Под вечер второго дня мы вышли на Хеливен-Оллервелский тракт. Река и ее форельные обеды остались позади.

На следующее утро, когда мы снимали лагерь, а я уже начал свой монолог, Энди глянула на меня и нахмурилась.

— Уолтер, заткнись, — сказала она.

— Так-так-так! Мы ожили!

Я взгромоздил рюкзак на спину, и мы двинулись по лесу к дороге.

Я думал, она фыркнет, но она лишь бесстрастно на меня посмотрела.

— Твое сочувствие меня не трогает. Ты не знаешь, от чего мне пришлось отказаться.

— Это лучше секса — так мне говорили.

Уголок ее рта приподнялся. Чуть-чуть.

— Смотря с кем.

— Это предложение?

— Нет.

Порой «нет» вовсе не значит «нет», но когда его сопровождают слабое покачивание головой и так поджатые губы — оно значит именно то, что значит. Ну и ладно. Я умею принимать отказ.

С другой стороны, я ведь иду домой, к жене, чтобы все с ней наладить, и неплохо бы позволить себе в последний раз небольшую интрижку. С третьей стороны... ладно, хватит с тебя двух.

И прекрати философствовать.

Мы шли — молча. Я ничего не имею против тишины, хотя в лесу настоящей тишины не бывает. Дальний крик птицы, жужжание насекомых, а если не это — так шепот ветра в кронах деревьев. Никакой тишины. И — на самом деле — никакого покоя. Спокойны лишь самые высокие деревья.

— Что теперь? — спросила она.

А может быть — просто сказала.

Этим путем я прежде не ходил, но через Оллервел пару раз мне проходить доводилось.

— До Оллервела всего пара миль — перейти реку и вниз. Там мы купим свежей еды. На форель нам вряд ли повезет — вокруг Оллервела ее основательно повыловили, — но угря достанем, или окуня, какого ты нашла в озерах. Не мясо — не то чтобы его тут не было, но местные мяса почти не едят, и мы будем долго им пахнуть. Вот курицу купить можно, если...

— Ша. — Она устало махнула рукой. — Чем мне заниматься теперь? Когда мы вернемся?

Я пожал плечами:

— Чем угодно, Энди. Кроме магии, как мне говорили.

В тысячный раз она вытащила из рюкзака зачитанный том и открыла его.

Буквы перед моими глазами расплылись; перед ее, надо думать, тоже.

И не потому, что она плакала.

Бывают мгновения, когда ощущаешь правильность бытия: ферма на окраине городка, горящий огонь, и жирный каплун поворачивается на вертеле, рассылая по ветру соблазнительные ароматы... Возможно, в самом городе мы купили бы что-нибудь получше — и побольше, — но шкворчание кожи на углях заставило меня расстаться с холтунбимской бронзовой маркой с профилем Карла — я купил на нее себе симпатичную грудку (без комментариев, пожалуйста), а Энди — огромный окорочок; и то и другое лежало на горячих — только из печки — ломтях темного хлеба.

Я не стал дожидаться, пока грудка остынет, и обжег язык. Оно того стоило.

Рад сообщить, что Энди грызла окорочок с большим аппетитом — она ела даже на ходу: мы прошли по деревне, мимо ветхих глинобитных домиков, и вышли на северный тракт.

Еще пара-тройка дней — и мы на Баттертопе.

— А ты? — спросила она.

Я ответил не сразу. Мне понадобилась пара мгновений — сообразить, что она вернулась к разговору, прерванному несколько часов назад. Ненавижу эту ее манеру!

— Я? — Я пожал плечами. — Думаю, какое-то время отдохну. Побуду с Кирой, с детьми. А ты?

Она вздохнула.

— Придется вернуться к учительству. Английский, основы математики, как обычно. Даже если кто-нибудь из Приютской молодежи делает это лучше. Не знаю.

Возможно, только возможно — если уделять Кире больше внимания, быть с ней более терпеливым, все устроится. Жизнь порой похожа на битву: бывают мгновения, когда нужно взорваться, биться в полную силу, когда летят тормоза и плевать, что будет потом. Понимаете — вы ведь вкладываете частицу себя не только в то, чего касаетесь, но и в тех, кого касаетесь, тоже. После почти двадцати лет совместной жизни Кира стала частью моей сути, и я не более собирался рвать с ней, чем отрубать себе руку.

