Еще через несколько минут девушка, а вместе с ней и Кессель оказались по пояс в воде.

– Вот черт, – выругался Кессель.

– Я же говорила, что брюки лучше снять, – сказала девушка – Держитесь за стенку танкера!

Кессель протянул руку вправо и нащупал ржавую, заросшую склизкими водорослями стену. Мрачная, непроницаемая тень танкера высилась над ними, как церковный свод. «Сейчас будет лестница», – начала было девушка и тут же вскрикнула: «Осторожно!» – но было уже поздно. Накатившая волна накрыла Кесселя с головой. В последний момент он успел задержать дыхание и ухватиться за какой-то выступ на корпусе судна. Однако ноги его тут же подмыло, потащив сперва к берегу, а потом, когда волна, булькая, пошла обратно, с еще большей силой в открытое море.

– Вот собака, – произнес Кессель, отплевываясь, – эй, вы живы?

– Да, – отозвалась девушка, – идите сюда!

Ее рука нашарила локоть Кесселя и притянула к себе. Кессель, который уже больше ничего не видел, стал ощупью пробираться вперед и нашел сперва грудь девушки, а потом мощную железную перекладину: это был трап.

– Клиенты у вас, наверное, очень смелые люди, – сказал Кессель, остановившись через несколько десятков ступеней, чтобы перевести дух.

– Это только в прилив, – сообщила девушка, – Наверное, нам лучше было подождать хотя бы полчаса.

Кессель промок до нитки. Его видавшая виды светло-коричневая жилетка вобрала в себя неимоверное количество воды и стала тяжелой, как мельничный жернов.

– Ну, где же вы? – позвала девушка.

Косо вздымавшаяся палуба была сшита из светлых досок. Тело девушки выделялось на их фоне четким темным контуром. Она, как кошка, поползла по палубе вверх. Кессель пополз за ней.

– А где ваша сумочка? – вспомнил Кессель.

– М-м рту, – промычала девушка в ответ.

Да, жаль, что в такой темноте ничего не видно, подумал Кессель.

Через распахнутый люк они наконец проникли в танкер. Из-за сильного наклона судна трап, ведший внутрь, был расположен почти горизонтально, так что передвигаться по нему было даже труднее, чем карабкаться по косой палубе. Но тут девушка зажгла фонарик. Внизу, под трапом, была полуоткрытая дверь, державшаяся на петлях. Девушка сказала: «Осторожно!» и, повиснув на поручнях, впрыгнула в дверь каюты. Кессель проделал тот же трюк, и они очутились в каюте, как бы поставленной на ребро: устоять на ногах в ней было довольно трудно.

– Манфред считает, что это была каюта первого помощника, – сказала девушка, обводя каюту лучом фонарика. Кессель увидел железную кровать с матрасом, стоявшую однако не на полу, а на стене, которая была чуть более пологой. Спинка кровати упиралась прямо в пол – Это я ее так поставила, – сообщила девушка, – чтобы она не ездила. Как вам больше нравится, вниз ногами или вниз головой?

– Погодите, дайте сначала выбраться из одежды, – сказал Кессель.

– Я же говорила, – вздохнула девушка. Кессель кое-как стащил с себя и выжал намокшие вещи. Из них, главным образом из жилетки, потоками текла соленая вода.

– Вот полотенце, – сказала девушка, – или вам больше нравится в мокром виде?

– Спасибо, – ответил Кессель, беря полотенце и вытираясь насухо. – Мокрого с меня уже хватит. Вытирайтесь и вы.

Ночь наслаждений удалась не вполне, хотя девушка не только блестяще знала свое дело, но была и несомненно талантлива. Не успел Кессель как следует войти в нее, как она уже впала в экстаз, разыграть который было просто невозможно. Этой потаскушке, успел подумать Кессель, можно позавидовать: она зарабатывает деньги и это к тому же доставляет ей удовольствие. Все равно что пьяница, который и так любит выпить, а ему еще платят за это.

Больше всего Кесселю мешала мысль, что вещи его, даже выжатые, все равно не успеют высохнуть, а на обратном пути снова придется залезать в воду.

– Кстати, как вас зовут? – спросила девушка после этого, еще не успев как следует перевести дух.

Экстаз, наверное, все-таки можно симулировать, подумал Кессель, но симулировать такое дыхание нельзя.

– Альбин, – ответил он.

– А фамилия ваша случайно не Кессель?

