Показалось такси. Светящееся табло на крыше показывало, что машина свободна. Кессель соскочил на мостовую и поднял руку, но таксист не заметил его и проехал мимо.

Выходит, я не должен отдавать эти деньги? – спросил себя Кессель. По крайней мере, пока, – тут же добавил он на всякий случай, чтобы не разгневать невидимые силы.

Можно было поехать к Вермуту Грефу. Но, во-первых, сегодня был не вторник, а они с Грефом уже много лет встречались только по вторникам, а во-вторых. Кесселю хотелось пообщаться с кем-нибудь, имеющим отношение к секретной службе. Он вспомнил о Гюльденберге.

Погода была совершенно не ноябрьская, а скорее, апрельская Недавно прошел дождь, но облака уже разошлись, и небо стало голубым и ясным. Лишь на западе еще тянулись облака, подсвеченные желтоватыми лучами заходящего солнца.

Кессель зашел в телефонную будку. Раскрыв справочник, он нашел настоящую фамилию Гюльденберга и набрал номер. Ему никто не ответил.

Тогда он позвонил дядюшке Гансу-Отто. Ему ответил женский голос:

«Квартира Вюнзе». Очевидно, это была та из двух его спутниц жизни. Норма или Белла, которая не жена. Она была крайне нелюбезна, но все же Кесселю удалось выяснить, что дядюшка Ганс-Отто уже почти месяц находится на курорте: Бад-Майзентрум. санаторий «Елизавета».

Поблагодарив, Кессель повесил трубку. Еще из будки он заметил свободное такси, остановившееся на светофоре. Кессель подошел и сел. сказав:

– На вокзал.

Водитель включил таксометр и свернул направо.

– Вы случайно не знаете – спросил Кессель, – где находится Бад-Майзентрум?

– Как-как? – переспросил водитель.

– Бад-Майзентрум.

– Впервые слышу, – признался таксист – Это где-то под Мюнхеном?

– Да я и сам не знаю, – вздохнул Кессель.

На вокзале Кессель встал в конец очереди у билетной кассы. Очередь продвигалась медленно. Кессель сосчитал: перед ним было двенадцать человек. Какая-то пожилая дама никак не могла объяснить кассиру, что ей нужно. Как понял Кессель, она хотела купить билет на поезд, которого не было, его отменили. Дама никак не желала с этим согласиться. Я много лет езжу этим поездом, заявляла она. Кассир отличался, очевидно, ангельским терпением. Вероятно, впрочем, что ему было просто наплевать на очередь, изнывавшую от тоски за спиной несговорчивой дамы. Наконец кассиру удалось всучить ей какой-то билет. Осталось одиннадцать человек. Очередь пошла быстрее, хотя и ненамного. Зато двое, стоявшие перед Кесселем, уезжали вместе, они расплатились и ушли очень быстро.

– Как мне доехать до Бад-Майзентрума? – спросил Кессель.

– Докуда? – переспросил кассир.

– До Бад-Майзентрума.

– Не понял. Какое направление?

– Понимаете, я и сам не знаю. Но мне нужно в Бад-Майзентрум.

– Бад… Как?

– Майзен-трум.

– Такого нет.

– Есть, – возразил Кессель. – Мой дядя… То есть не мой, а дядя моей жены, его фамилия Вюнзе… Даже не жены, а мужа моей жены…

У кассира отвисла челюсть.

– Я имею в виду бывшего мужа, она давно с ним в разводе – с мужем, конечно, а не с дядей…

– Слушайте, – не выдержал кассир, – во-он там справочная!

В справочную тоже стояла очередь. Кессель встал в конец и опять сосчитал: четырнадцать человек. Если так пойдет и дальше, подумал Кессель, то после того как мне скажут, где находится этот Бад-Майзентрум, в кассу передо мной будут стоять уже шестнадцать человек. Каждый раз будет прибавляться по двое. А к тому времени последний поезд на Бад-Майзентрум, может быть, уже уйдет. Или его отменят, как уже отменили множество прочих.

Кессель поднял правую руку. В здании вокзала было жарко, и он снял плащ. Плащ висел на левой руке. Клетчатая кепка тоже была в левой. Правая была пуста. Чемодан?!

В последний раз он видел его в телефонной будке, когда звонил Норме (или Белле).

Кессель выскочил на улицу, поймал такси и крикнул:

– Корнелиусштрассе! Угол Корнелиуса и Эрхарда, где телефон-автомат!

Такси ползло, как черепаха, продираясь сквозь предсубботние пробки. Снова пошел дождь. Кессель сидел и загадывал: если успеем проехать на зеленый… Если обгоним этот автобус… Если до следующего светофора встретится красная машина…

Ехали они до этого телефона-автомата минут тридцать. Кессель еще издалека заметил, что чемодан по-прежнему стоит в будке. В будке уже горел свет, и чемодан так и сиял на фоне темнеющего предвечернего пейзажа, точно выставленный в витрине магазина.

