бы ненамеренно подхватывал стебель. Все напоминало детский сад, где дети приходят в столовую, суетятся, болтают, вертят головой, смеются, время от времени подносят ложку ко рту, чтоб тотчас, заинтересовавшись чем-то посторонним, оставить ее, но в конечном счете тарелки пустеют, и завтрак оказывается съеденным.
Он скатился с холма — не удивляло, что руки у него превратились в поросшие шерсткой ноги с черными коготками на пальцах. Пронесся через сто запахов и кончиками усов ощутил сто разных поверхностей, задевая то камешки, то листья, то стволы разных деревьев. Очутился в долине — здесь под огромными листьями, как под шатрами, стояли тень и сырость. Да и вся долина была еще по-утреннему захвачена тенью. Вправо она переходила в каньон, чуть ли не в пропасть, дальше за пропастью виднелись высокие горы, тоже покрытые лесом, а что за ними, можно было только гадать.
Однако он начал чувствовать какое-то томленье, Ноги непроизвольно двигались, внутри что-то сосало, хотелось бежать, торопиться. Он потрусил долиной, спугивая ее жителей, нарушая в одном месте охоту, в другом — свиданье друзей, в третьем прерывая певца, уже изготовившегося испустить свою трель.
Было непонятно, чего ему хочется. А томленье росло, тело делалось беспокойнее. Поднялся на гору, спустился с нее. Ломило мышцы, мутилось в голове. Потускнело, сделалось серым небо, зелень теряла яркость, звуки — звонкость. Запахи стали слабее, и только один, недавно появившийся, перебивал все остальные. Он пошел, побежал по реке этого запаха.
Он куснул ветку — нет, не этого ему хотелось. Среди камней стояли большие деревья, с зеленых веток свешивались комки, похожие на кочаны цветной капусты.
Попробовал кочан. Как только тот хрустнул на зубах, томленье сразу прекратилось, он понял, что просто голоден. Никогда и ничего столь вкусного он не пробовал. Хрустело на зубах, а сила и радость ощутимо вливались в кровь. Небо снова сделалось голубым, травы — яркими.
Он наелся, и опять безудержная радость овладела им. Подпрыгнул, закричал что было сил…
Предупреждающий свист раздался неподалеку. Смутное сознание опасности охватило его. Сжался, юркнул в гущу переплетенных зеленых стволов, лег там.
И вовремя. Засвистело уже по-другому, зашелестело. На то место, где он только что был, неведомо откуда взявшаяся, опустилась летательная машина. Раздвинулись крылья, закрывая полгоризонта. Острые стальные когти на желтых бронированных пальцах — каждый мог охватить его целиком — царапнули камни. Два круглых глаза, близко поставленных над крючковатым клювом, бессердечно, жестоко глянули на него, как бы упрекая. Клюв раздвинулся, на миг раскрылось горлодыра такая широкая, что можно было целиком провалиться и исчезнуть навсегда. Клюв щелкнул, глаза погасли разочарованно, крылья взмахнули, лапы пробежали по земле, летательный аппарат поднялся и через секунду исчез в небе, растворился.
Страх охватил его, просто парализовал. Как весь он был радостью минуту назад, так теперь стал ужасом. Забыл про зеленые вкусные кочанчики, про чудесные запахи, ощущение тепла и света. Но ненадолго. Полежал, опять стал слышать, как вокруг всякие поменьше его возятся, поют, скребутся, шуршат.
Встал на ноги, взобрался на ближайший холм, огляделся. Вдали высилось что-то огромное, как бы противоречащее всему другому — серая масса, вздымающаяся в небо на гигантскую высоту, как гора Казбек, но с ровными отвесными краями. Может, это дом, откуда он ушел через подземный ход… А во все другие стороны лежал бесконечный, непрерывно меняющийся мир. Солнце светило, навстречу ему раскрывали головки цветы. Пунцовые маки, желтые и фиолетовые ирисы, карминные и желтые тюльпаны. Разноцветные леса стояли по холмам и долинам — белые, красные, розовые, синие государства.
Он пустился в путь. Ожидание новых встреч звало его к фиолетовым странам. Время от времени сторожко поглядывал на небо, зная теперь, что не так уж оно безопасно. Возле рощи зеленых деревьев проскочил мимо змеи — живой стенки высотой в его собственный рост, мускулистой, изгибающейся. Змея была занята важным делом — выползала из своей старой, прошлогодней шкуры.
