Надо сделать их членами семьи, сказал он. Очевидно, он имел в виду импринтинг.

Посидел бы он с ними ночами...

Нет, я понимаю, отчего Фред не захотел сам этим зани­маться: его собаки до судорог боятся волчьего запаха. Я на­чинаю думать, что распылитель с волчьей мочой может сделать запретной для домашних собак любую территорию.

Я так скажу: это был бы идеальный случай для юного барона Куллинана проявить баронскую власть и объявить одной из служаночек, что ей нашлось новое дело: ухаживать за парой волчат.

Так нет же. Куллинаны — народ упрямый, и если уж эта работа дополнительная, Джейсон не собирался без крайней нужды занимать ею замковую дворню. Заниматься этим вы­пало тем, кто принял на себя ответственность: ему самому, Ахире, его матери и мне.

Вообще-то я ничего не имею против собак. Я их даже люб­лю, люблю повозиться с ними под настроение, поиграть. Бро­сать палку и смотреть, как пес мчится за ней —истинное удовольствие... первую пару дюжин раз.

Но тратить каждый день по шесть часов на кормежку и возню со щенками, убирать их псарню, недосыпать — этого я не люблю.

Проклятие.

Я тут до рассвета: потом придет Ахира. Несколько часов тоски.

А все же они симпатяшки.

Я прислонился к стене. Нора, более робкая, уже спрята­лась в тень, долизав миску, а Ник продолжал теребить и ли­зать бутылочку, пока не уснул у меня на коленях.

И пошла моя долгая смена, когда совершенно нечем за­няться, кроме как размышлять о мерзостности мироздания.

Что же я такое делаю, что для Киры секс стал мучением? Как-то не так прикасаюсь к ней? Не хочу показаться хваст­ливым, но за многие годы мало кто жаловался. Не всегда это было расчудесно или потрясающе, но я всегда считал, что не­плохо знаю, как это надо делать.

Нет, глупо. Не в этом дело.

Я почесал Ника между ушами, он пошевелился — и сно­ва заснул.

Просто удивительно, как одна и та же жизнь может ка­заться вполне безоблачной днем — и мрачной, как туча, по­среди ночи.

Днем куда более важно, что я живу и работаю с друзья­ми, которых люблю — и которые любят меня; что дело, ко­торое мы делаем, мы делаем не для себя одних; что у меня две очаровательные здоровые дочки, и обе обожают меня; что сам я тоже здоров и сумел сохранить бодрость духа...

...а ночью единственное, о чем я могу думать, — это что Моя жена не позволяет мне касаться себя.

Должно быть, я задремал, но вдруг проснулся. Ник, тоже проснувшийся, вжался в мои колени — и замер.

Выучка есть выучка: сперва ты хватаешься за оружие, а уж потом решаешь — нужно оно тебе или нет. Я спустил щенка на пол и вытащил из ножен кинжал.

— Уолтер?

Голос Киры.

— Да. — Я сунул кинжал назад в ножны. — Он самый.

Наклонившись, я потрепал озадаченного щенка по шее.

Удерживая на одной руке поднос, она вошла и наклони­лась к Нику. Тот решил, что она своя, и изо всех силенок замахал хвостом, а когда она подняла его свободной рукой, нежно облизал ей лицо.

— Привет. Ты зачем поднялась?

— Покормить тебя. — Она отдала мне поднос: полбу­ханки домашнего ароматного хлеба, нарезанного кусками тол­щиной в палец, огромный — чуть ли не фунт — кус холодного жареного с чесноком мяса, тоже нарезанного, не слишком тол­сто; белые фарфоровые блюдечки с горчицей и хреном; таре­лочка с козьим сыром в голубых прожилках, в окружении яблочных долек, и глазурованный коричневый чайник с ды­мящимся травяным чаем. И две кружки.

Моя женушка умеет пошарить на кухне.

— Не могу спать одна. — Она улыбнулась, понимая дву­смысленность ситуации. — Наверное, мне не хватает тебя.

— Сколько времени?

Я густо намазал на хлеб горчицу, потом — хрен, а сверху шлепнул ломоть мяса. Потом поставил поднос на стол. Ос­тавлю немного и ей. По крайней мере пока не доем сандвич.

— Полвторого.

Она опустила Ника на пол, и он тут же опять замахал хвостом.

