Глава VII

Это было в Бальзам-Сити. Дела шли плохо. Маркс и Бульгамер заключили товарищество с полукровкой, профессором и банковским клерком и на двух последних это соглашение сказывалось печальным образом. Причиной всему был Маркс. В лучшие времена он был сварливым и придирчивым брюзгой, а в пути, который мог бы испортить характер ангелу, его желчный нрав превратился для всех в бельмо на глазу. Он непрерывно рычал и в короткое время заставил двух слабейших лизать свои следы. Он любил рассказывать о тех, которые пытались противиться ему, и все же «сковырнулись», о метких выстрелах и смертельных ножевых ударах, в которых он проявил хладнокровную жестокость. Профессор и банковский клерк были люди мирные и очень впечатлительные, поэтому они исполнились благоговейного страха и готовы были стать на голову по его приказанию. На метиса, однако, его стращание не действовало. В то время как те двое дрожали, когда он хмурился, и подстерегали каждое его движение, человек индейской крови не обращал на него внимания и лицо его ничего не выражало. Этим он заслужил сильную неприязнь Маркса. Дела шли все хуже и хуже. Придирчивость Маркса становилась день ото дня невыносимей. Он обращался с остальными, как с низшей расой И при каждом удобном случае старался завязать ссору с метисом. Но последний, прикрываясь своей индийской флегмой, только тупо взирал на него. Маркс принял это за трусость и усвоил себе привычку обзывать метиса скверными словами, в особенности такими, которые бросали тень на доброе имя его матери. Метис по-прежнему не обращал на это внимания, но в его обращении появилась пренебрежительность, которая уязвляла сильнее слов. Таково было положение дел, когда мы с Блудным Сыном посетили их однажды вечером. Маркс пьянствовал весь день и превратил жизнь остальных в маленький ад. Когда мы пришли, он был уже вполне созревшим для ссоры. Блудный Сын предложил игру в покер и они вчетвером, он сам, Маркс, Бульгамер и метис, уселись за карты. Сначала они установили предел для ставки в десять центов, скоро лимит вырос в двадцать пять. Но спустя некоторое время никакого предела, кроме крыши, уже не существовало. Бутылка переходила от одного к другому и несколько крупных котлов было уже разыграно. Бульгамер и Блудный Сын были близки к банкротству, Маркс сильно проигрывал, тогда как метис неизменно увеличивал свою кучу фишек. По прихоти судьбы два человека, казалось, беспрерывно стирали один другого в порошок. С каждым разом они все сильнее возбуждали друг друга, пока наконец Маркс не объявлял игру, но при этом всегда оказывалась лучшая карта у его противника. Это могло довести до отчаяния, свести с ума, особенно когда Маркс несколько раз сам открывал игру впустую. Казалось, будто сам дух невезения вселился в него, и по мере того, как игра затягивалась, Маркс все более багровел и раздражался. Он бранился вслух. У него всякий раз были хорошие карты, но тот неизменно ухитрялся обыграть его. Он готов был лопнуть от злости и держал себя вызывающе. Метис предложил выйти из игры, но Маркс не захотел слышать об этом. «Продолжай, ты, негр, ― закричал он, ― не увертывайся, дай мне возможность отыграть свои деньги». Таким образом, они уселись снова и сдали карты. После второго круга остальные отпали и Маркс с Метисом были оставлены вдвоем. Метис был неподражаемо хладнокровен, его лицо напоминало превосходную маску. Маркс также неожиданно стал очень спокоен. Они начали набавлять. Оба, казалось, имели кучу денег и, начав с десяти и двадцати, быстро дошли до пятидесяти долларов за ставку. Зрелище начинало приобретать захватывающий интерес. Можно было услышать падение иголки. Бульгамер и Блудный Сын хладнокровно наблюдали. У Маркса выступил пот на лбу, тогда как Метис оставался вполне спокойным. В котле было около трехсот долларов, тут Маркс не выдержал: «Я прибавляю сотню, ― закричал он, ― смотри!» Он с видом победителя открыл свои карты. «Ну-ка, теперь побей это ты, вонючий мул». Произошла заметная пауза. Мне было жаль Метиса. Он не был в состоянии покрыть такой проигрыш, но лицо его не выражало и тени волнения. Он открыл свои карты, и тут у всех нас вырвался крик недоверия и удивления, ибо Метис открыл королевский флеш ― в бубнах. Маркс вскочил. Теперь он был бледен от ярости. «Ах, ты подлая свинья, нечистый дьявол». Он быстро ударил противника по лицу, окровавив его. Я думал с минуту, что Метис вернет удар. В его глазах появилось выражение холодной смертельной ненависти. Но нет. Быстро согнувшись, он схватил деньги и выскользнул из палатки. Мы посмотрели друг на друга.