С бьющимся сердцем проскочил мимо и радостно поспешил вперед, уходя все дальше от дома.
В одиннадцать часов двадцать минут быстрая машина «Стриж» на воздушной подушке подкатила к станции, притормозила у красного пластмассового штабеля, стала полозьями на траву. Пока водитель возился, выключая мотор, молодая женщина и молодой мужчина выскочили из тесного маленького кузова, кинулись к дому.
Вошли в комнату возле террасы — никого нет. Посмотрели друг на друга, заторопились в красную комнату. Мальчик понурившись сидел в трансфере, под стеклянным колпаком у входа в Страну. Он поднял голову, вяло, бессмысленно улыбнулся. Уже не совсем мальчик это был. Часть его человеческого сознания ушла со зверьком и была замещена инстинктивным сознанием маленького животного. Он с трудом, неуклюже поднялся.
Молодая женщина закусила губу: как страшно с этой секунды меняется ее жизнь. Взяла двоюродного братишку к себе, чтоб сделать мальчика счастливым, и в первый же день погубила его. Такого никогда не забыть, не простить до самой смерти. «Но как я смею думать о себе. Надо спасать Колю. Если зверек, ушедший с частью его сознания, погибнет, если орел унесет или змея проглотит…» Она повернулась к Юре. Но того уже не было в красном зале
Он стоял в комнате связи, поспешно передвигал рычаги на пульте, вызывая то одну, то другую из ближайших станций. Завязывался короткий разговор.
— Федор Игнатьич!
— Ага. Слушаю.
— Это Андреев с Пятнадцатой. У нас несчастье. Мальчик попал в трансфер, обменялся с сусликом.
— Ну?
— Ты остановись, не доезжая километра. Больше чем на километр суслик не мог отойти. Остановись и жди других.
И сразу переключался рычажок
— Гаврила Матвеич. Андреев говорит. У нас на Пятнадцатой мальчик попал в трансфер…
— С СУСЛИКОМ обменялся?
— Ага. Нас не было…
— Я провод зуммеровый беру с собой…
Мария выбежала во двор Юрий Павлович и шофер Гриша, побледневшие так, что было это видно даже сквозь загар, растаскивали штабель красных пластиковых оградочек. Антилопа кана недоуменно поворачивала маленькую головку на длинной изящной шее, с высоты своего огромного роста оглядывала эту суету. Уже было время подоиться, а никто и внимания не обращал.
Маша кинулась в красный зал, взяла мальчика за руку, повела в комнату возле террасы. Он все хотел стать на четвереньки, она, глотая слезы, не позволяла ему. Посадила на постель, ласкового и послушного, заперла дверь.
С крыльца она оглядела небо. Темная точка маячила в небе. Маша крикнула:
— Юра! Юра! Смотри!
Юрий Павлович кинулся на террасу, сорвал со стены ружье, запыленное, потому что им годами не пользовались. Из ящика стола вынул два патрона. Выскочил на крыльцо, бахнул вверх.
На стометровой высоте орел, присмотревший острым взглядом жертву, услышал выстрел, ощутил, как дрогнул воздух неподалеку. Оскорбленный, перевалился на крыло и гордо поплыл к реке, блещущей вдали.
Маша бросилась со двора и остановилась. Ветер стих, густые травы стояли почти неподвижно. Но она-то знала, как напряженно живет этот мир, бесконечный и безграничный, на уровне ее ступни. Молчали заросли молочая и ромашки, чуть колыхались колокольчики, темнели фиолетовые шалфеи. Разноцветные ковры стелились один к другому, просторно уходили к горизонту. Где сейчас блуждает мальчик-суслик?.. Жив ли еще?
Юрий Павлович, с напряжением закидывая в кузов «Стрижа» пачку красных оградок, окликнул:
— Маша, не паникуй! Найдем!
А он двигался сквозь розовую страну. Росли деревья, зеленоствольные, и каждое на конце там, над головой, увенчивал ярко-красный купол. Деревьев было множество, купола почти смыкались, солнце светило сквозь них, земля окрасилась розовым. Сверху сыпалась желтая тюльпанная пыльца — аккуратные, легкие, пористые глыбки желтого света. Иногда заросль колокольчиков попадалась среди тюльпанов, тут тени внизу становились голубыми, а все вместе напоминало удивительный фейерверк, который только устроили не вечером, а днем.