5

Из своих частых деловых поездок отец любил привозить мелкие сувениры: брикетики гостиничного мыла, подушечки шампуня, конверты и бумагу с эмблемой приютившей его гостиницы, игрушечные пачки сливочного масла. Родительские привычки заразительны, вот и я храню дома солидные запасы маленьких подарков — шариковых ручек, лакричных леденцов, шоколадок, — которыми мы балуем покупателей нашей аптеки. И здесь, в больнице, я собираю урожай от обильных завтраков и ужинов — мелкие расфасовки плавленого сыра и копченой колбасы, кругляшки меда и джема, не считая бананов и яблок. И госпожа Хирте вносит лепту в мои припасы, без лишних слов оставляя свои дары на моем ночном столике. Недавно Павел привел ко мне всех троих детей, причем уже совсем к вечеру, но когда лежишь в первом классе, часы посещений соблюдаются не слишком строго, — и я вручила им внушительный пакет гостинцев.

Мы как раз пили чай. Лене тоже захотелось попробовать, ей пришлось очень широко раскрывать свой маленький ротик, чтобы управиться с толстой фарфоровой чашкой. Госпожа Хирте, по обыкновению, не проявила к детям ни малейшего интереса и сразу же уткнулась в книгу. Обе старшие дочки, к сожалению, очень похожи на свою мать, причем это мое «к сожалению» относится не к их внешности — они все трое прехорошенькие, — а к моей зависти. Зато про младшего, моего любимца, этого, к счастью, не скажешь, он ни на кого не похож.

Когда гости мои откланялись, было еще не очень поздно. Но госпожа Хирте с плохо скрываемым нетерпением в голосе сказала:

— Ляжем сегодня пораньше. Вчера я, наверно, задремала — как-то я не вполне поняла, в связи с чем муж Марго шантажировал вашего Левина…

Несколько лет назад Левин и Дитер — муж Марго — были задержаны на греческо-турецкой границе. В печке их автомобиля обнаружили героин, машину конфисковали. У них был уговор: в случае прокола Дитер всю вину берет на себя, Левину конфликтовать с законом никак нельзя, дед тут же лишит его наследства, причем раз и навсегда. Но зато Левин по их уговору должен был раздобыть деньги, нанять именитого адвоката и, при возможности, добиться освобождения товарища под залог. Он ничего не смог. Герман Грабер не дал ему ни гроша и не поверил ни единому слову из наспех сочиненной им небылицы: дескать, некий незнакомец спас ему жизнь, защитив от банды уличных грабителей, но сам при этом оказался в тюрьме за нанесение тяжких телесных повреждений, хотя и действовал в пределах необходимой самообороны.

— Ты в эту туфту и сам-то не веришь, — только и проронил Грабер-дед.

А теперь Дитер передал, что за два года его отсидки, да еще в турецкой тюрьме, с Левина должок. И что дожидаться годами, пока старина Грабер помрет, он не намерен.

— Ты употреблял наркотики? — спросила я упавшим голосом. Но Левин ответил отрицательно; он, правда, приторговывал помаленьку, еще в школе, это да, но после той истории начисто завязал. Дитер — другое дело, тот постарше, почти профессионал, но и он, кроме порции коки по воскресеньям, ничего не употребляет.

— А Марго?

— Раньше, конечно, да, но сейчас, думаю, нет. Я и на работу к деду ее пристроил, чтобы хоть как-то Дитера отблагодарить. Но боюсь, он будет не в восторге от ее нищенского жалованья.

Жалованье у нее, положим, вовсе не нищенское, в конце концов, Марго никакая не домработница, а обыкновенная лентяйка и неряха. Но все-таки я вздохнула с облегчением, поняв, что Левина связывают с ней не амурные шашни.

— Твой дед намерен позволить тебе вступить в права наследства лишь после получения диплома, — сказала я. — Сейчас тебе его смерть все равно ничего не даст.

— Он еще не был у нотариуса, — возразил Левин, — так что, наоборот, надо поторопиться.

Я лихорадочно подыскивала новые доводы.

— Пойми, от бандита и шантажиста невозможно откупиться…

— Дитер не из таких, — отмахнулся Левин. — В этом мире тоже свой кодекс чести. Закладывать он меня не станет, но избить изобьет, а то, глядишь, и изувечит.

