Во Вторникъ въ вечеру 12 Апрѣля.

Извѣстіе твое, любезная моя, не позволяетъ мнѣ болѣе ничего желать. Ты всегда имѣешь благородную душу заслуживающую удивленіе; обнаженную притворства, искуства и самаго желанія уменшать или извинять свои погрѣшности. Единая въ свѣтѣ твоя фамилія способна довесть до такихъ крайностей такую дѣвицу, какъ ты.

Но я нахожу въ твоей благосклонности излишнюю горячность къ симъ недостойнымъ родителямъ. Ты принимаешь на себя всю хулу съ толикимъ чистосердечіемъ и столь малою пощадою, что и самые величайшіе твои враги ничего не моглибъ присовокупить къ оной. Теперь, какъ я уже о всемъ подробно увѣдомлена; то и не удивляюсь, что столь смѣлой и предпріимчивой человѣкъ… Меня прерываютъ.

Ты сопротивлялась съ большимъ усиліемъ, и гораздо долѣе… Я еще слышу, спрашиваетъ меня матушка, и желаетъ знать, чемъ я занята.

Ты весьма далеко простираешь противъ себя свой гнѣвъ. Не укоряла ли ты себя съ начала? Въ разсужденіи перваго твоего поступка, состоящаго въ отвѣтствованіи на его письма; то конечно единая была ты, которая старалась о безопасности такой фамиліи какъ твоя, когда ея Герой столь глупо впутался въ ссору, ввергающую самаго его въ опасность. Выключая твоей матушки, какъ будто въ принужденіи находящейся, можетъ ли хотя единаго кого изъ нихъ назвать умнымъ?

Еще, извини любезная моя… Я слышу, что пришелъ самой глупѣйшей человѣкъ, дядя твой Антонннъ; безмозглой, гордѣйшей и самой закоснѣлой въ своемъ намѣреніи…

Онъ пришелъ вчерась съ видомъ надутымъ гордостію, запыхавшись, и будучи колеблемъ яростію, до приходу моей матери, онъ съ четверть часа пробылъ въ залѣ, и топалъ безпрестанно ногою. Она сидѣла за уборнымъ своимъ столикомъ. Сіи вдовы столько же жеманны, какъ и старики. Ни для чего въ свѣтѣ она бы не согласилась съ нимъ видѣться въ дезабилье. Что бы значило такое притворство?

Причина, для которой пришелъ Антонинъ Гарловъ, состояла въ томъ, дабы вооружить ее противъ тебя, и изъявить передъ нею нѣкоторую часть той ярости, въ которую приводитъ ихъ твое бѣгство. Ты можешь о томъ судить изъ случившагося. Сіе безмозглое чудовище хотѣло разговаривать съ моею матерью на единѣ. Я не привыкла къ такимъ изключеніямъ, кто бы ее ни посѣщалъ.

Они замкнулись, ключь находился съ ихъ стороны, они весьма тѣсно стояли; ибо я сколько ни старалась подслушивать; но не могла явственно ихъ слышать, хотя они весьма долго занимались своимъ разговоромъ.

Нѣсколько разъ приходило мнѣ на мысль приказать отворить двери. Естьлибъ я могла надѣяться на мою умѣренность; то бы спросила для чего мнѣ не позволяютъ туда войти; но я опасалась, что бы получивши позволеніе, не могла забыть, что домъ принадлежитъ моей матери. Я конечно бы приказала выгнать сего стараго чорта въ шею. Приходить въ чужой домъ для оказанія своего сумозбродства! и оскорблять ругательствами мою дражайшую, мою невинную пріятельницу! а моя мать, слушала оное съ великимъ вниманіемъ! Оба по видимому оправдывались, одинъ, что споспѣшествовалъ къ нещастію дражайшей моей пріятельницы, другая, что отказалась подать ей убѣжище, которое могло бы произвесть примиреніе, коего добродѣтельное ея сердце желало, и которое моя матушка, съ тою дружбою, какую всегда тебѣ оказывала, долженствовала бы почитать за великую честь употребить въ семъ случаѣ свое ходатайство! Была ли бы я въ состояніи сохранить терпѣливость?

Случившееся потомъ произшествіе, какъ я сказала, еще яснѣе дало мнѣ знать, какая была причина сего посѣщенія. Какъ скоро старой хрычь пошелъ; [тебѣ надлежитъ позволить мнѣ все, моя любезная] то прежде всего моя матушка показала суровой видъ, какъ и Гарловы теперь оказываютъ, которой при первомъ знакѣ моего негодованія былъ послѣдуемъ жесточайшимъ запрещеніемъ не имѣть никакой съ тобою переписки. Сіе начало произвело такія изъясненія, которыя не весьма были благопріятны. Я спросила у моей матери, запрещено ли мнѣ будетъ и во снѣ заниматься тобою; ибо и днемъ и ночью любезная моя равномѣрно мнѣ представляешься.

