Вечером жена склонила меня к возвращению домой и даже к тому, чтобы я сел у кровати младшего сына и почитал ему. Мне казалось, что я здорово читаю, но позднее выяснилось, что читал я страшно медленно и невыразительно. После этого мы отправились к нашим знакомым ужинать.

У меня все еще продолжались неприятные галлюцинации, но болтал я, как нанятый, и забавлял всю компанию. За десертом я заметил на крыше дома на противоположной стороне улицы маленького человечка

— Там торчит маленький человечек, — сказал я. — Он держит в руке термометр. Мерит температуру дыма в трубе. Говорит, что она очень высокая. Мерит также массу дыма и горячего воздуха — словом, все, что выходит из трубы. Таким способом он может подсчитать количество тепла, которое достается небу.

Хозяин слушал очень вежливо и с большим интересом.

Затем жена отвезла меня домой, и я лег в постель.

На следующее утро мне не хотелось вставать. Я находился в состоянии апатии и время от времени плакал, хотя и не чувствовал себя уж очень несчастным. Так себе. Коллеги приходили ко мне с визитами. Все были совершенно зеленые с ног до головы. Очень хотелось выскочить в окно, но не с целью самоубийства, а ради самого прыжка. Во мне уже не было двух людей. Увы, оставался лишь тот, неприятный, и всячески искушал меня.

Я оставался в постели длительное время и только через две недели почувствовал, что уже здоров, хотя довольно апатичен и нервен. И уже было думал, что действие ЛСД прошло, как вдруг однажды утром появилось насекомое. Оно сидело на краю раковины, в ванне, огромное и грозное, а когда я дунул на него, начало делать странные движения и шипеть. Я был поражен и лишь спустя некоторое время понял, что это кусочек сгоревшей бумаги.

Результаты ЛСД сказывались еще несколько месяцев. Я должен был принимать снотворное, хотя прежде спал как сурок. Мои нервы были в плачевном состоянии.

Но сейчас почти все прошло. И если состояние, в котором я оказался, приняв одну тридцатимиллионную грамма ЛСД, было действительно шизофреническим состоянием, то сочувствие мое к людям, страдающим от этой болезни, возросло стократ».

ЭКЗОТИКА И РЕАЛЬНОСТЬ

Да, сказано вполне точно: ЛСД — это психическая ядерная бомба, и не зря, очевидно, им всерьез заинтересовались военные ведомства США и некоторых других стран. Килограмм галлюциногена — и сходит с ума 100-миллионная армия.

Колоссальная проникающая способность, огромное избирательное тяготение к нервной ткани. Райские и адские переживания в причудливейшем смешении. Предвидеть реакцию на ЛСД невозможно: от нескольких минут до нескольких лет, от полного отсутствия действия до фантастических психических катаклизмов. Сколько людей, столько и разных реакций на ЛСД — вариаций на тему безумия. Пожалуй, главное общее переживание — ощущение изменения «я», то грандиозно-мистическое, с чувством огромной внутренней мощи, то жутко-катастрофическое. Может быть, это то чувство разобранности, которое испытывал бы, умей он чувствовать, магнитофон, если бы какой-нибудь юный техник начал переделывать его в телевизор.

А наблюдатель видит лишь обычного человека, ведущего себя с той или иной степенью странности или даже без оной.

Одна из причин ажиотажа - • химический самообман. Как раз у тех людей, у которых ЛСД вызывает впечатление необычайного обострения чувств, невероятной мощи мышления, постижения неземной красоты, — как раз у этих людей при обследовании все объективные показатели оказываются не повышенными, а пониженными. Художники, например, под воздействием ЛСД рисуют не лучше, а хуже, хотя им кажется, что ЛСД открывает им тайну искусства. Такая самопереоценка — просто один из симптомов психоза, похожий на те, что приходится наблюдать у настоящих душевнобольных. Но такое состояние запоминается и вызывает некритический энтузиазм. Есть целые группы энтузиастов, в основном среди зарубежных деятелей искусства и литературы и особенно среди американских студентов, которые серьезно уверовали, что ЛСД разрешит их проблемы и откроет новые горизонты.

