Характер роскоши и разврата, придаваемый лагерной жизни некоторыми генералами, и набор фаворитов даже из низших слоев армии привели, сверх того, к подорванию дисциплины.

Такое положение естественно оправдывало и неудовольствие Павла, и его проекты преобразований. Государь питал особенно сильную ненависть, с одной стороны, ко всему, созданному Потемкиным, а с другой – к привилегированным полкам, обычному питомнику фаворитов. «Как? Вы были адъютантом кривого?» – сказал он одному старому полковнику. «Что же вы сделали, чтобы не стать негодяем?» А отцу одного молодого дворянина, записанного сержантом в Преображенский полк, он сказал: «Остерегайтесь, сударь, посылать туда вашего ребенка, если вы не хотите, чтобы он развратился».

Во многих отношениях справедливое чувство реформатора заключало в себе, однако, крупную ошибку. Окружая одинаковым презрением всех боевых товарищей блестящего князя Таврического – а среди них был Суворов! – Павел считал, что их успехи не могут быть достаточно оправданы, потому что он не усматривал им причины. Он не признавал значения той Высшей силы, которая проявляется и развивается в исключительно одаренных натурах, когда ничто не стесняет свободы их индивидуальности. Со всеми недостатками своего характера и пробелами в образовании, даже как тактик и стратег, Потемкин получает еще и в наши дни похвалы самых опытных специалистов, и в качестве предводителя армии, влияя на людей своим необузданным, но сильным темпераментом, он умел, подобно самому Суворову, хотя и в несколько меньшей степени, возбуждать энергию в подчиненных.

Павел, с презрением и недоверием относившийся ко всему индивидуальному, поставил себе задачей совершенно исключить этот элемент, заменив его на всех ступенях военной иерархии доведенной до мелочей регламентацией. Это должно было послужить основой задуманной им реформы, но оказалось самой вредной ее стороной, тогда как другие проведенные ею меры были разумны и полезны. Задуманное таким образом преобразование создало механизм, искусно разработанный в потребностях и прочно построенный в своем целом, но отсутствие в нем руководящего начала дало себя скоро жестоко почувствовать.

Гвардии пришлось, как мы знаем, встретить первые строгости нового режима, предназначенного для всей армии. На другой же день после восшествия на престол Павла она подверглась полному преобразованию в отношении состава, организации частей и военной силы своих отдельных единиц. Смысл этих действий Павла остается непонятным. Раз существование привилегированной части армии, комплектовавшейся из аристократии, было в принципе сохранено, то факт введения в нее всего гатчинского сброда представляет явную бессмыслицу. Это было что-то вроде такого крайнего средства, как «ряд назначений в пэры», которое применяется иногда при парламентских кризисах в Англии. В данном случае результат не должен был оказаться удачным, – даже в отношении личной безопасности реформатора. Гатчинский элемент, вместе того, чтобы одержать верх над непокорной частью, куда его ввели; всецело поглотить ее своей дисциплинированной массой, наоборот, в ней совершенно растворился, усвоив себе привычки этой обособленной среды и послужив только к пробуждению в ней, путем реакции, стремлений к порицанию правительства, дремавших до тех пор при спокойных условиях существования, посвященного удовольствиям.

Новое распределение наличного состава в отдельных частях гвардии, численно увеличенных путем бесконечного создания новых полков и батальонов, не поддается никакой оценке. Оно действительно быстро дало место новым комбинациям, которые в свою очередь должны были подвергаться непрерывным изменениям. От начала до конца царствования вся армия терпела от этого непостоянства, единственным объяснением которого может служить только характер Павла. Казалось, государь все еще играл оловянными солдатиками, которыми так увлекался в детстве, и группировал их по прихоти своей фантазии, не сходя, однако, с некоторых главных путей, намеченных когда-то в Гатчине, под твердым руководством Петра Панина. В частности, только создание нового артиллерийского батальона, послужившего прочным основанием для всей гвардейской артиллерии, предпринятое под преобладавшим тогда влиянием Аракчеева и его методического ума, составляет исключение. Образование этого батальона, сформированного из знаменитой бомбардирской роты Преображенского полка, капитаном которой был Петр Великий, а также артиллерийских отрядов, состоявших при других полках, отвечало вполне определенному и последовательно проводимому решению.

Оно послужило началом для полной реорганизации этого рода войска, в смысле самостоятельного управления, а в марте 1800 года система эта была применена к артиллерии всех армейских корпусов. Совершенно отделенная в административном отношении от полков, артиллерия была передана в особое ведомство. Так как каждая рота в отношении личного состава и материальной части являлась теперь самостоятельной единицей, то и в тактическом отношении могла действовать совершенно независимо. Легче, таким образом, мобилизуясь и допуская, без изменения своей внутренней организации, сведение в большие массы, эти единицы обладали в то же время большей подвижностью и, по мнению компетентных судей, русская артиллерия имела значительной превосходство над большей частью своих европейских соперниц, и только ее материальная часть оставляла желать лучшего. Она оставалась, действительно, слепым подражанием прусского образца, значительно улучшенного во Франции Грибовалем.

Увы! военной истории этого царствования пришлось отметить еще другое изменение, в основании которого было совсем иное побуждение. Три эскадрона конной гвардии, лучшие по своему личному и конскому составу, были в один прекрасный день выделены, чтобы сформировать Кавалергардский полк под начальством Уварова. Остальные, разделенные на пять эскадронов, составили отдельный полк под командой великого князя Константина. Причины перемены? Неудавшееся общее ученье, желание офицера, пользовавшегося покровительством мачехи главной фаворитки, иметь под своим начальством полк и, ввиду пребывания великого князя Александра в должности генерал-инспектора пехоты, честолюбивое стремление его брата занять такой же пост в кавалерии, к чему, по его мнению, должно было открыть ему доступ командование несколькими эскадронами. И вот такими-то причинами руководствовался Павел в большинстве сделанных им подобных же нововведений.

Помимо специальных интересов корпуса, к которому государь отнесся так беспощадно, реформа гвардии коснулась и неприятно отозвалась на многих других интересах почти всех классов общества.

На параде 8 ноября 1796 г. Павел объявил в приказе, что все записанные в гвардию, номинально числившиеся в ее списках, но не находившиеся в строю, должны явиться в свои полки, под угрозой исключения. Число таких отсутствующих было значительно. Один Преображенский полк насчитывал несколько тысяч такого рода чинов, и эти фиктивные списки пополнялись даже не одними дворянами. При помощи денежных взносов купцы, мелкие чиновники, ремесленники и даже лица духовного звания проводили туда своих сыновей, имея в виду достигнуть таким способом более легкого движения, даже на гражданской службе. Дети еще не родившиеся, следовательно неизвестного пола, пользовались тем же снисхождением. Очень молодые люди, никогда не носившие оружия, получали таким образом чин поручика, имея за собой двадцать лет фиктивной службы, они отправлялись потом в один из армейских полков и, благодаря своему старшинству, становились там выше заслуженных офицеров. Другие служили при дворе в качестве пажей, камергеров и камер-юнкеров, или, получив бессрочный отпуск, просто жили в своих поместьях. Наконец, даже в строю, офицеры и солдаты обыкновенно были свободны от всяких обязанностей и даже ученья, потому что последнего не производилось вовсе.

Павел был тысячу раз прав в своем желании искоренить весь этот дорого стоящий и развращающий паразитизм. К несчастью, паразиты, лишенные своих преимуществ, или отосланные в казармы и на маневры, ему этого не простили.