— Надергай соломы и садись, — сказал я. — Я встал в полночь. — Меня не было всего-то чуть больше часа.

Но такого времени вполне хватает, чтобы впасть в деп­рессию.

Я вгрызся в сандвич. От хрена у меня на глазах выступили слезы но сандвич того стоил. Много чего можно сказать о тонко порезанном холодном жареном мясе, чуть-чуть

присоленном и наперченном, приправленном горчицей и хреном, на ломте домашнего ароматного хлеба, с чесночком... но я лучше помолчу и просто его съем.

Кира села — так, чтобы я не мог до нее дотянуться, — откинулась на стену и запахнула белый полотняный халат, надетый поверх просторных штанов.

Ник отправился охотиться за Норой, но та только поглуб­же забилась в свое гнездо в дальнем углу сарая. Кира при­встала, но я покачал головой — и она опустилась назад.

— Оставь ее, — буркнул я с набитым ртом. — Толку нет ее выгонять, сама вылезет со временем. Или нет.

Когда тебя тревожит что-то, с чем ты не можешь ничего поделать, лучше всего думать о чем-то другом, с чем ты тоже ничего поделать не можешь.

Как же мне не хватает хорошего справочника с Той сто­роны! Здравый смысл и старые заметки помогают, но их мало. Я помню что-то насчет доминирующих самцов, и что если человек хочет нормально ужиться с волками — он должен стать для нин чем-то вроде супердоминирующего самца. Но как этого добиться? Рычать на них, что ли, и кусаться? Бить их по морде? Прижимать рукой к земле, чтобы вели себя при­лично? Или самый лучший способ — мягкое упорство?

Здравый смысл тут не помощник. У всех животных — человек не исключение — свои стереотипы поведения, и если нарушать их, толку не будет. Никакими убеждениями и угрозами нельзя заставить корову спускаться по лестнице, кош­ку — делать стойку на дичь, а лошадь — приносить добычу.

Из курса экологии я помню, что волки питаются в основ­ном вредителями-грызунами и что фермеры, истребляя их, делают себе же хуже. Работая на короля Маэреллена, в Энделле, я начисто прекратил избиение волков гномами. (Лад­но, ладно: я настоятельно порекомендовал царю прекратить его, а он последовал рекомендации.) У подданных царя было чем заняться более полезным, сколько бы там крови ни было между гномами и волками.

Возможно ли будет вернуть этих волчат в лес? Черт меня побери, если я знаю.

Подбежал Ник и принялся лизать и грызть мои пальцы. Я попытался приласкать его, чтоб успокоился. Не помогло — он продолжал задираться. А зубки у него острые.

Нет. Кусаться нельзя! Кира хихикнула:

— Ты точно так же воспитывал Джейн.

Я тоже засмеялся.

— Уж как умею. — Свободной рукой я показал на под­нос, предлагая ей тоже сделать сандвич.

Кира помотала головой.

— Нет. Это только тебе. — Она помолчала. — Как по-твоему, что за тварь этот ваш Бойоардо?

Я пожал плечами:

— Нечто из Фэйри. Опасное нечто.

Она притянула Ника к себе, он устроился у нее на коле­нях и мигом заснул. Я изогнул бровь.

— Просто надо уметь с ними общаться, — сказала она. И тряхнула головой, отбрасывая с глаз волосы.

Я намазал сыр на кусок яблока и отправил в рот. Сочета­ние это кажется нелепым, как острая ветчина с ломтиком дыни, пока не попробуешь. Сладость яблока смягчает остроту сыра, а его клейкость не дает яблоку рассыпаться. Хрустит оно при этом по-прежнему.

Я намазал еще кусочек и предложил Кире. К моему удив­лению, она не отказалась.

— Я говорила о нем с Андреа, — сказала она, слизывая с пальцев остатки сыра.

— О Нике?

— Нет. О фэйри.

Порой я знаю, что надо сказать женщине:

— Вот как? У нее есть предположения?

— Нет. — Она посмотрела так, будто один из нас такой болван, что только со второй попытки угадает, кто именно из нас болван. — У меня есть.

— Да? И какие же?

Не знаю, получилось бы у меня нарочно говорить более неискренне и более покровительственно. Когда портятся от­ношения, тут уж не важно, как и что говорится.

— Гм... Ты рассказывал — оно двигалось похоже на вол­ка, но не как волк, сгибалось неправильно и не там, где надо.