Навряд ли. Вся экзотика разворачивается в мозгу и только в мозгу. Реальность остается реальностью. В лучшем случае прием психотомиметика может быть встряской, равносильной хорошему путешествию. В худшем — привести к психической инвалидности. Пожалуй, более обоснован энтузиазм психиатров.

В отдельных случаях ЛСД, как и другие галлюциногены, улучшает состояние душевнобольных. У других больных, которых, казалось, ничто не может вывести из однообразного состояния, ЛСД вызывает обострение, после чего наступает некоторое просветление. Некоторым невротикам галлюциноген помогает выговориться, сбросить с себя груз прошлого...

Больные с типичными формами шизофрении обычно устойчивее к влиянию ЛСД, чем здоровые люди. Это снова наводит на мысль, что у больных в мозгу есть собственные галлюциногены, которые не пускают пришельца, как ключ, вставленный в замок, не пускает ключ с другой стороны. Некоторые из препаратов, применяемых для лечения тяжелых психозов, препятствуют и действию ЛСД.

Замена одного атома ЛСД бромом превращает мощный психотомиметик в хорошее успокаивающее. Если дать его перед введением настоящего ЛСД, психоза не будет, замок закрыт!

ЛСД и другие психотомиметики, действительно, моделируют «естественные» психозы. Но и при этих тяжелых отравлениях мозга картина психоза не определяется одной химией. Ее рисуют множественные слои личности, в ней преломляется весь психический склад, судьба, ситуация...

В одной американской лаборатории наблюдали за действием ЛСД на двух группах добровольцев. В одной из них мотивом согласия на эксперимент было желание больше узнать о науке, о сумасшествии, о себе (короче, все то же здоровое любопытство) и стремление принести пользу людям, науке (бескорыстное самопожертвование). Мотивом второй группы было денежное вознаграждение (здоровая необходимость).

И что же?

Вторая группа при той же дозе дала гораздо более бледные психические нарушения. Одно из двух: либо материальная заинтересованность служит психическим предохранителем, либо в платной группе собрались люди, более непробиваемые.

Эксперимент доктора Лапина из Ленинграда впечатляюще вскрывает некоторые интимные связи мозгового химизма с общением. Сидевшие каждая в своей клетке мыши, которым вводили возбуждающее вещество (фенамин), становились активнее, развивали интенсивную ориентировочно-исследовательскую деятельность, но и только. Все кончалось благополучно. Те же мыши, при той же дозе того же средства, помещенные в общую клетку, впадали в настоящий психоз и возбуждались настолько сильно, что через некоторое время почти все погибали.

Вряд ли одна биохимия сможет распутать все причинно-следственные цепочки множества разных болезней, объединяемых ныне под названием «шизофрения». Что только не делали с шизофренической кровью, с мочой, со спинно-мозговой и прочими жидкостями. И разлагали на сотни компонентов, выпаривали, экстрагировали и вводили уже, кажется, всему миру: и растениям, и паукам, и собакам, и кошкам, и здоровым добровольцам — людям. И конечно, находили все признаки отравленности: горох замедлял рост, пауки забывали плести паутину, головастики не хотели превращаться в лягушек, собаки застывали в каталепсии, кошки начинали бояться мышей, мышам не нравился шизофренический пот, а люди... Да и здоровые добровольцы в некоторых экспериментах после введения «шизофренического экстракта» на короткое время проявляли симптомы психоза, их даже снимали в кино.

Да, кажется, что-то есть. Но что-то неуловимое, нечеткое, ненадежное...

Эксперименты на людях похожи пока на миражи: в контрольных независимых опытах их не удается воспроизвести. Сенсационный шизофренический «тараксеин» — особый белок крови, выделенный американцем Хисом, возбудил массу надежд. Но вот ставит опыты исследователь, настроенный скептически: тот же тараксеин, но никакого психоза у подопытных нет. Зато — и это, может быть, самое интересное — у некоторых испытуемых, когда им вводили обыкновенный физиологический раствор, развивалось кратковременное психотическое состояние. Нет ли здесь какого-то косвенного внушения желаемого результата?