Кессель ощутил прилив авторской гордости. А почему, собственно, этого не могло быть? В конце концов, написал он за свою жизнь немало, а девушка, судя по всему, интеллигентная, возможно, студентка или была студенткой: наверняка она читала что-нибудь из его сочинений.

– Да, – с достоинством произнес он, – это я и есть.

– Забодай меня лошадь! – воскликнула девушка. – Значит, я могу говорить тебе «ты». Мы ведь вроде как родственники. Меня зовут Улла.

– Улла? – тяжелый, плотный комок разочарования подступил Кесселю к горлу.

– Да, Улла Таберкоу. Я – сестра Курти Вюнзе.

Вот тебе и закаты, подумал Кессель.

– Выходит, у нас с тобой кровосмешение получилось? – заинтересованно спросила девушка.

– Это почему?

– Ну, мы же родственники. По браку! Жалко, что я раньше не знала, а то я наверняка кончила бы еще раз.

– Да нет, – вздохнул Кессель, – по браку не считается.

– Старик не должен этого знать, хотя он сам виноват. Давай, одевайся, пока одежда еще не совсем высохла. Иначе ее потом не натянешь. Тут у меня один был, голландец. Так он заснул, и я никак не могла его добудиться. А потом оказалось, что его одежда высохла и села номера на два. Брюки он так и не смог надеть. Старик ничего знать не должен. Ты ведь не скажешь? Хотя виноват во всем он, кто же еще? Мне ведь надо на что-то жить. Но я рада, что все наконец кончилось.

Кессель, преодолевая отвращение, натянул сырое белье и взялся за рубашку.

– Что кончилось?

– Ну, весь этот цирк из-за того, что старику нельзя было говорить о разводе Курти. Мне все это давно уже надоело. Хотя я тоже долго не знала.

– А-а, – протянул Кессель.

– Пару раз я чуть не проболталась. Только бабуля в последний момент успела вмешаться. А тебе это разве не действовало на нервы?

– Что именно?

– То, что твою жену называют «фрау Вюнзе»? То есть называли, конечно.

– Да как сказать, – вздохнул Кессель, – но, в общем, не очень.

– А Рената мне всегда нравилась, – призналась Улла, – я ей даже как-то сказала, что ничуть не удивилась, когда она бросила моего братца, этого олуха. Это же не мужчина, а недомерок какой-то.

– Да я его и не знаю толком, – сказал Кессель, – с этой стороны по крайней мере.

– Но бабуля, конечно, его обожает. Она его всегда считала вундеркиндом. Мне доставались только тумаки да шишки, а ему – все сладкие коврижки, причем, если они ему в горло не лезли, они готовы были их ему в задницу запихать. Когда он женился, бабуля несколько месяцев – да что я, несколько лет! – не могла прийти в себя. А уж когда Рената бросила ее любимого Курти, тут и говорить нечего – именно потому, что это она его бросила, брось он ее, это было бы в порядке вещей. Но об этом в Люденшейде не должна была узнать ни одна живая душа: позор-то, позор какой!

Спуск оказался легче, чем опасался Кессель. Море и в самом деле заметно отступило, так что обратный путь, если сравнивать с путем туда, они проделали почти посуху.

– Значит, вы тоже приехали, – констатировала Улла.

– Да, вчера, – подтвердил Кессель.

– А дети у вас есть? – Улла извлекла из тайника свитер и надела его.

– Нет, – сказал Кессель – то есть, у нас есть Керстин.

– Нет, кроме Керстин.

– Кроме Керстин нет, – сознался Кессель.

– На Ренатином месте я бы тоже предпочла называться Кессель, а не Вюнзе, – сообщила Улла. – Вюнзе вообще дурацкое имя. Вюнзе-Хрюнзе. Меня в школе дразнили Хрюшкой. Хотя Таберкоу, конечно, тоже немногим лучше.

– Таберкоу – это Манфред?

– Какой Манфред! Таберкоу – это мой бывший. Когда я развелась с ним, бабуля и ухом не повела. Вот дедуля, тот долго вопил из-за имущества: при разделе почти все оставили мужу.

– Мне тоже нравится, что Рената теперь Кессель, а не Вюнзе, – сказал Кессель.

– Да это и мне нравится – теперь, по крайней мере, я могу подтвердить это с чистой совестью. Ты – мужик что надо, Альбин, ты понял, что я имею в виду? С братцем своим я не спала, конечно, но уверена, что этот коротышка тебе и в подметки не годится.