Тем же вечером нас отыскал Эллегон.

Становиться лагерем близ дороги мне не хотелось: она была слишком широкой, открытой всем звездам — и феевым огонькам тоже. Как кого, а меня это нервировало. Поэтому мы отошли подальше, на лесистые склоны и, пока хватало света, повесили гамаки высоко на ветвях старого дуба.

На самом-то деле вешал его я, и гамак был только один. Энди было трудно карабкаться, так что я выбирал ветви, на которые взбираться полегче. Это было нелегко, но в конце концов она устроилась и даже сделала вид, что спит. А я взобрался выше и приткнулся в развилке меж двух старых сучьев — то ли мне стало лениво, то ли я просто устал, чтобы возиться со всем этим. Я просто обмотал веревку вокруг ствола и завязал ее на груди, чтобы, если вдруг наклонюсь вперед, а не назад, не свалиться.

Я смотрел, как уходит день. Как там поется у гномов? Что-то насчет...

Ну разумеется — в этот самый миг над деревьями с ревом пронеслось пламя и раздался шелест кожистых крыльев.

«Подъем, ребята. Карета подана. Если поторопитесь — к утру будем в Холтунбиме».

Глава 29,

в которой мы решаем, что делают те, кто может, и зачем

Эллегон мягко опустился близ стен замка. Все вокруг заливал серый предутренний свет. Я скользнул вниз по чешуйчатому боку и жестко приземлился на землю, подвернув ногу.

— Стареешь, Уолтер.

Энди куда более ловко съехала с драконьей спины.

«Со всеми бывает. — Дракон повернул к нам широкую морду. — Даже с лучшими. Насколько я знаю. Что собираетесь делать?»

— Я — спать, — отозвался я. — В воздухе у меня спать не выходит.

«Это я заметил».

Энди похлопала себя по животу.

— Я собираюсь что-нибудь съесть, а потом, наверное, тоже посплю. А ты?

Дракон пошел прочь, к главной дороге. Крылья его трепетали.

«На южном пастбище есть предназначенная мне овца. Я голоден».

Было бы очень мило со стороны Эллегона отойти, чтобы не обдать нас при взлете мусором и пылью. Хотя в данном случае это было бы то же самое, что поливать реку.

«В таком случае...»

Дракон взвился в воздух, кожистые крылья подняли с земли пыль и швырнули ее прямехонько мне в лицо. И мусор           тоже.

— Этот мой длинный язык! — сказал я. Энди не ответила.

Часовой у главных ворот открыл нам калитку. Мы отмахнулись от его предложения разбудить встречающих. Я хотел просто взглянуть на жену и детей, а потом найти пустую кровать. А еще лучше — взять чистые одеяла и свернуться в уголке нашей с Кирой комнаты: пусть найдет меня, когда проснется. Без предупреждения в постель к ней я не полезу: это ее расстроит.

Энди тронула меня за плечо.

— Зайди ко мне, когда проснешься. У меня есть одна идея — хочу обсудить с тобой.

Я кивнул, слишком усталый, чтобы спрашивать, что за идея.

Снаружи разгорался рассвет, но в замке всегда темно, пока солнце не вскарабкается повыше — и задолго до того, как оно сядет. Прислуга в этом не виновата. Какой-то бережливый слуга — он же скаредный кретин — убрал все фонари; мне пришлось взять лампу из подсобки при кухне.

Я не верю в безумно хихикающую темноту, но сумрак вроде подсмеивался надо мной, когда я поднимался по лестнице к спальням.

Комната Доранны — рядом с моей и Кириной. На миг я прокрался туда.

В скупом свете масляной лампы моя младшая дочурка лежала под одеялом — свернувшись, как в гнездышке. Я удержался от громкого вздоха, но вот слез удержать не сумел: парочка скатилась-таки по моим щекам. Черт побери, а она, похоже, подросла, пока меня не было. Так много теряешь, уходя в путь, чтобы тебя ни гнало — золото или сталь.