― Необыкновенное счастье, ― сказал Блудный Сын.

― Необыкновенное жульничество! Не говорите мне, что это счастье. Он мошенник, грязный вор, но я прищемлю его. Он должен драться теперь. Он будет драться на ружьях, и я убью этого сукина сына. ― Он пил большими глотками из бутылки, сам раздувая в себе неудержимую ярость площадной бранью. Наконец он вышел, еще раз поклявшись, что убьет Метиса, и направился к другой палатке, откуда доносились звуки шумного веселья. Смутно предчувствуя беду, мы с Блудным Сыном не ложились и продолжали сидеть, беседуя. Вдруг я заметил, что он насторожился. «Тсс, слышишь?»

Мне почудился звук, похожий на яростный рев дикого зверя.

Мы выбежали. Это был Маркс, бежавший к нам. Он обезумел от напитков и размахивал в руке ружьем. На губах его была пена и он кричал на бегу. Затем мы увидели, как он остановился перед палаткой, занятой Метисом, и откинул завесу. ― «Выходи, грязный жулик, мошенник, индейский ублюдок. Выходи драться». ― Он ворвался внутрь и снова выбежал, таща за собой Метиса на расстоянии руки. Они вцепились друг в друга, но мы бросились и разняли их. Я держал Маркса, но он неожиданно отбросил меня и, выхватив револьвер, выпустил один заряд, крича: «Отстаньте вы все, отстаньте, дайте мне застрелить его. Это моя добыча!» ― Мы довольно быстро отступили, ибо, Маркс разошелся вовсю. По существу мы все нуждались в защите, кроме Метиса, который стоял прямо и спокойно. Маркс прицелился в противника, который хладнокровно выжидал. Маркс выстрелил и красная струйка показалась на рубашке его противника около плеча. Тогда случилось нечто. Рука Метиса быстро поднялась и шестистволка щелкнула два раза. Он повернулся к нам: «Я не хотел этого, но вы видите. Он принудил меня. Мне очень жаль. Он принудил меня к этому».

Маркс лежал пластом, как мешок. У него было прострелено сердце и он был мертв.

Глава VIII

Мы были на стоянке в Райской Долине. Впереди и позади нас с бесконечным трудом пробивалась Чичакская армия. Мы много выстрадали, но путь близился к концу. И к какому концу! С каждой милей бедствия и трудности, казалось, возрастали.

Наконец мы подошли к дороге Павших Лошадей. Мы встречали мертвых животных в большом количестве на протяжении всего пути, но то, что представилось нам, когда мы подошли к этому месту, не поддается описанию. Здесь они лежали тысячами. В одну ночь мы перетащили шесть трупов, чтобы очистить место для палатки. Они лежали там, отвратительно разбухшие, ребра их просовывались сквозь кожу и глаза гнили на солнце. Это напоминало поле сражения своим гнетущим безобразием.

С каждым днем число их увеличивалось. Тропа шла по большим валунам, покрытым заледеневшим снегом, в который усталые животные проваливались по брюхо. Отчаянно борясь, они скользили вниз между валунами. Затем их ноги начинали хрустеть, как хворостинки, и тут их обыкновенно оставляли умирать.

Часто можно было видеть в расселине скалы защемленный обломок копыта или прицепившийся к уступу острый осколок ноги, в то время как лошадь, которой это принадлежало, лежала далеко оттуда. Можно было увидеть, как бедные животные устилали путь вплотную, голова к хвосту, ― на сотни ярдов в длину. Можно было увидеть, как они блуждали вокруг, покинутые и несчастные, в поисках пищи. Они подходили к стоянке ночью, издавая жалобное ржанье, с выражением ужасной мольбы на изголодавшихся мордах, пока кто-нибудь из жалости не приканчивал их. Я помню, как однажды ночью в темноте наткнулся на большую унылую лошадь. Она покачивалась из стороны в сторону, и я, приблизившись, увидел, что горло ее отвратительно перерезано. Она смотрела на меня с такой смертельной тоской, что я закрыл ей морду платком и ударом топора прекратил ее мучения. Самые умные лошади погибали первыми. Они надрывали свои силы в доблестных усилиях. Доведенные до отчаяния, они иногда убивали себя сами, бешено кидаясь на скалы. О, это было ужасно, ужасно! Наша собственная лошадь была обречена на гибель. Откровенно говоря, никто, кроме Банки Варенья, не был этим особенно огорчен. Если впереди была глубокая рытвина, лошадь неизменно погружалась в нее. Иногда нам приходилось дважды в день распрягать вола и при помощи его вытаскивать ее. На краю дороги было место, очищенное от снега и служившее живодерней. Туда-то мы привели ее со сломанной ногой и всадили ей пулю в голову. Пока мы возились, туда привели еще шесть других, чтобы застрелить.