— Продай «порше», — предложила я. — Может, он и впрямь отстанет.

— О'кей, — процедил он, — похоже, тебе подавай мужа, которого по стенке можно размазывать.

Видно, я была уже сама не своя, потому что пробормотала:

— Тогда лучше подсунь яд этому подонку Дитеру!

Левин только присвистнул. Потом принялся мне втолковывать, почему его безупречный способ только для стариков хорош, а для молодых не годится.

Левин посвятил меня наконец в свой гениальный план, главным элементом которого были как раз мои ядовитые таблетки. Пришлось признать, что риск действительно невелик. Я даже почти перестала бояться угодить на скамью подсудимых в качестве сообщницы. Куда труднее оказалось преодолеть угрызения совести и отвращение к самой затее. Хотя умом я прекрасно понимала, что старик, к тому же сердечник, долго не протянет, но понимала я и другое: никому не дано право «немного поиграть в судьбу», как называл это сам дед, а теперь и его внук Левин.

Левин между тем развивал передо мною свой план:

— Мучиться он не будет, это один миг, домашний врач ничего не заподозрит, сам говорил, что старик в любую секунду умереть может, выпишет свидетельство о смерти, и дело с концом. Я, кстати, хорошо его знаю, он тоже далеко уже не юноша… Но конечно, в воскресенье этого делать нельзя, на «скорой помощи» приедет незнакомый врач, и как он себя поведет — неизвестно.

Я подумала о том, сколько моих друзей и знакомых не однажды и во всеуслышанье мечтали о внезапной смерти: просто упасть замертво, и никаких тебе больниц, никаких кислородных шлангов и капельниц. Мгновенная безболезненная смерть — разве это не благо для старика, которому, возможно, предстояли бы месяцы мучительного умирания?

— А Марго? Вдруг она что-то заметит?

— Это она-то? Не беспокойся, сообразительность — это не по ее части, у нее совсем другие таланты. Она знает, что у деда больное сердце, и когда обнаружит труп, поднимет крик и вызовет врача, а нам больше ничего и не требуется.

— А ее муж? Сообразить, что твой дедушка, может быть, неспроста так удачно для тебя умер, — это же как дважды два. И почему, собственно, Марго так его боится?

— Да уж есть причины. Пока он сидел, она тут гуляла направо и налево — и с его лучшим другом, и с его братом. Ясно, что Дитер обо всем этом теперь прознает. И начхать ему, от чего дед помрет, лишь бы бабки получить, и тогда мы квиты.

Потом, когда мы с Левином перебирали колбочки с ядом, для меня это было вроде отвлеченной интеллектуальной игры. Когда я чего-то не знала, Левин справлялся в медицинском справочнике, пока наконец не сделал свой выбор.

— А он часом не выдохся? — спросил он вдруг. — Может, стоит его сначала испытать. — И задумчиво посмотрел на Тамерлана.

Я, должно быть, изменилась в лице, ибо он поспешно добавил:

— Да я пошутил, пошутил. — Потом, изображая профессора, изрек: — Тщательно обработав лунку, мы поставим временную пломбу.

Мне нравилось, когда Левин строил из себя ученого, поэтому я прикинулась дурочкой и спросила:

— А что такое лунка?

— Дефект в эмалевом покрытии зуба, — наставительно произнес он, упиваясь тем, что нудные семестры на факультете стоматологии наконец-то хоть на что-то пригодились.

Взгляд мой упал на дивное фото дедовской виллы, которое Левин повесил у нас на кухне. Снимок убеждал безмолвно и куда лучше самых лукавых Левиновых рассуждений. Там мое место, а не в чужой съемной квартире без балкона и сада. Даже новому дому Дорит (обошедшемуся намного дороже, чем планировалось) с моей виллой не тягаться.

— Просто репетиция, — сказал Левин, когда мы в четверг вечером отправились в Фирнхайм на кабриолете — «порше» уж больно всем бросается в глаза.

Герман Грабер ложился рано, а вставать любил поздно. Вечером, уже в постели, он, нацепив наушники, потому что был глуховат, смотрел телевизор. Это означало, что никаких других звуков в доме он не слышит, ну разве что если бы бомба взорвалась. Взломщиков он не боялся, акции и деньги хранил в банковском сейфе.