– Остановите! – сказал Кессель водителю, – Я мигом, и мы сразу поедем дальше.

– Эй, стой! Ты куда? – закричал таксист, явно не доверяя Кесселю, но тот уже выскочил на тротуар и в несколько прыжков достиг телефонной будки. Он открыл чемодан.

Деньги были на месте. Его деньги. К черту Театинцев! К черту всех, кому он хотел отдать их, раз ему не предлагают ничего взамен. Они принадлежат только ему. За эти полчаса езды по вечернему Мюнхену он наконец понял: это и в самом деле его деньги. Пусть они беспризорные, ничьи, но они свалились в руки ему, Альбину Кесселю. И теперь он может делать с ними, что хочет.

– Так нельзя! – возмутился таксист – Выскочили из машины, а платить кто будет?

– Но я вернулся, – возразил Кессель железным голосом.

– Н-ну… – не мог не признать таксист, – Но все равно это – непорядок!

– Ладно, хватит, – отрезал Кессель, – Лучше отвезите меня обратно на вокзал, да побыстрее. Я и так потерял много времени.

Упрек попал в цель. Таксист втянул голову в плечи, видимо, почувствовав себя виноватым, и дал газ. До вокзала они доехали минут за пятнадцать. Кессель осчастливил его невероятными чаевыми и зашагал к кассе. На центральном вокзале города Мюнхена кассы занимают целое крыло, их там как минимум штук пятнадцать. Правда, большинство касс обычно закрыто по разным малоуважительным причинам, но все равно из них одновременно работают никак не меньше пяти-шести. Тем не менее Кессель направился именно к той кассе, в которую обращался в тот раз.

Там стояло вовсе не шестнадцать человек, а только одна пожилая дама, разыскивавшая в сумке очки.

– Пардон, мадам, – сказал Кессель, вежливо, но решительно оттесняя даму от окошка, – пока вы ищете очки, я уже уйду – Кассиру он приказал: – Бад-Майзентрум. первый класс. Туда и обратно. И поживее!

– Не понял, – ответил кассир.

– И поживее!

– Э-э… Бад как?

– Майзентрум!

Кассир достал справочник, потом долго набирал что-то на своих машинках, двигая каретки вправо и влево, и наконец выдал Кесселю крохотный кусочек картона:

– С пересадкой в Розенгейме.

Кессель еще раз проверил правую руку: чемодан был в ней. Он спрятал билет в карман, поклонился даме, все еще искавшей очки и улыбнулся:

– Пардон, пардон.

– Ах что вы. благодарю вас – отозвалась дама. Кесселю показалось даже, что она попыталась сделать книксен.

Кессель почувствовал, что с того момента, когда он вновь обрел свои деньги – нет. даже с того момента, когда он на какое-то время потерял их. – в его жизни наступила наконец та ясность, о которой он так долго мечтал. Хотя бы на какое-то время.

– Обеды? Какие там обеды! – сокрушенно махнул рукой дядюшка Ганс-Отто – Я вижу, название «Бад-Майзентрум» тебе ничего не говорит? Что ж. ты еще молодой, всякие там курорты-лечебницы тебя пока не интересуют. Ничего, придет время, и ты тоже будешь в них разбираться Бад-Майзентрум – очень плохое место Если человека направляют сюда, – ехидно продолжал дядюшка – значит врачи не верят, что он действительно болен.

Они шли по аллее санаторного парка. Время от времени дядюшка с кем-нибудь раскланивался – по большей части это были весьма пожилые дамы.

– Одно старье, – вздохнул дядюшка Ганс-Отто – Смотреть не на что.

– Так ведь и ты. положим, уже не первой молодости…

– Да, но себя-то я не вижу! Я же себе не попадаюсь навстречу на прогулке. Попадаются эти старые перечницы. А на них мне смотреть неинтересно. Самая молодая женщина во всем санатории – секретарша директора, ей всего пятьдесят. Тоска! Хотя нет: есть еще две судомойки. Из Югославии. Я ничего не имею против югославок, – дядюшка Ганс-Отто остановился, положив Кесселю руку на плечо, как будто тот возражал против югославок, закатил глаза и прищелкнул языком, – я знаю балканских женщин и скажу тебе: это что-то. Я был там во время войны. Но эти! Обе вялые, рыхлые… И толстые вдобавок. Думаю, что даже нагишом они бы не вызвали у меня интереса. В данном конкретном случае я противник женской наготы. К тому же одна из них косит. Вот тебе Бад-Майзентрум!