Естьли бы твои побудительныя причины не были таковы, какъ я о нихъ думаю, то слѣдствіе произведенное надо мною симъ запрещеніемъ принудило бы меня прервать твою переписку съ Ловеласомъ. Моя дружба отъ того бы увеличилась, естьли сіе возможно, и я чувствую не въ примѣръ болѣе охоты, нежели прежде, къ нашей перепискѣ; но въ сердцѣ моемъ нахожу еще достохвальньйшую къ тому причину. Я почла бы себя презрительнѣйшею, естьлибъ оставила, для удовлетворенія ея, въ не милости, такую пріятельницу, какова ты. Я скорѣе умру… я оное объявила моей матери; я униженно ее просила не примѣчать за мною въ моемъ уединеніи, и не требовать, чтобъ я ежедневно раздѣляла съ нею постель, какъ уже она къ тому пріобыкла съ нѣкотораго времени. Лучше же, сказала я ей, нанять Бетти у Гарлововъ для наблюденія за всѣми моими дѣлами.

Г. Гикманъ, которой чрезмѣрно тебя почитаетъ, старался ходатайствовать съ толикою горячностію въ твою пользу, не имѣя въ томъ моего участія, что не мало пріобрѣлъ тѣмъ правъ въ моей благодарности.

Сего дня мнѣ никакъ не возможно тебѣ отвѣтствовать на всѣ пункты; естьли явно не захочу вступить въ ссору съ моею матерью; то есть, ежели не хочу быть подвержена ежеминутнымъ докукамъ и безпрестаннымъ повтореніямъ, хотя уже нѣсколько разъ на то ей отвѣтствовала. Боже милостивый! какая была жизнь моего родителя? Но мнѣ не должно забывать то, къ кому я пишу.

Естьли сей неусыпной и зловредной лицемѣръ, сей Ловеласъ, могъ простирать свою хитрость… Но еще матушка меня кличетъ, такъ, матушка; такъ; но пожалуйте, хотя на единую минуту оставте, если вамъ не противно. Вы конечно подозрѣваете. Вы ни за что инное станете меня ругать, какъ за то, что васъ принудила себя дожидать. О! я увѣрена что бранить меня будете: сему то вы весьма хорошо научились отъ Антонина Гарлова… Боже мой! какая нетерпѣливость!… не отмѣнно должно, любезная, моя, лишиться удовольствія съ тобою разговаривать.

Прекрасный разговоръ имѣла я съ моею матерью! Весьма было досадно, я тебя увѣряю, когда я получила повелительное приказаніе сойти внизъ. Но ты получишь письмо наполненное толико же досадными перерырками, ты его получишь, то есть, когда сыщу я случай переслать тебѣ оное. Теперь же какъ ты означила мнѣ свою надпись, то Г. Гикманъ неотмѣнно мнѣ сыщетъ посланцовъ. Впрочемъ если къ нещастію его сіе узнаютъ; то конечно съ нимъ поступятъ по Гарловски, такъ какъ и съ весьма терпѣливою его любовницею.

Въ Четвертокъ 13 Апрѣля.

Я вдругъ достигла до двухъ благополучій, во первыхъ, получила въ сію минуту продолженія твоего повѣствованія, а во вторыхъ нахожу себя менѣе примѣчаемою неусыпною моею матерью.

Дражайшая пріятельница, сколь живо представляю я себѣ твое смущеніе особа столь нѣжная! и человѣкъ такого свойства какъ Ловеласъ!

Сей человѣкъ сущій дуракъ, любезная моя, со всею его гордостію, со всѣми его угожденіями и притворнымъ послушаніемъ къ твоимъ повелѣніямъ. Впрочемъ, разумъ его плодовитой въ изображеніяхъ, заставляетъ меня его опасаться. Иногда я бы съ великою охотою тебѣ совѣтовала удалиться къ Милади Лаврансъ; но теперь я не знаю, какой тебѣ подать совѣтъ. Я бы покусилась подать тебѣ свое мнѣніе, еслибъ главное твое намѣреніе не состояло въ примиреніи съ своими родственниками. Однако они непоколебимы, и я никакой надежды съ ихъ стороны для тебя не усматриваю. Посѣщеніе моего дяди къ моей матери долженствуетъ тебя въ томъ увѣрить. Если сестра твоя и напишетъ къ тебѣ отвѣтъ; то осмѣливаюсь сказать, что она подастъ тебѣ о томъ печальнѣйшія подтвержденія.

Какая необходимость принудила тебя у меня спрашивать почту ли я по твоему повѣствованію твой поступокъ менѣе виновнымъ? Я уже тебѣ сказала о томъ свое мнѣніе; и повторяю, что всѣ претерпѣнныя тобою скорби и отличныя гоненія, изключаютъ тебя изъ хулы, и при томъ изключаютъ тебя по крайней мѣрѣ болѣе, нежели всякую другую молодую особу учинившую равной поступокъ.